В окопах Сталинграда

– Вот так вот и доставляют нам еду и боеприпасы. Видал? А вы там на передовой – давай, давай патроны…

На весь правый берег, оказывается, работает только одна переправа, шестьдесят вторая, – два катера с баржами. За ночь успевают максимум по шесть ходок сделать, от силы – семь, а что это для восьми или десяти дивизий, сидящих на этом берегу, – капля в море. Приходится собственными средствами доставлять.

– В нашем полку целая флотилия есть, – говорит Лисагор, – пять шлюпок, три плоскодонки и понтон. Было штук пятнадцать, да повыходили из строя. Старье. Текут. И осколками сечет. Понтон совсем как решето. Трое моих все время сидят, конопатят. – Он искоса поглядывает на меня. – А ты говоришь – мины ставить. Сегодня ночью еще людей в сорок пятый посылать надо. Вчера у нас две шлюпки сперли. Эх! И надоело же все это… Пойдем, что ли, ко мне…

Мы на четвереньках забираемся в крохотную, как собачья конура, Лисагорову землянку.

– Видишь, как живем? Сапожник без сапог. Сам рыл.

Косой луч солнца узенькой стрелкой вонзается в шинель, освещает закопченные котелки, консервные банки и прикнопленную к стенке фотографию полной девицы в берете.

Откуда-то из-под прибитого к стене столика, вроде железнодорожного, появляется четвертушка водки.

– Что ж, чокнемся по случаю знакомства, – подмигивает Лисагор.

Мы чокаемся кружкой о бутылку. Лисагор прямо из горлышка хлещет.

– А мы на передовой только один раз водку получали, – говорю я.

Лисагор ухмыляется и ладонью трет небритый подбородок.

– До передовой полтора километра, а у меня склад под боком. Да и бойцов у меня человек пять непьющих. Вообще, рассчитывайся ты скорей со своим батальоном и принимайся за инженерство. Увидишь, как заживем. Со мной не пропадешь. Майора нашего я как облупленного знаю. С полслова понимаю. Мировой старик. Вспыльчивый иногда, правда, но через полчаса отходит. Землянки только хорошие любит – есть такой грех. Чуть ли не ковры ему клади. А так – жить можно. Еще будешь?

Он достает еще одну четвертушку.

– Вот закончу эти два туннеля и собственный начну делать. Куда это годится? Люди прямо на берегу спят, а через месяц – зима. К твоему приходу увидишь, какие хоромы будут. Пальчики оближешь…

Я смотрю на ходики, висящие на стенке, с замком вместо гири:

– Правильные?

– Правильные. Да ты не торопись, товарищ лейтенант. Успеешь еще насладиться передовой. – Он похлопывает меня по колену. – Ты не обижаешься, что я с тобой на «ты»? Фронтовая привычка. Я даже с Абросимовым на «ты», а он капитан. Между прочим, – Лисагор понижает голос, наклоняется ко мне и дышит прямо в лицо, – опасный парень. Людей не жалеет. По виду спокойный, а в деле – кипяток. Совсем голову теряет. Бурлит и сплеча рубит. Но ты не поддавайся. Умей держать себя.

Откинувшись назад, он вытягивает ноги. Хрустит пальцами. По очереди каждым. Я задаю несколько специальных вопросов. Он отвечает без запинки. Смеется. Два передних зуба у него выщерблены.

– Проверяешь? Да? Ну, на этом деле я собаку съел. Кадровик все-таки. Халхин-Гол, Финляндия… Эх, лейтенант, лейтенант, не знаешь ты еще меня. Ей-богу, переходи скорей на берег. Увидишь, как со мной жить. Апельсин хочешь? У меня целый ящик. И печенье есть… Все, что хочешь, есть.

Я перебиваю его:

– Сколько, ты говоришь, у тебя человек во взводе?

– У меня? Восемнадцать, я девятнадцатый. Молодец к молодцу. Плотники, столяры, печники. Даже портной и парикмахер. А сапожник – в Москве такого не сыщешь. Вот сапоги на мне, что скажешь? Каблучок, носок, подъемник… загляденье. И часовщик есть. Вот тот, с усами сержант. И краснодеревщик.

– А с минным делом как они?

– И с минным, конечно, как ты думаешь! Но вообще, это не наше дело. НП, КП – наше, а мины хай батальон ставит. А взвод – дай бог. Не жалуюсь. Поработаешь – увидишь. Сам на формировке отбирал. В армии такого не сыщешь. Честное слово…

Я встаю.

– Людей твоих, значит, завтра жду.

Лисагор тоже встает, слегка покачиваясь.

– Ну и упрямый же ты, лейтенант. Дались тебе эти минные поля. Свои только подрываться будут. Ну да ладно уж, пришлю.

– Неплохо было бы, если бы и сам заглянул.

– Это не обещаю. Не обещаю. Сам видишь, сколько работы. Туннели, лодки… Мины вот еще сегодня получать надо. Я помкомвзвода пошлю, Гаркушу, – мировой парень. С закрытыми глазами мины тебе натычет.

– Мне-то не надо, а вот первый и третий батальоны совсем без саперов…

Придерживаясь рукой за столик, Лисагор несколько секунд смотрит на меня уже слегка осоловевшими глазами.

– Знаешь, что я тебе скажу, товарищ лейтенант, головы у комбатов есть, пускай и думают ими. А мое дело маленькое – приказания выполнять. Тоже дети маленькие. Лягут в оборону – сапер, минируй! В наступление – сапер, разминируй! В разведку – сапер, вперед, мины ищи. А ну их к черту…

– Как знаешь. Ты пока инженер. Сам решай, как лучше. Будь здоров.

– Бувай… Возьми на дорогу пару витаминчиков.

Он сует мне в карман телогрейки два холодных, шершавых, ослепительно-ярких апельсина.

– Жду, значит, на днях.

И смеется мелким рассыпчатым смехом.

4

Ночью меняем позиции. Я тороплюсь закончить все до двенадцати, до восхода луны. Но немцы поджигают два сарая – весь мой участок освещен как днем. Это затягивает переход на всю ночь. Пулемет из-под моста стреляет почти без передышки. Чувствую, что много хлопот будет с этим пулеметом, он пересекает все мои коммуникации. К утру там появляется еще пушка. А отвечать мне нечем, патронов еле-еле на день хватит. Так и перебираюсь, прикрываясь ротными минометами. У восьмидесяти двух нет мин. Прошу поддержки у нашей полковой артиллерии. Но и у них с боеприпасами туго – раза три только за всю ночь стреляют.

Участок отвратительный. Перерезан высокой железнодорожной насыпью. Она извивается вдоль подножия кургана. Заставлена вагонами. С левого фланга почти не видно правого, только верхняя часть оврага. Окопов, траншей – никаких. Уступающие нам место бойцы первого батальона ютятся по каким-то ямкам и воронкам, прикрывшись всяким железным хламом. Вдоль оврага, по ту сторону насыпи, кое-какое подобие окопов все-таки есть, правда без малейших признаков соединительных ходов.

Да, это не «Метиз». Там с одного конца до другого почти не согнувшись пройти можно.

Участок сам по себе не велик для нормального батальона, каких-нибудь шестьсот метров, но у меня всего тридцать шесть человек. Было четыреста, а стало тридцать шесть. И насыпь эта проклятая разрезает участок на две неравные части – правый фланг на кургане раза в два длиннее левого. А у меня две роты по восемнадцать человек, фактически два отделения. Плюс два командира роты и три командира взвода. Пулеметчики и минометчики не в счет. Вот и управляй ими всеми без ходов сообщения. Днем каждый боец превращается в отдельную, отрезанную от всех огневую точку. Участок вдоль и поперек простреливается немцами.

Ищу себе КП, хотя бы временное, чтобы установить телефон. Сплошные развалины, обгорелые сараи, подвалов никаких. Выручает Валега. Находит трубу под насыпью, хорошо замаскированную, железобетонную. Но в ней какие-то артиллеристы.

Долговязый лейтенант с маленькой, торчащей во все стороны отдельными волосиками бородкой встречает меня в штыки:

– Не пущу, и все. Нас и так тут пять человек. А ты еще целый штаб тащишь.

Но я не расположен к дипломатическим переговорам. Приказываю ставить телефон, адъютанту старшему писать донесение. Артиллеристы ругаются, не хотят сдвигать свои ящики, говорят, что пожалуются Пожарскому, начальнику артиллерии.

– Ну и жалуйся! Располагайся, хлопцы, и все… Ни с места, пока не скажу.

Связистам больше ничего и не надо. Протянув нитку, они устраиваются прямо на каменном полу и вызывают уже какие-то свои «незабудки» и «тюльпаны».

Харламов, адъютант старший, близорукий, потерял, конечно, самую нужную папку и всем мешает, роясь под ногами.