Странные миры, странные гости

– Черт побери! Что же мне делать?

Сотрясаемый нервной дрожью, Оппенхаймер воззрился на своего давнего товарища. Фрункель все еще сидел, размышляя о чем-то и выстукивая легкомысленный мотивчик:

Тра-та, тра-та, тра-та-та!

Оппенхаймер вновь стиснул кулаки. Намечалось второе пришествие бури. Не замечавший до этого ничего вокруг Фрункель вдруг порывисто поднялся. Наблюдалось неожиданное для него оживление. Тонкие губы дрогнули, глаза проницательно сверкнули. Обращаясь к импресарио, герр доктор милостиво позволил словам покинуть темные недра своего рта:

– Вы знаете об опытах Алессандро Вольта?

Далекий от музыкальных тем вопрос поставил Оппенхаймера в тупик. Напряженно посапывая, он задумчиво подкрутил растопыренный ус. Вольта? Где-то он уже слышал это имя. Рыжие пучки волос вокруг зеркальной лысины опасно вздыбились, свидетельствуя о напряженном мыслительном процессе.

– Это что, новомодное увлечение? Навроде животного магнетизма или месмеризма[19 - Месмеризм представлял собой развитие теорий шарлатана восемнадцатого – девятнадцатого столетий Франца Месмера о животном магнетизме, целительной энергии.]?

– Не совсем. Здесь речь идет о новом виде энергии, об электричестве. Удивительная вещь, способная заставить лягушачьи лапки танцевать канкан. И еще много чего можно проделывать с этой материей, если правильно направить ее, заставить течь по нужному руслу…

Герр доктор вновь погрузился в свои мысли. Он давно интересовался данным предметом, возможность обуздать молнию манила его, почти ослепляла. Чем он не Зевс, не Юпитер? У самого Фрункеля была небольшая мастерская в подвальном помещении одного особнячка в самом центре Вены. Бесконечными вечерами он предавался своему скромному увлечению, колдуя над машиной особой конструкции. Вероятно, теперь ему удастся испытать ее в полную силу… Что там писала госпожа Шелли[20 - Вспоминается Мэри Шелли, небезызвестная создательница «Франкенштейна».]?

Фрункель улыбнулся, превратившись в череп из старинной костницы. Белое лицо слегка зарумянилось, нагло нарушая привычную для него однотонность. Теперь он меньше напоминал цыпленка, приготовленного по заветам кошерной кухни[21 - В соответствии с заповедями иудаизма, из птицы, которую вы намереваетесь съесть, нужно непременно выпустить кровь.]. Внимательно вглядывавшийся в костлявую фигуру Оппенхаймер уловил состоявшуюся перемену:

– Если у вас есть какое-то предложение, я вас слушаю…

Двое людей стояли чуть поодаль, пока хмурые гробовщики извлекали на свет божий огромный дубовый ящик. Оппенхаймеру пришлось задействовать кое-какие ниточки, «позвенеть» деньжатами, пустить в ход имеющиеся связи. Теперь они с Фрункелем стояли на безымянном кладбище, наблюдая работу могильщиков. Черная земляная куча быстро росла, засыпая мраморное надгробие с надписью «Герман Герт…».

Лопаты полосовали землю, вырезая, выгрызая из ее объятий вернувшееся к праху человеческое существо.

Пахнуло перегноем и сыростью, импресарио зябко передернул плечами. Заметив это, Фрункель изогнул прорезь рта в кривой ухмылке. Оппенхаймер, на его взгляд, всегда был немного трусоват. Даже в собственной вотчине – области театральной, – ему не хватало смелости и дерзкого полета мысли. Задумчивость эскулапа прервал начавший накрапывать дождь; нетерпеливый доктор сильнее сжал ручку своего маленького саквояжа. В нем – все, что им сейчас необходимо.

Сильный порыв холодного ветра донес слова Фрункеля:

– Герт угас стремительно, похороны согласно его завещанию прошли скромно, без особого шуму. Так что, похоже, светское общество ни о чем пока не догадывается. Кроме того после погребения времени прошло немного. Все это значительно облегчает нам нашу задачу… Весьма удачно!

Плотнее укутавшийся в шелковый шарф Оппенхаймер неодобрительно покосился на спутника. «Удачно» по его мнению не слишком подходящая здесь формулировка. Правда, кое-что из сказанного дорогим герром доктором действительно было истиной. То, что предстояло сделать, побуждало импресарио внутренне сжиматься, чувствовать себя испуганной черепахой. Стараясь унять зачастивший пульс, суеверный «искусствовед» мысленно твердил, что это крайне необходимо. Тем более все произойдет быстро…

Наконец земные недра изрыгнули мореный прямоугольник дерева.

Отряхнув остатки почвы и отвинтив упрямые болты, державшие его крышку, могильщики поспешно отошли в сторону. Гроб Германа Герта предстал перед очевидцами во всей своей «макабрической» «красе». Его бока полоскали солнечные отблески, метавшиеся по матовой поверхности ритуального объекта. Налетевший ветер наподобие крыльев раздул полы пальто Фрункеля, с мрачной решимостью приблизившегося к недвижно лежащему мертвому телу.

Саквояж был открыт, закипела работа.

Последнее, что увидел Оппенхаймер – появившийся из бархатной подкладки ланцет. Затем он отвернулся, вверив все в опытные руки герра доктора.

В комнате, буквально заваленной предметами искусства, было довольно тихо. Тихо, если не считать некоторых настораживающих звуков.

Сидевший в своем любимом кресле Оппенхаймер беспокойно заерзал. Сторонний непосвященный наблюдатель мог бы подумать, что в смежной зале наш широколобый друг разводит сорок. Но приглушенный стрекот принадлежал не банде пернатых, а исходил от внушительного металлического аппарата. Он был собственной разработкой Фрункеля и подпитывал электрической энергией нечто, скрытое под стеклянным колпаком на одной из верхних полок. Именно этот предмет вызывал неприятные ощущения у достойного импресарио…

После кладбищенского променада, оставляя Оппенхаймера наедине с его судорожно сжимающимся желудком, Фрункель предупредил сообщника о некоторых обязательных «процедурах». Да, «процедурах», так они условились это называть. И теперь приближалось время, когда нужно было к ним приступать.

Скосив глаза по направлению к треклятой комнате, театральный агент испустил негромкий стон.

Ничего не поделаешь – надо!

Заставив неимоверными усилиями оставить мягкий покой кресла, Оппенхаймер проковылял в залу. Чуть позже он вернулся, слегка дрожа и отворачивая голову от того, что был вынужден сжимать в руках. Небольшое и цепкое, оно примостилось у него на коленях…

Так, что там говорил Фрункель? Нужно осторожно массировать, чтобы… как он там выразился… «пробудить» профессиональные навыки. Мой бог, какое же оно холодное! На ощупь предмет был просто ледяным куском мрамора, но Оппенхаймер смело начал разминать «деталь» пальцами. Единственное, что его согревало в тот момент – это грезы о предстоящем денежном куше.

Здание Венской оперы озаряло сияние.

Нарядные дамы и кавалеры прибывали в торжественных экипажах, окруженные блеском пелерин, бутоньерок и утонченным запахом дорогих духов. Грянул тот самый день, который столько раз воссоздавал в своих мечтах импресарио Германа Герта. Ничто теперь не могло разрушить его планы.

Фрункель, верный друг, хлопотал над последними важными штрихами. С черного входа в Оперу был вкачен тяжеленный ящик, спровоцировавший толки и пересуды среди транспортировавших его грузчиков. На вопросы обескураженного руководства уважаемого учреждения было отвечено – причуда гения. Ну что же, этот маленький каприз не так уж и трудно реализовать.

Правда, Фрункель выдвинул еще одно условие: на сцене должны установить ширму, прикрывающую музыканта со всех сторон. Без нее всемирно известный артист выступать не станет. Круглые глаза и удивленные возгласы сгладил звон денег – и час ноль настал. Оппенхаймер в нетерпении расхаживал, скрытый бархатной занавеской, покуда в центре на постаменте размещали царственный рояль.

Сегодня он будет править в этом королевстве музыки.

Возмущенные голоса недовольных несуразным реквизитом смолкли с первыми же аккордами. Тонкие пальцы, выглядывавшие из-за плотной ширмы, принялись извиваться, напитывая атмосферу чарующими звуками.

Да, это был неподражаемый стиль Германа Герта!

Словно тысячи серебряных иголочек пронзали пространство, впрыскивая в окружающих бодрящую дозу адреналина. Виртуозное мастерство пианиста превращало музыкальный инструмент в станок, ткущий тончайшее музыкальное кружево. На этом холсте оживали фольклорные персонажи, смелый Сигурд разил злобного дракона, а в сердцевине гор звонко стучали сотни молоточков трудолюбивых сказочных гномов.

Глядя на завороженные лица слушателей, Оппенхаймер, до этого нервно грызший ноготь, успокоился. Все идет как по маслу – никто ничего не заподозрил.

Мозг импресарио вновь заработал как счетная машинка, подсчитывая барыши с проданных билетов… Несмотря на вращение в около культурных сферах, Оппенхаймер остался чрезвычайно приземленным человеком: если искусство не конвертировалось в «презренный металл», оно его не интересовало.

Поглядывая из укрытия за бархатными занавесями, импресарио с холодком думал, какой бы разразился скандал, если бы только кто-нибудь пронюхал…

Если бы кто-то заглянул за ширму, его глазам предстала бы фантасмагорическая картина, достойная кисти Босха[22 - Босх, Иероним (ок. 1450–1516), нидерландский художник, прославился изображением необычайного и «ноктюрнального».]. Две белоснежных (от впрыснутых герром доктором веществ) руки исправно стучали по клавишам, порождая волшебную мелодию.

А дальше… дальше ничего не было.

Сразу от рук отходили металлические провода, уходившие в спрятанный за сценой ящик разработанной Фрункелем вариации вольтова столба. Именно она снабжала отрубленные «запчасти» искристой «кровью» – юркими электрическими разрядами. Медик, в котором неожиданно проснулась коммерческая жилка, объяснил шокированному его идеей Оппенхаймеру, что «оживлять» все тело – нерентабельно. Придется, конечно, пожертвовать педалями, но…

Немного поразмыслив, импресарио вынужден был согласиться: все-же легче возить по миру пару конечностей, нежели кантовать целое тело. Да и зачем это делать? Ведь и часть прекрасно справляется, музыка так и льется.

Пальчики-то помнят…

Управляющая компания «Аверно». Zmiana gospodarza

Старые подруги разговорились после долгой разлуки:

– Рассказывай, как ты тут устроилась, на новом месте!

Степанида прихлебнула жидковатый чай из дешевенькой кружки. Она сидела на кухне обычной многоэтажной хрущевки. В соседней комнате работал телевизор, обрывками доносились шаблонные фразы очередной мыльной оперы. Ее приезд к Гале казался делом спонтанным: проезжала мимо, задержалась. Теперь вот сидит, чаевничает. Галина, женщина в годах, седоватая, в теплом пуловере и мягких домашних тапочках, присела напротив, заботливо подливая воду в заварочный чайник.

– Как устроилась… Да что тут рассказывать-то. Район у нас хороший, тихий. Рядом старинный парк, большое озеро. Природа – прелесть! Ты же знаешь, на старом месте такого не сыщешь…

Где-то с год назад Галина Петровна Семушкина вдруг решила поменять свою жизнь и переехать из пыльного и грязного Авокадово[23 - Вымышленный географический пункт на карте придуманной Моором страны.] в небольшой уютный городок. Поднакопив «денежку», кое-что распродав, она перевезла весь свой нехитрый скарб, приобретя однушку в спокойном местечке, чуток на отшибе. Новоселье прошло без сучка и задоринки, соседи оказались в целом людьми неплохими. Вот только случилась небольшая заварушка: сменилась старая управляющая компания. Дело это пришлось аккурат на переезд Галины.