Оценить:
 Рейтинг: 0

Секрет невезучести. Рассказы и фельетоны

Год написания книги
2019
<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
3 из 6
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

В приемной, у стола секретаря, оживленно говорили о чем-то три женщины, две были из экономического отдела, где работал Ивин. Увидев Ухова, женщины смолкли. Он поздоровался и спросил на месте ли Юрий Борисович. Секретарь сдержанно, как ему показалось, ответила, что Юрий Борисович здесь, но он очень занят и будет занят до вечера, а сейчас у него находится Шпорина. «Еще одна сплетница», – подумал Ухов тоскливо, вспомнив, что ее голова яснее других виднелась в окне, когда он тормошил Ивина.

В приемной продолжала стоять тишина, что было несвойственно женщинам, когда их больше одной. Ухов ощущал, как их косые любопытно-отчужденные взгляды ощупывают его, он понимал, что ему нужно уйти: секретарь же ясно сказала, что Клюев его не примет, но он оставался, еще надеясь на что-то.

Время шло, а Шпорина не выходила. Вскоре в кабинет начальника управления прошли главный бухгалтер и старший инспектор по кадрам. Ухов поздоровался с ними, и ему опять показалось, что ответ их был не очень приветливым, не таким, как обычно. «Тем более странно, – совсем опечалился он. – Ведь я две недели отсутствовал на работе. Могли бы спросить, хотя бы из вежливости, – как, мол, тебе отдыхается?»

– Сейчас начинается совещание, – сказала секретарь повышенным голосом, и Ухов понял, что эти слова для него: «Выгоняет!»

Оставаться в приемной было уже неприлично и, главное, бесполезно, и Владимир Степанович вышел. Он постоял несколько минут в одиночестве в коридоре, затем направился в свой отдел.

Окна отдела, которым заведовал Ухов не выходили во двор, где он беседовал с обреченным экономистом, но это не означало, что сюда не проникли известия об их интригующей встрече: сплетни здесь распространялись со скоростью звука.

В комнате, так же, как и в приемной смолкли, как только он показался в дверях. Ухов тяжело шагнул внутрь.

– Здравствуйте, Владимир Степанович, – пропела Колючкина приторным голосом, она замещала Ухова на время отпуска. – Не рановато ли вы?.. Хорошо отдохнули?..

– Отдохнул-то я ничего, спасибо, – ответствовал Ухов. – Только здесь сразу в историю впутался. И не по своей воле… Что тут стряслось с Ивиным?.. Я с ним во дворе расшаркиваюсь, а он, смотрите-ка – вон каким подлецом оказался!.. Вот люди! Раскуси их, попробуй!.. Я помню, как Юрий Борисович ему и с квартирой помог, и дочь его после института пристроил, а он… Какую пакость насочинял!!

Женщины жадно впились глазами в Ухова, он был единственным мужчиной в этом отделе и, обычно, очень неразговорчивым.

– О чем это вы говорите, Владимир Степанович?! Какая пакость? Кто ее сделал? Да неужели?!..

Вопросы сыпались, как зерно из мешка.

– Да как же, – отвечал Ухов, заметно волнуясь. – Будто вы сами не знаете!.. Он же в газету целый донос написал! Мне только что об этом сказали! Жалко, что поздно!.. Он там что-то такое нагородил, что Юрий Борисович его выгонять собирается!

Шеи у женщин стали вытягиваться, глаза округлились, а Владимир Степанович продолжал горько сетовать:

– Вот такие дела!.. И я попался, как курица в ощип!.. Стою, беседую с ним, как с порядочным, а он того стоит?!.. Чего про меня теперь будет думать Юрий Борисович?.. Он его выгнать решил, а я, вроде как, стою и обсуждаю с ним это решение! Нехорошо-то как получилось! Ох, как нехорошо!..

Говоря так, Ухов очень надеялся, что его раскаяние дойдет до вездесущих ушей бесноватого Клюева, и чтобы оно казалось чистосердечным, он еще много и страстно клеймил злополучного Ивина, а также себя за потерю бдительности и осторожности в выборе собеседников.

После долгой исповеди и самоуничижения он покопался в ящике своего стола, посидел молча, ожидая реплик сочувствия, но люди молчали, настороженно замкнувшись в себе. Владимир Степанович шумно и горестно повздыхал, попрощался с сотрудниками и опять потащился в приемную.

Там он узнал, что совещание у Клюева продолжается, вернее, одно недавно закончилось, но сразу же началось новое, теперь со снабженцами. Такие совещания длятся непредсказуемо долго. «Не торчать же мне здесь у дверей для всеобщих насмешек», – прикидывал в уме Владимир Степанович. Он бы и «поторчал», насмешки его не очень смущали, на фоне глубоких переживаний они могли оказаться даже очень полезными – показали бы степень его страданий. Ухов опасался другого: во время производственных совещаний Клюев, распекая своих подчиненных, доводил себя до крайнего возбуждения, становился грубым и злым, и обращаться к нему, находящемуся в таком состоянии, было бы неосмотрительно и даже опасно. «Я, пожалуй, сделал все, что можно было сделать сегодня», – подумал Владимир Степанович. Он посмотрел с сожалением на недоступную дверь, обитую коричневой кожей, на чопорную секретаршу, увлеченную созерцанием своих длинных ногтей, и ссутулившись, как напроказивший школьник, поплелся домой.

Жене он ничего не сказал о случившимся – она бы только добавила горечи в его душу, стала бы, как всегда, причитать и говорить ему то, что он сам уже осознал, пережил и предпринял какие-то меры для ухода от неприятностей.

Через день Владимир Степанович сделал еще одну попытку встретиться с Клюевым, но и она была неудачной. Секретарь сказала ему, что начальник управления в командировке – срочно вызван в Москву. Полезным в этом посещении управления было для Ухова то, что он не заметил признаков отчужденности и неприязни к себе, что позавчера мерещилось ему в каждом встреченном здесь человеке. Секретарь Клюева говорила с ним вежливо и благожелательно, а это, по мнению Владимира Степановича, – верный признак того, что и сам Клюев не имеет сейчас ничего дурного против него.

На сердце Ухова несколько полегчало, он подумал, что ему, благодаря хорошо разыгранным сценам с раскаянием, удалось избежать столкновения с Клюевым, которого он не любил и боялся одинаково сильно.

Об Ивине Владимир Степанович никого больше не спрашивал: опасался быть заподозренным в неискренности его осуждения.

Остаток своего отпуска Ухов провел относительно хорошо: ездил в село, рыбачил, купался. В управление он больше не ходил, а течь у смесителя ванны ему устранили работники ЖЭКа.

Первый рабочий день его проходил в нормальной деловой обстановке, если опустить то, что начался он с маленькой неприятности: за завтраком Владимир Степанович, потянувшись за хлебом, нечаянно опрокинул солонку. Он обеспокоено взглянул на жену: после случаев с черной кошкой, возвращением за очками и встречи с женщиной, тащившей пустое ведро, он не то, чтобы стал суеверным, но отмахнуться от этих примет уже как-то не мог.

– Говорят, что просыпать соль – к ссоре? – смущенно произнес Владимир Степанович.

– Медведь неуклюжий, – упрекнула его шутливо жена, восстанавливая на столе порядок. – Считай, что ссора уже состоялась. Забудем об этом.

И Ухов сумел отключиться от мыслей о неприятном.

Колючкина быстро ввела его в курс текущих проблем, он ответил на все вопросы любопытных сотрудников относительно своего отпуска и жизни в других городах, где ему удалось побывать за время своей поездки на север. После обеда Владимир Степанович уже полностью вошел в рабочую колею, уверенно, со знанием обстановки, отвечал на телефонные обращения и сам сделал несколько звонков на подшефные предприятия. О казусе с Ивиным он не вспомнил даже в обеденный перерыв, и когда ему по внутренней связи секретарь Клюева передала, что тот его вызывает к себе, Владимир Степанович нисколечко не встревожился. Он был уверен, что его вызывают по вопросам работы отдела. Он взял папку с рабочими документами, провел ладонью по лысине и, как обычно, с достоинством вышел из комнаты.

Ждать приема ему не пришлось ни секунды.

– Входите, входите, – секретарь рукой показала на дверь кабинета, – Юрий Борисович один, он только вас дожидается.

В глазах всезнающей секретарши мелькнула тревожная тень, но Ухов ее не заметил. Он в полном спокойствии вошел в кабинет, закрыл за собой массивную дверь и… замер у входа.

Клюев резко, как будто в его изнеженный зад всадили сапожное шило, соскочил с кресла и ринулся к Ухову.

– Ты ш-ш-то?!! – зашипел он в яростном гневе. Губы его кривились, разбрызгивая слюну, седые усы топорщились, и Ухов сразу же вспомнил шипенье вокзальной кошки. – Ты што про меня распускаешь дикие сплетни?! Это я-то, по-твоему, расправляюсь за критику?! Я?!!.. Я, который вас всех вынянчил и взлелеял?! И до сих пор таскаю, как слепых котят вот в этих ладошках! Оберегаю, чтобы не шлепнулись об асфальт голыми задницами!.. Так ведь и будет, стоит мне только развести руки!

Взгляды двух седоголовых мужчин сошлись друг на друге. Зрачки у Клюева сузились и, казалось, что испепеляющие лучи вонзились в расширенные от страха зрачки Владимира Степановича. Он задрожал вдруг, как холодец: он понял причину бешенства нависшего над ним начальника управления. Это он, Ухов, своими пространными оправданиями и объяснениями причин отмежевания от Ивина, создал обстановку, в которой Ивин стал недосягаем для Клюева: кто захочет приклеить себе ярлык душителя критики?! «Своей болтовней я защитил Ивина надежной броней! Докажи теперь, что сделал это я непродуманно!»

– Тебе что, больше нечем заняться?! – раскатисто гремел начальственный голос, сбивая обрывки мыслей несчастного Ухова в кучу, как мусор.

– Что вы…, – залепетал он. – Да я же… Да мне…

– Да я, да мне! – повторил язвительно Клюев. – Замекал!.. Тебе сколько осталось до пенсии?.. Между прочим, отдел твой без тебя этот месяц от-лич-но сработал! Я проверял! Поразмысли над этим!.. Иди!..

Клюев еще раз обдал Ухова уничтожающим взглядом и повернулся к нему спиной.

Владимир Степанович почувствовал вдруг необыкновенную слабость, у него внутри как будто что-то лопнуло или сломалось, в животе возникло бурление, ноги стали чужими. Из кабинета он выбирался с трудом, как беспомощный паралитик.

В коридоре, за дверью приемной, он увидел группу работников управления, обступающих Ивина. Ивин был весел и рассказывал что-то, как видно, смешное. Взглянув на Ухова, он замолчал и демонстративно от него отвернулся, и продолжил разговор с сослуживцами. «Тебе бы бегать за мной и спасибо мне говорить, а не мордой ворочать, – вяло подумал Владимир Степанович. – Видали бы тебя здесь, писака вонючий, если бы не моя глупость».

При общем невнимании к себе он прошел мимо, в отдел, там тяжело опустился на стул и остаток рабочего дня провел в глубоком и мрачном раздумье.

Домой пошел он пешком. В городском парке, через который он брел, щебетали шустрые воробьи, с деревьев плавно падали листья, раскрашенные осенними красками, на лавочках сидели отдыхающие горожане, но Ухов не замечал ничего, сейчас его мысли занимало другое. «Вот она – ссора! – констатировал он, вспоминая сбитую утром солонку. – Ссора так ссора! На все сто процентов!» Он был угрюм и погружен в себя. Ко всем неприятностям, которые он ощущал и осмысливал, добавилось непреходящее бурление в его животе. «Дотерпеть бы до дома, – тревожился Владимир Степанович. – Может в обед дали что-то несвежее?»

Обедал он столовой при администрации области, она всегда была под контролем у санитарных врачей, но мало ли что… Живот все настойчивей напоминал о себе, и Ухов прибавил шагу. При виде подъезда, он уже готов был перейти на трусцу, но вдруг остановился, как перед стеной.

Дверь в лестничную клетку была настежь открыта, но перед ней сидела соседская кошка. Пушистая, белая, чистая. Кошка лизала переднюю лапку и терла ей мордочку.

Владимир Степанович стоял и смотрел на прихорашивающегося зверька. «Прогнать? – лихорадочно искал он решения. – А что толку?.. На вокзале прогнал, а что после этого получилось?!.. Жена обратила соль на себя, а Клюев отмутузил меня, как ребенка!.. Нет, подожду, не буду на этот раз судьбу искушать, пускай кто-нибудь раньше проходит…»

– Чего задумался? – раздался за спиной голос супруги. – Устал, небось, с непривычки?.. А я вот прогулялась за хлебом… Идем, пока все горячее…

– Иди, иди, приготавливай там, – оживился Владимир Степанович. – Я сейчас, Постою немного на воздухе – целый день провел в кабинете.

– Ну, давай тогда вместе. Я тоже совсем не выходила из комнаты.

И супруга его опустилась на лавочку. Ухов скрипнул зубами.

Кошка, закончив свою процедуру, поднялась, потянулась с видимым наслаждением и скрылась в темноте лестничной клетки, но для Ухова это ничего не меняло. Он не решался первым входить в подъезд. Даже угроза несдержания кишечника не могла его двинуть в том направлении. Он мучился, изнемогал, но стоял и с тоской озирался по сторонам.
<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
3 из 6