Земля последней надежды – 1. Дети конопатого бога. Всеслав Чародей 2.1.

На глазах Рогволода, остановившего коня на краю площади и замершего на мгновение, высокая тесовая кровля терема с грохотом завалилась внутрь, взвился высокий дымный вихрь, пронизанный искрами и угольями. Пламя на миг опало и тут же вновь обрадованно взревело и встало стеной.

Так они и весь город спалят, мельком подумал полоцкий княжич. Впрочем, основной город лежал к северо-востоку, на берегу озера, а тут, на Лукнице – только княжий замок.

Рогволод бросил взгляд на сражающихся – вои тоже замерли на несколько мгновений, заворожённо глядя на пламя. Кто же из них есть кто, на чьей он ныне стороне? А то и вовсе ни на чьей?

Выручил волхв, который встречал их ещё на морском побережье, да так и ехал вместе с полочанами через всю землю лютичей и варягов. Он указал на коренастого воя в посеребрённой кольчуге, которая стоял у самых ворот княжьего двора и обронил только одно слово:

– Годослав.

В этот же миг вои Годослава нажали на своих противников, ринули в бой с криком:

– Кирие элейсон[12 - Господи помилуй! (греч.).]!

Их противники, вооружённые так же, попятились.

Волхв указал рукой на их вожака в алом с золотом плаще и обронил так же коротко, как и в прошлый раз:

– Блюссо.

Понятно. Родственники власть поделить не могут. Про Блюссо Рогволод не раз слышал по пути, да и от волхва Славимира в Полоцке слышал, когда отец и волхв объявили ему, что отправляется в землю варягов. Был Блюссо силён и властен, и давно уже не было мира меж ним и его шурином Годославом. Князь варяжский и церкви строил, и саксов на словенских землях селил, чтоб опору себе против язычников найти, и даже имя сменил на Готшалка. А Блюссо же, князь глинян, хоть и тоже крещён, только и время выбирал, чтоб шурина потеснить.

Выбрал, видимо.

Все эти мысли в голове Рогволода пронеслись мгновенно – долго раздумывать было некогда, Блюссо надо было спасать. Полочанин рванул из ножен меч, коротким взмахом указал на Годослава, и дружина с радостным рёвом хлынула вперёд, сверкая в отблесках пламени нагими клинками.

Сшиблись. С лязгом, с грохотом, с треском копейных оскепищ, с горловым рёвом и матом. Рогволод вновь, как и два года тому, в своей первой сшибке на Шелони почувствовал, как приливает к голове кровь, шумит в ушах и охватывает упоение боем. Меч словно сам плясал в руках, со звоном сшибаясь с вендскими клинками, и княжич уже опять не замечал, что его с двух сторон берегут поставленные нарочно для того Рахом вои.

Но до Готшалка он добраться не смог. «Годославичи» же попятились, а потом и вовсе бросились в бег – удар конной дружины Рогволода разом решил всё дело. На Годослава-Готшалка разом навалились пятеро «блюссичей», вырвали меч, выкручивали ему руки. На площади разом вдруг стало людно, толпы народу оступили пылающий терем и двор, ломали ворота и тын, хлынули на княжий двор с баграми, копьями и топорами. Одни ломали горящий терем, борясь с пожаром, другие крушили затворы и лезли в княжьи погреба, третьи добивали княжью дружину – вече, видимо решало сразу обе беды – и христианскую княжью власть, и пожар, им же, впрочем, и зажжённый.

Гарь.

Гарью несло от разваленного терема вендских князей, в котором они всегда останавливались, приезжая в Лучин за данью, от обгорелого тына вокруг двора. Пожар потушили общими силами.

Вои Готшалка, те, кто смог остаться в живых, угрюмо стояли в окружении горожан, вооружённых кто чем – копья, рогатины, сулицы, топоры, кое-где и мечи, – и дружин Блюссо и Рогволода. Было их немного, десятка полтора, и ничего хорошего их не ждало. Они и сами это понимали, но в полон всё-таки сдались из глупой надежды на что-то непонятное, что избавит их от смерти, от извечной человеческой надежды на случайность, на счастливый исход.

Судьба воя – на острие его меча. Эта древняя истина ведома всем, была она ведома и «годославичам». И коль ты меча лишился, то и смерти жди, не заставит себя ждать.

Сам Готшалк глядел угрюмо и гордо, не отводя взгляда, и встретясь с ним взглядом, Рогволод невольно вздрогнул – столько обречённости и своеволия было во взгляде пленённого князя. Он глядел так, словно не он был в плену, а они, Рогволод и Блюссо, были в плену у него. Юный полоцкий княжич мало не попятился, но тут же овладел собой, вскинув голову – и по губам Готшалка, раздвинув светлые усы, скользнула мимолётная одобрительная улыбка. Вендский князь не знал, кто вырвал у него победу для Блюссо, но глядел на незнакомого мальчишку с одобрением и любопытством.

Гудение голосов опричь, едва до того слышимое Рогволодом, вдруг стихло разом, и сменилось шелестом шагов. Княжич глянул через плечо и замер.

Люди расступались.

По открытому ими проходу от собора к развалинам княжьего терема шёл (хотя нет, не шёл – шествовал!) священник. В торжественном облачении – в белой льняной альбе, ярко-алой столе, с белым амиктом на голове, в вишнёвой с золотой вышивкой казуле поверх альбы, и плувиал бился на ветру за спиной синими крыльями, а плетёный пояс-цингулум раскачивался в такт шагам. Шествовал с позолоченным крестом в правой руке и с книгой в левой (неожиданно бросились в глаза тяжёлые серебряные застёжки на кожаной крышке книги). Словно собирался литургию служить.

Может и собирался.

Да только не до литургии было ныне мирянам, которые внезапно вспомнили, что ещё их отцы верили совсем в других богов.

Не был трусом священник – смерть глядела на него сотнями глаз, мечей, топоров, сулиц и рогатин. Шёл, не сгибаясь, поджав тонкие губы на бритом лице и только вырезные ноздри тонкого породистого носа чуть раздувались с каждым шагом, выдавая волнение.

Рогволод покосился в сторону, отыскивая волхва, который подсказывал ему кто есть кто, но волхва не было – он стоял около самого Блюссо, и княжий зять смотрел на волхва встревоженным взглядом, словно не знал, что ему делать.

А, ну да, он же крещён! – вспомнил Рогволод с чувством какого-то превосходства. – Тот прелат ему по-прежнему духовный отец… не до конца, видать, отвергся от Христа Блюссо, коль не решается…

Что именно не решается сделать Блюссо, полочанин додумать не успел – княжий зять заговорил:

– Здравствуй, отец Иппо!

– И ты здравствуй, Блюссо, – немедля ответил прелат. – Что за бесчинства ты творишь? К чему поднял такие толпы народа?

Голос Иппо раскатился по площади, и люди на миг замерли в нерешительности – навыкли слушать прелата за годы правления Готшалка. Связанный князь поднял голову, в глазах его блеснула безумная надежда.

Рогволод поймал взгляд Раха – гридень готов был действовать. Княжич коротко кивнул – прелата надо было остановить. Старшой только шевельнул рукой – и ратари с доленчанами хлынули из-за спины княжича, расталкивая толпу. Полетела на утоптанную глину дороги книга, выбирая из рук прелата, с его головы сорвали амикт, схватили и поволокли, пачкая пылью белоснежную альбу. Торжествующе гаркнул что-то Блюссо, его вои, словно опомнясь от какого-то оцепенения, бросились на помощь к Рогволожим ратарям, хотя помогать было не в чем – весь шедший следом за Иппо клир уже разметала вечевая толпа.

Большинство христианских церквей строилось на месте бывших языческих святилищ. Так и здесь – совсем рядом с княжьим теремом и церковью, около обрывистого берега Лукницы высился могучий камень, испещрённый какими-то неразборчивыми уже от времени рисунками (впрочем, приглядясь, Рогволод наверное, мог бы и различить, что это за рисунки и даже письмена, но времени приглядываться не было) с плоской верхушкой – явно древний алтарь.

Иппо швырнули к подножию камня. От его нарядной одежды осталось уже только одно воспоминание – грязно-белое рубище, лохмотья. Прелат впрочем, тут же начал вновь подыматься на ноги, горящий взгляд его остановил ринувшихся было к нему градских. Голос прелата вновь зарокотал:

– Неправедно вино, неправеден царь, неправедны женщины, несправедливы все сыны человеческие и все дела их таковы, и нет в них истины, и они погибнут в неправде своей; а истина пребывает и остаётся сильною в век, и живёт и владычествует в век века. И нет у ней лицеприятия и различения, но делает она справедливое, удаляясь от всего несправедливого и злого, и все одобряют дела её[13 - Вторая книга Ездры, 4:37.].

Но тут Блюссо, уже окончательно опомнясь от оцепенения, кивнул своим воям. Кто ударил прелата первым, Рогволод не видел, но кровь хлынула на камень потоком, и тело рухнуло в лужу крови, окрасившей рисунки на камне.

Почти сразу же следом за Иппо к камню швырнули и связанного князя Готшалка. Но князь – не священник, не навыкший к суровой жизни, он тут же извернулся и встал на ноги.

– Развяжи руки, Блюссо! – рыкнул он голосом, от которого у Рогволода ёкнуло в душе. Крепок был ещё князь Готшалк. – Убить хочешь – убей! В жертву принести хочешь – пусть так! Но дай мне хоть поединок!

Вои за спиной Рогволода еле слышно зароптали – с Готшалком и правда творили неподобное. Нет такого закона, чтоб вою, тем паче князю, не дать поединка. Рах только дёргал щекой и покусывал длинный ус, косясь на княжича – как тот скажет. А Рогволод ничего сказать не успел – Блюссо опередил:

– Не будет тебе поединка, вероотступнику, – холодно бросил он в ответ, и почти без замаха ударил копьём. Широкий серый рожон вмиг обагрился, роняя кровь на княжью кольчугу и одежду. Запрокинув голову, хлеща кровью из перерезанного горла, Готшалк рухнул поверх тела Иппо. А Блюссо оборотился и, окинув безумным взглядом полонённых Готшалковых воев, велел дружине:

– На меч их! Всех!

Рогволод содрогнулся и потряс головой, отгоняя воспоминания.

Блюссо.

Вот о ком помнить надо постоянно. Этот не остановится ни перед чем. Прелата Иппо убил, князя Годослава зарезал у алтаря, считай, в жертву принёс, даже и поединка не дал родственнику своему, шурину! Пленных воев перерезать велел…

И он, Рогволод, тут – чужак, кутёнок в водовороте… Полоцкий княжич почувствовал, что его охватывает страх. Страх и неуверенность. Такого не было и тогда, на Шелони, когда они сходились меч к мечу с «мстиславичами» и новогородцами. Там была своя земля, привычная, враги и друзья тоже – свои, привычные. Там был отцов пестун воевода Брень, на которого Рогволод (да и сам Всеслав тоже!) привык полагаться во всём. Впрочем, про Раха Стонежича тоже худого не слышно было доселе в полоцких дружинах.

Здесь – иначе.

Здесь земля чужая. Да, когда-то их, кривичей предки пришли отсюда на берега Двины, Великой и Мутной. Когда-то, по слухам, и прапрадед, князь Рогволод, тоже из этих краёв на Полоту пришёл. Но сейчас – земля эта для них, кривичей, – чужая и непонятная.

Здесь враги и друзья – незнакомые, и не про каждого вдруг и скажешь, кто он – друг или враг. Друг ли ему крещёный князь Блюссо, убивший своего такого же крещёного шурина Готшалка? Или враг? Не понять. Да и за что он Готшалка убил? За то, что Готшалк силой крестил варягов или всё же из жажды власти, чтобы самому князем стать?!

Вот кто будет ему главной помехой.