t

Он прижал указательный палец к серому борту телеги, поднял, примериваясь, топор, и вдруг увидел немыслимое.

Лошадь, только что тянувшаяся губами к траве, подняла морду, поглядела на него колдовским пурпурным глазом и отчетливо произнесла:

– Рубить не палец надо, барин.

Т. от неожиданности выронил топор.

– Что? – спросил он. – Что ты… Что вы сказали?

– А то, барин. Пальцы тут ни при чем, – повторила лошадь тихо, будто боясь, что услышит кто-то лишний. – Тут не палец рубить, тут малой печатью убелиться след. Усечь смердячую яцутку. Вот тогда ровно по греху одежка будет.

Сказав это, лошадь отвернула морду и стала дальше щипать траву.

– А ну повтори, – сказал Т. – Повтори, что ты сказала.

Но лошадь продолжала щипать траву, не обращая внимания на Т., и ему стало казаться, что все услышанное было просто галлюцинацией. Это подозрение быстро стало уверенностью – и даже непонятно сделалось, как он мог всерьез размышлять, говорила с ним лошадь или нет.

«Безумие, – подумал он. – Нельзя столько пить. Может, в гостинице подмешали в водку какую-то дрянь? Впрочем, совсем недавно я допускал, что на самом деле мертв и все происходящее суть загробное испытание души… Как, однако, скачут мысли. А ну скорей к Ариэлю. Там все выясним…»

Т. повернулся к лесу.

– Аксинья! – крикнул он. – Мне в гостиницу надо! Выходи!

– Не выйду, барин! – отозвалась Аксинья. – Вы топором зашибете.

– Да не трону я! Верно говорю!

– А чего топор взял?

Т. наморщился от идиотизма ситуации.

– Палец хотел рубить, – крикнул он. – Палец, не тебя!

– А зачем палец?

– От зла уберечься!

Аксинья некоторое время молчала – верно, думала.

– А че ты им делаешь, пальцем? – крикнула она наконец.

Т. почувствовал, что его лицо покрывается горячей краской стыда.

– Ты прямо как лошадь рассуждаешь! – крикнул он. – Дура!

– Чиво ж, – прокричала Аксинья в ответ, – мы Смольных институтов не кончали!

– Прекрати меня фраппировать!

– Будете ругать, еще дальше убегу, – раздался ответный крик.

Т. потерял терпение.

– Да выходи же, не бойся!

– Не, барин, сами езжайте, – отозвалась Аксинья. – Лучше я за телегой к гостинице приду, как у вас дурь пройдет.

Как ни погонял Т. лошадь, она плелась медленно и только после хорошего шлепка ненадолго переходила с шага на ленивую рысь. Каждый раз при этом она оглядывалась и пронзительно смотрела на него – словно намекая, что состоявшийся в лесу обмен мнениями о нравственных вопросах сделал неуместными и даже оскорбительными те перевозочно-гужевые отношения, в которые Т. назойливо пытается с ней вступить.

Впрочем, Т. было неловко и без этого.

«Оскорбил эту святую женщину, эту юную труженицу, – думал он, – плюнул ей в душу… Хотя непонятно, что именно ее так оттолкнуло. Совсем ведь не чувствую народной души, только притворяюсь. Нельзя так напиваться. До чего дошло – лошадь заговорила… И ведь не просто заговорила, она надо мной смеялась. И была совершенно права…»

– Конечно права, – сказала вдруг лошадь, оглядываясь. – Рубить палец, граф, это чистой воды кви про кво.

Т. похолодел.

«Вот, опять, – подумал он. – Сейчас отвернется и замолчит, как ни в чем не бывало…»

Но лошадь брела вперед, по-прежнему глядя на Т.

– Кви про кво? – переспросил Т. – Что это?

– Это когда одно принимают за другое, – ответила лошадь.

Никакой возможности считать разговор наваждением больше не осталось. Все происходило на самом деле.

– Признаться, я слаб в латыни, – сказал Т., стараясь сохранять самообладание. – В юности знал, а сейчас все забылось.

– «Кви» – это местоимение «кто», – объяснила лошадь, – а «кво» – его же архаическая форма, только в дательном падеже.

– Благодарю, – сказал Т. – Кажется, начинаю припоминать.

– Латынь здесь не важна, – продолжала лошадь. – Важна суть дела. Вы вспомнили Евангелие от Марка – так задумайтесь, о чем там на самом деле речь. Сначала надо трезво определить, какой именно из членов вас соблазняет: нога, рука, глаз, ухо… Апостол ничего не конкретизировал по той причине, что эллины были большие выдумщики по этой части. В некоторых апокрифах даже уточнялось, что перво-наперво следует задуматься, ваш ли собственный член вводит вас в соблазн. Может, его надо рубить кому-то другому…

Сказав это, лошадь подняла морду к небу и пронзительно заржала, отчего телега заходила ходуном, и вожжи чуть не выпали у Т. из рук. Вокруг опять замелькали странные радужные тени.

– Но в нашем случае все просто, – продолжала лошадь, поворачивая к Т. надменный профиль, – поэтому я посоветовала бы вам обратиться к опыту скопчества. Есть два варианта. Убелиться малой печатью, как я предложила с самого начала. Отделить яички, этого на первое время будет достаточно. За месяц все заживет. А можно сразу большую печать. Это сами понимаете что. Если вы не трус, рубите не задумываясь. А потом поедем искать проплеванный якимец.

– Чего искать?

– Якимец, – повторила лошадь, – это, по скопческой терминологии, свинцовый гвоздик из колеса, который в дырочке носят. Как убьете в себе нечистого, два месяца нельзя вынимать. Пока заживать будет.

– А почему проплеванный?

– Чтоб не загноилось.

Т. с отвращением сплюнул.