Мой XX век: счастье быть самим собой

Шлю Вам поклон и спасибо за письмо. Двадцатые числа для моего приезда очень подходят – приеду наверняка, если буду здоров. Кстати, за это время мне хотелось бы поделать кое-что с «Бобришным угором» (убрать красивости, лишнее философствование, сделать его проще и лиричнее).

Насчет оформления я полностью полагаюсь на Вас, лишь бы не было ляпсусов в смысле сельской специфики, а то это бывает. Знаком ли Капустин хоть немного с нашей северо-зап. деревней? В общем – смотрите сами.

О книге Вашей я узнал нынче осенью, но купить ее не смог, т. к. был в деревне, а сейчас ее в Вологде нет. Говорят, была, но еще летом распродана; надеюсь, Вы подарите ее мне. Насчет обсуждения «Пр. д.» в Союзе я слышал от А. Яшина (он сейчас в Вологде, в больнице, лечит бронхит, а потом сбирается на медвежью охоту). А насчет выдвижения я ничего не знаю, это Ваше сообщение вызвало во мне растерянность, уж если до меня дело дошло, то до чего же докатилась великая русская лит-ра! Ведь мне-то больше всех ясно, как это мелко, малохудожественно, по сравнению с тем, как бы оно должно быть.

Да, а Шмелева я ничего не читал и что есть уже «Росстани», не знал совсем. Вот ведь как. Но я думаю ничего, слово «росстань» коренное, русское и повториться не грех. Позвольте хоть и с запозданием, но поздравить Вас с Новым годом. Крепко жму руку.

Белов.

5.01.67».

«Виктор Васильевич, привет!

Шлю поклон из Тимонихи. Все собирался в Москву, потому и не ответил. А вдруг все бросил и уехал в деревню, какая-то сила, инстинкт что ли, бросила меня в родные места. Живу тут как пустынник, есть время поразмышлять и что-то поработать.

И все отсюда кажется каким-то незначительным и суетным.

Не звонил ли тебе Степанов из «Правды»? Он приезжал, чтобы я доделал им статью. Я просил позвонить его тебе, т. к. почта из-за распутицы у нас не ходит и когда ты получишь это письмо – бог знает. С радио зря обижаешься, т. к. давать мне им пока нечего. На «Расст. холме» был уже опубликован в «Лит. России», а других пока нет. Конечно, рубли бы мне не помешали, но что сделаешь? Ну, теперь весна, можно скоро и на подножный корм...

СП приглашает в Москву на 4.V. Может, и приеду. Черкни. Я буду здесь, но лучше на Волгу, жена письмо перешлет.

Интересно, как движется сборник? Что сам сейчас делаешь? Передай мой поклон твоей великолепной матушке, она так похожа чем-то на мою. Еще передай привет Капустину и Максимову. (С Вл. Максимовым я познакомил Белова в ЦДЛ. – В. П.)

Желаю энергии и удачи. Крепко жму руку.

Белов.

16 апреля <1967> (Датируется по штемпелю на конверте.)

«Виктор Васильевич, шлю тебе сердечный поклон. Письмо получил. Телеграмму Карповой послал. Признаться, у меня не было особых надежд на благополучный исход, но в глубине души я все же надеялся, что все будет нормально.

Черт возьми, но ведь 25 лет прошло с тех пор – четверть века! До каких пор нельзя писать того, что было тогда? Ведь в рассказах нет и сотой доли всей правды, всей тогдашней действительности, ведь если б описать то время по-настоящему честно, то куда бы было этим двум рассказишкам!

И многие еще не знают, что пережили тогда русские люди, а самое обидное, что и знать не хотят – вот что обидно!

Ну, ладно...

Черкни мне подробности.

Карпова по телефону меня заверила, что весь остальной текст остается прежним – если б не это, то сборник издавать не было смысла бы...

Ну, ладно...

Что нового в столицах? Черкни.

Матушке твоей кланяюсь.

Белов. 2 декабря.

Да, Виктор Васильевич, если сборник подписан, то, видимо, можно надеяться и на деньги?

Гнусно, но я обсох в этом смысле до предела. Все время на грани того, что надо вот-вот искать работу.

А бросать свое дело неохота, слишком уж далеко все зашло.

У меня новый адрес: Вологда, ул. Ветошкина, д. 106, кв. 32».

<4.12.1967 > (Датируется по штемпелю на конверте.)

Примечание. Цензура книгу подписала в печать, но два рассказа сняла. Об этих «рассказишках» и упоминяет здесь В. Белов. Оба рассказа («Самовар» и «Скакал казак») повествуют о тяжкой доле русского крестьянства, о мучительном преодолении выпавших на его долю страданий. Эти рассказы были потом опубликованы. Вышел большой сборник «Холмы» (изд-во «Современник», 1973). Вскоре я получил этот сборник с дарственной надписью: «Виктору Петелину. Хоть и с запозданием, но от души. Белов. 21 августа 74 г. Вологда».

«23 декабря

Виктор Васильевич!

Поверь, что будь я членом пр. комиссии, я бы голосовал «за».

Неприятная вещь, но это ерунда – союз. Примут. Еще примут, все ерунда.

А книжку твою я читал. Не писал об этом, потому что не хотелось заводить разговор, так как слишком больно мне говорить обо всем этом. Поскольку ты настаиваешь – говорю. Книга мне не понравилась. То есть не понравилась относительно. Относительно творений Якименко, Гуры и К° – книга, на мой взгляд, великолепна. Особенно в смысле Мелехова. Но это так мало! Мало, недостаточно! По сути дела, ты смыкаешься с ними в отступлениях, в общей трактовке, хотя и прорывается на многих страницах настоящая правда. Ты здорово дал по мозгам этим критикам, для которых Гришка – олицетворение собственничества, дикости, которые боятся и ненавидят его. Но далеко ли ты ушел от таких критиков? Не обижайся, но я не могу иначе, слишком все это для меня больно. Те критики, все подряд противопоставляли Мелехова народу. Ты же шагнул немного вперед: для тебя Мелехов типичный представитель части народа. Для меня же Мелехов – олицетворение не какой-то определенной части (скажем, казачества), а всего народа. Вот и весь секрет того, почему книга мне не понравилась. Я убежден, что сила «Тихого Дона» в этом трагизме, трагизме размеров общенациональных. И в этом смысле «Целина» в подметки не годится «Тихому Дону», в «Целине» Михаил Александрович достиг блистательной художественности, блистательной формы при содержании ограниченном, навеянном весьма преходящими явлениями и идеями. (Помяни мое слово: пройдет десяток-полтора лет, и то, что делалось в деревне начала 30-х годов, будет всеми считаться ошибочным.) В этой ситуации (что в «Целине») было не меньше трагизма, чем во время гражданской войны, но Шолохов в «Целине» смазал этот трагизм. Если автор «Тихого Дона» велик и недосягаем, то автор «Целины» почти не выделяется в ряду прочих и отнюдь, впрочем, не маленьких художников.

Вот то, из чего я исхожу в оценке твоей книги о Шолохове. Можно считать ошибочными (а Ошанин бы счел кулацкими) эти мои мысли, но, надеюсь, в неискренности-то ты меня не упрекнешь.

О Булгакове я действительно писал, писал по заказу «Литгазеты». Рецензию на «Мастера и Маргариту». Чаковский снял с полосы мое незаконнорожденное детище, ничего в нем, вероятно, и не было такого гениального и особого. Я уж забыл, о чем там накарябал – кажется, хотелось сказать, выразить, например, ту мысль, что Москва не имела даже самого слабого иммунитета против нечисти, и шайка Воланда знала, где застопорить своих сатанинских коней. Ну и еще философское что-то, уже не помню.

Жизнь идет себе. Собираюсь в столицу, но в декабре уже не успею. Подписали ли мой сборник и когда будет сигнал?

Поздравляю тебя и матушку с Новым годом.

Насчет нового сборника – не знаю. У меня на повесть договор с Архангельским издательством, а другого пока ничего.

Пока, Виктор Васильевич.

Черкни, а также передай привет и новогодние поздравления Капустину. Белов». <25.12.1967> (Датируется по штемпелю на конверте.)

«Виктор Васильевич, обижаешься ты на меня зря. Впрочем, не зря. Не ответил вовремя, не заехал. Но жизнь какая-то нелепая. А организоваться не могу. Вот зачем-то поперся на декаду, и вышибло меня из оглобель. Ну, ладно.

За книжку спасибо. Аж не верится. Особенное спасибо тебе, что не правил. (Как это делают н.п. в «Мол. гвардии» и в «Сов. России»), и Капустину за оформление. Передай это ему, я бы написал, но и адреса нет.

Теперь о том, что ты говорил. Сборник может по объему выглядеть так: «За тремя волоками» (вся книга) – 13,5 листа; «Плотницкие рассказы» (повесть) – 5 листов; рассказы «Кони» и «Клавдия» – 1,5 листа; «Случайные этюды» – 1,5 листа. Итого – 21,5 листа.

Если нужно отрегулировать в точности до 20 листов, то можно выбросить либо «Весну», либо еще что. Можно убрать и подразделы и т. д.

«Случайные этюды» выйдут в «Севере» на днях. Пошлю. Рукопись «Пл. рассказов» затребовал в журнале – пошлю тоже в ближайшее время. Что еще?

Не знаю, что мне делать с театром им. Маяковского. Они очень сильно настаивают на инсценировании «Пр. дела». Просто беда. А у меня совершенно определенный взгляд на драматургию. Драматургия драматургией, а проза прозой. А и обижать их не хочется, что ответить – не знаю.

Отныне сажусь за работу, хватит дурачиться. Если будет здоровье – до лета сделаю 1-ю часть – о строительстве мельницы – тьфу-тьфу! – не сглазить бы. У меня уже набросано кое-что. И бумага чистая есть (я не писал ничего, т. к. не было бумаги). Не смеюсь, а серьезно! Бумаги действительно не было. А ведь каждый раз, садясь за стол, непроизвольно, настойчиво, ищешь хоть какую-нибудь причину, только бы не начинать, ничего не делать. Зато уж если втянешься, то злишься не только на людей, на близких (что отвлекают), но даже и на кота, который веснует по ночам на лестнице. Помоги мне бог втянуться, разогнаться, тогда пойдет само!