Каменный престол. Всеслав Чародей – 4

Каменный престол. Всеслав Чародей – 4
Виктор Некрас

Полоцкий князь Всеслав Чародей по-прежнему находится вподземной тюрьме Киева. Его дружина готовит его освобождение. Мгновение судьбынастаёт, когда войско князей Ярославичей терпит поражение от половцев. В Киевеподнимается восстание, и полочане начинают действовать, ещё не ожидая, чтоволна народного гнева вознесёт Всеслава на великий киевский престол.

Каменный престол

Всеслав Чародей – 4

Виктор Некрас

Боги, мои боги Яви, славные да правые,

Исцелите мои раны луговыми травами.

Стосковался я по жизни, немудрящей, праведной,

Где на каждого по солнцу да по миру дадено.

    Сергей ТРОФИМОВ

© Виктор Некрас, 2021

ISBN 978-5-0053-7925-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Уходить мне из Киева не хочется, – сказал Всеслав. – Оставаться? В народе у меня нет врагов. И друзей нет. Мне тут – что нынче нам с тобой под осенним солнышком: светит, да не греет. Комары с мошкой не гнетут, зато нет уже ни гриба в лесу, ни ягоды. Силой держаться? Силы моей недостанет против троих Ярославичей.

    Валентин ИВАНОВ
    «РУСЬ ВЕЛИКАЯ»

Приношу благодарность доктору исторических наук К. Ю. Рахно за ряд ценных замечаний и поправок, а также детальный критический разбор всей рукописи.

    Виктор «Некрас» Осипов

ПРОЛОГ

ВОЛЯ ЗЕМЛИ

1. Кривская земля. Полоцк

Лето 1036 года, зарев

В бледно-голубом, словно выгоревшем изнутри от жары небе, среди невесомых полупрозрачных облаков плавно, почти неподвижно парил коршун.

Жарко.

Лето в этом году выдалось жарким – старики не помнили такого уже лет сорок. Сохли на корню хлеба, жар выгонял из леса зверьё, реки, речки и ручьи лесного кривского края прятались под густые заросли ивняка, и только приподняв ветви, можно было найти весело журчащую, несмотря на жару, воду. Дождей не было мало не с изока, пересохшая земля на репищах и полях змеилась крупными трещинами – ногой провалиться впору. Душный воздух обволакивал жаркой пеленой, и спасал только прохладный ветер, порывами налетавший с Двины, но и тот приносил с собой запах пересохших трав из Задвинья.

Всеслав стоял на забороле и подставлял разгорячённое на жаре лицо речному ветерку. Иногда он представлял, что ветер приносит запах моря – оттуда, с северо-запада. Конечно, никакого запаха на самом деле оттуда не доносилось – слишком далеко, почти четыреста вёрст, но Всеславу нравилось думать, что запах есть, и он старательно ловил его в воздухе. И иногда ему казалось, что этот запах действительно есть.

Сзади вдруг окликнули:

– Княже! Всеслав Брячиславич!

Княжич оборотился. Из проёма в настиле выглядывала кудлатая голова: чуть кривоватый сломанный когда-то нос, водянистые глаза, слегка нагловатый взгляд. Юндил, ятвяг[1 - Ятвяги (ятвинги) – балтский племенной союз на территории современной Беларуси.]. Теремной холоп.

– Чего надо? – неласково отозвался Всеслав. Юндила он недолюбливал – всё время казалось, что холоп чему-то своему гаденько ухмыляется, вот-вот что-нибудь нелицеприятное про тебя расскажет остальным.

– Князь-батюшка кличет! – Юндил втянул голову в плечи и от того стало казаться, что он тонет в проёме, как в проруби.

– Иду! – с отцовской волей шутить не следовало. Всеслав снова оборотился к реке, глотнул полной грудью прохладный ветер и поспешил следом за холопом, который уже скрылся под настилом.

Добротная, сбитая из дубовых тёсаных плах лестница с заборола на вал. Ещё одна – с вала на двор детинца. Выложенная плоским камнем дорожка к терему. Срубленное в реж высокое резное крыльцо под двускатной кровлей.

Юндил, чуть склонясь, отворил перед Всеславом дверь, подсказал:

– В гридницу, княже.

В длинной гриднице – пусто, только в самом углу, у печи из камня-дикаря – двое. Всеслав не спеша прошёл вдоль сложенной из могучих сосновых брёвен стены, мимолётно касаясь кончиками пальцев висящего на стенах оружия – щитов, мечей, секир, копий, луков в налучьях. Каждый день бывал здесь и не по разу, свой меч (пока ещё детский) в княжьем покое есть, а всё старался хоть одного щита, хоть одного меча да коснуться.

Князь.

Воин.

Отец был не один. Рядом с печью, головой почти касаясь нависающего над печным челом тяжёлого, плохо окорённого бревна – высокий витязь с серьгой в ухе и проседью в усах. Над бритой головой – длинный русый с проседью же чупрун, свисающий по войскому обычаю за левое ухо. Через всё лицо наискось, от правого глаза к уголку рта – тонкий бледный выцветший шрам, почти не видный.

– Гой еси, господине, – поздоровался степенно Всеслав, с любопытством разглядывая незнакомого воя. Гридень? Но всех отцовых гридней Всеслав знал в лицо и по именам.

– Здравствуй, Всеславе Брячиславич, – так же степенно ответил седой, тоже быстро окинув княжича сумрачным взглядом. На несколько мгновений задержал взгляд на лице, словно пытаясь что-то разглядеть в глазах. И медленно отвёл глаза.

Показалось, или был в речи седого незнакомый чужой выговор? Не степной, не урманский и не литовский даже – словенский, но чужой.

Лях? Лютич?

Не похоже. Выговор был иным, не похожим ни на что, доселе слышанное Всеславом. А слышать и видеть ему к его семи годам доводилось многих – урман, данов, гётов и свеев, лютичей, варягов и руян, чудь, водь и весь, ляхов, поморян и литву.

Хотя… очень похоже говорили ротальские русины! Похоже, а всё ж таки не так.

Отец коротко кивнул на лавку поодаль от себя:

– Посиди тут с нами. После голубей по кровлям погоняешь. Пора и к государевым делам навыкать.

Всеслав насупился – можно подумать, он только и делает, что голубей гоняет да кораблики из сосновой коры по лужам пускает. Не мал уже, семь лет, и буквы ведает, и огонь сам развести сможет, и лук завязать. Свой лук, вестимо, детский. Но спорить с отцом не стал, при госте родителю прекословить – стыда не иметь. Тем паче, отец показался ему чем-то сильно расстроенным. Молча уселся и, чтобы не скучно было, стал слушать разговор.

Гридня звали Брень. Незнакомое, никогда не слышанное средь кривичей имя, словно звон оружия отозвалось в юной Всеславлей душе предчувствием чего-то необычного.

– Когда это было? – подавленно спросил Брячислав, теребя пальцами короткую бороду. Он только изредка вскидывал на гостя глаза, а потом снова опускал голову, словно винясь перед ним в чём-то.