Загогулина. Рассказы, фельетоны, памфлеты

Первый рабочий день его проходил в нормальной деловой обстановке, если опустить то, что начался он с маленькой неприятности: за завтраком Владимир Степанович, потянувшись за хлебом, нечаянно опрокинул солонку. Он обеспокоено взглянул на жену: после случаев с черной кошкой, возвращением за очками и встречи с женщиной, тащившей пустое ведро, он не то, чтобы стал суеверным, но отмахнуться от этих примет уже как-то не мог.

– Говорят, что просыпать соль – к ссоре? – смущенно произнес Владимир Степанович.

– Медведь неуклюжий, – упрекнула его шутливо жена, восстанавливая на столе порядок. – Считай, что ссора уже состоялась. Забудем об этом.

И Ухов сумел отключиться от мыслей о неприятном.

Колючкина быстро ввела его в курс текущих проблем, он ответил на все вопросы любопытных сотрудников относительно своего отпуска и жизни в других городах, где ему удалось побывать за время своей поездки на север. После обеда Владимир Степанович уже полностью вошел в рабочую колею, уверенно, со знанием обстановки, отвечал на телефонные обращения и сам сделал несколько звонков на подшефные предприятия. О казусе с Ивиным он не вспомнил даже в обеденный перерыв, и когда ему по внутренней связи секретарь Клюева передала, что тот его вызывает к себе, Владимир Степанович нисколечко не встревожился. Он был уверен, что его вызывают по вопросам работы отдела. Он взял папку с рабочими документами, провел ладонью по лысине и, как обычно, с достоинством вышел из комнаты.

Ждать приема ему не пришлось ни секунды.

– Входите, входите, – секретарь рукой показала на дверь кабинета, – Юрий Борисович один, он только вас дожидается.

В глазах всезнающей секретарши мелькнула тревожная тень, но Ухов ее не заметил. Он в полном спокойствии вошел в кабинет, закрыл за собой массивную дверь и… замер у входа.

Клюев резко, как будто в его изнеженный зад всадили сапожное шило, соскочил с кресла и ринулся к Ухову.

– Ты ш-ш-то?!! – зашипел он в яростном гневе. Губы его кривились, разбрызгивая слюну, седые усы топорщились, и Ухов сразу же вспомнил шипенье вокзальной кошки. – Ты што про меня распускаешь дикие сплетни?! Это я-то, по-твоему, расправляюсь за критику?! Я?!!.. Я, который вас всех вынянчил и взлелеял?! И до сих пор таскаю, как слепых котят вот в этих ладошках! Оберегаю, чтобы не шлепнулись об асфальт голыми задницами!.. Так ведь и будет, стоит мне только развести руки!

Взгляды двух седоголовых мужчин сошлись друг на друге. Зрачки у Клюева сузились и, казалось, что испепеляющие лучи вонзились в расширенные от страха зрачки Владимира Степановича. Он задрожал вдруг, как холодец: он понял причину бешенства нависшего над ним начальника управления. Это он, Ухов, своими пространными оправданиями и объяснениями причин отмежевания от Ивина, создал обстановку, в которой Ивин стал недосягаем для Клюева: кто захочет приклеить себе ярлык душителя критики?! «Своей болтовней я защитил Ивина надежной броней! Докажи теперь, что сделал это я непродуманно!»

– Тебе что, больше нечем заняться?! – раскатисто гремел начальственный голос, сбивая обрывки мыслей несчастного Ухова в кучу, как мусор.

– Что вы…, – залепетал он. – Да я же… Да мне…

– Да я, да мне! – повторил язвительно Клюев. – Замекал!.. Тебе сколько осталось до пенсии?.. Между прочим, отдел твой без тебя этот месяц от-лич-но сработал! Я проверял! Поразмысли над этим!.. Иди!..

Клюев еще раз обдал Ухова уничтожающим взглядом и повернулся к нему спиной.

Владимир Степанович почувствовал вдруг необыкновенную слабость, у него внутри как будто что-то лопнуло или сломалось, в животе возникло бурление, ноги стали чужими. Из кабинета он выбирался с трудом, как беспомощный паралитик.

В коридоре, за дверью приемной, он увидел группу работников управления, обступающих Ивина. Ивин был весел и рассказывал что-то, как видно, смешное. Взглянув на Ухова, он замолчал и демонстративно от него отвернулся, и продолжил разговор с сослуживцами. «Тебе бы бегать за мной и спасибо мне говорить, а не мордой ворочать, – вяло подумал Владимир Степанович. – Видали бы тебя здесь, писака вонючий, если бы не моя глупость».

При общем невнимании к себе он прошел мимо, в отдел, там тяжело опустился на стул и остаток рабочего дня провел в глубоком и мрачном раздумье.

Домой пошел он пешком. В городском парке, через который он брел, щебетали шустрые воробьи, с деревьев плавно падали листья, раскрашенные осенними красками, на лавочках сидели отдыхающие горожане, но Ухов не замечал ничего, сейчас его мысли занимало другое. «Вот она – ссора! – констатировал он, вспоминая сбитую утром солонку. – Ссора так ссора! На все сто процентов!» Он был угрюм и погружен в себя. Ко всем неприятностям, которые он ощущал и осмысливал, добавилось непреходящее бурление в его животе. «Дотерпеть бы до дома, – тревожился Владимир Степанович. – Может в обед дали что-то несвежее?»

Обедал он столовой при администрации области, она всегда была под контролем у санитарных врачей, но мало ли что… Живот все настойчивей напоминал о себе, и Ухов прибавил шагу. При виде подъезда, он уже готов был перейти на трусцу, но вдруг остановился, как перед стеной.

Дверь в лестничную клетку была настежь открыта, но перед ней сидела соседская кошка. Пушистая, белая, чистая. Кошка лизала переднюю лапку и терла ей мордочку.

Владимир Степанович стоял и смотрел на прихорашивающегося зверька. «Прогнать? – лихорадочно искал он решения. – А что толку?.. На вокзале прогнал, а что после этого получилось?!.. Жена обратила соль на себя, а Клюев отмутузил меня, как ребенка!.. Нет, подожду, не буду на этот раз судьбу искушать, пускай кто-нибудь раньше проходит…»

– Чего задумался? – раздался за спиной голос супруги. – Устал, небось, с непривычки?.. А я вот прогулялась за хлебом… Идем, пока все горячее…

– Иди, иди, приготавливай там, – оживился Владимир Степанович. – Я сейчас, Постою немного на воздухе – целый день провел в кабинете.

– Ну, давай тогда вместе. Я тоже совсем не выходила из комнаты.

И супруга его опустилась на лавочку. Ухов скрипнул зубами.

Кошка, закончив свою процедуру, поднялась, потянулась с видимым наслаждением и скрылась в темноте лестничной клетки, но для Ухова это ничего не меняло. Он не решался первым входить в подъезд. Даже угроза несдержания кишечника не могла его двинуть в том направлении. Он мучился, изнемогал, но стоял и с тоской озирался по сторонам.

Ситуацию разрядил их сосед, жилец с первого этажа, которого Уховы не уважали, считали легкомысленным и пьянчужкой. Он и сейчас был заметно навеселе, а в его замызганной сумке позвякивали бутылки, однако при виде соседа в душе Ухова шевельнулось к нему теплое чувство. «Только бы не заговорил, только бы шел себе мимо» – молил Владимир Степанович провидение. Чтобы предотвратить нежелательный разговор, он наклонился к ботинку и стал перевязывать шнурки. В этой позе живот его забурлил с новой силой.

Сосед прошел мимо, пробормотав что-то вроде приветствия.

– Поднимайся! – крикнул Ухов жене и рванулся в подъезд.

Он птицей взлетел к себе на четвертый этаж и заперся в туалете.

– Живот неожиданно прихватило, – ответил он оттуда на вопрос удивленной супруги, а потом беззвучно добавил, – проклятая кошка!

    1990 г.

На кухне

Лапша из пресловутых реформ давно уж прокисла и обрела отвратительный запах, но ее продолжают навешивать на уши вконец замордованных россиян. Столичные прохиндеи, оседлавшие средства массовой информации, с утра и до ночи неугомонно горланят на разные голоса: реформы, реформы, необходимы реформы!.. Судебная и военная, пенсионная и коммунальная, учебная и земельная!.. Повсюду реформы! Даже русский язык перестал почему-то устраивать реформистов – намерились подреформировать и его… С газетных страниц, по радио, с телевизионных экранов – везде достает очумевшего обывателя непонятное слово – реформы!..

Чем они вызваны? Какова их конечная цель? Какие будут издержки при их проведении? Ответы на эти вопросы должны быть известны в первейшую очередь, и не просто известны, но одобрены, приняты обществом! Однако ответов нет и сейчас, после многолетних скитаний по зловещему реформистскому бездорожью. Охмурители – реформисты уходят от вразумительных объяснений, скрывают свои коварные замыслы, и упрямо ведут страну в неизвестность, обирая попутно до нитки ее безропотных и доверчивых граждан. Впереди непролазные дебри, по сторонам – трясины и топи, провизия, что имелась с собой, уже на исходе, подножный корм пожирает ведущая шатия, уставших, ослабевших людей терзают обнаглевшие паразиты. Люди – в отчаянии, смотрят тоскливо назад – там, как теперь оказалось, было гораздо терпимей. Но назад уже тоже не выбраться…

Такую вот удручающую картину навеял на меня один разговор с пожилым и вполне здравомыслящим человеком. Случилось это в минувшую пятницу, почти неделю назад, мы тогда условились с Константином, моим давнишним приятелем, встретиться по нашим общим делам у него на квартире. Я пришел туда точно ко времени, но приятеля дома не оказалось. Дверь мне открыл его тесть, Яков Захарович, невысокий крепкий старик с чисто выбритым круглым лицом и седыми короткими волосами, окаймлявшими его полысевшую голову. Он был в голубом спортивном костюме, и походил на штангиста или борца средней весовой категории, вернее, на их постаревшего тренера.

Я уже бывал в этом доме, старик меня видел, но все равно уточнил:

– Вы – Алексей, и вы – к Константину?..

Я подтвердил.

– Пожалуйста, проходите… Костя недавно звонил, – продолжил в прихожей Яков Захарович, – говорит, что застрял где-то в пробке на улице, говорит, что старается вырваться… Велел не давать вам соскучиться… Пожалуйста, раздевайтесь… Я приглашаю вас к чаю, я уже все приготовил… Я, знаете ли, один. Женщины ушли в магазины, Костя, вот, задержался…

Под это стариковское воркование я снял с себя и повесил на вешалку куртку, переобулся в домашние тапочки и зашел в ванную комнату, чтобы сполоснуть руки.

Чаепитие было задумано в кухне. На столе, покрытом розовой скатертью, стояли две голубеньких чашки, в вазочках лежали конфеты, печенье, под большим колпаком с петушиной головкой настаивался, как я догадался, заварной чайник.

Громко работало радио. Шла передача о борьбе с коррупцией в высших кругах государственной власти – тема для нашей страны исключительно актуальная, и я прислушался. Какой-то оратор хорошо отработанным голосом нравоучительно говорил, что избавиться от этой широко распространенной болезни можно только одним радикальным лекарством: надо резко повысить оклады чиновникам. Повысить до такого размера, чтобы чиновникам стало совестно брать взятки и подношения. Он указал даже сумму, которая, по его убеждению, способна остановить коррупционную эпидемию, и эта сумма в сотню раз превышала зарплату учителя средней школы.

Мысль о повышении окладов чиновникам высшего ранга не была чем-то новым, ее еще раньше стали обкатывать в средствах массовой информации, очевидно, готовят налогоплательщиков к такому повороту событий.

Как вам понравилась такая идея? – вкрадчиво спросил Яков Захарович.

Мы уже сидели на стульях, и он приготовился разливать чай, но задержался, ожидая ответа.

– Да как-то не очень, – честно признался я. – Ни учителям, ни врачам, ни мелким служащим ничего здесь не светит, а, по-моему, работа врача и учителя намного ценней и ответственней, чем работа любого чиновника.

Старику ответ мой понравился.

– И я такого же мнения, – сказал он серьезно, опустил на стол заварной чайник и выключил радио. – Это уже будет похоже на откровенное свинство! Откровенная наглость, я вас уверяю!.. Чтобы чиновник когда-то насытился?!.. Да он способен жрать в оба горла!..