История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Горько было ехать на поклон к хану, но ради возрождения Руси князь Даниил Галицкий должен был сделать вид, что он покорился.

Князь Даниил получил превосходное образование, учил латынь и греческий, с детских лет познал польский и немецкий, изучал историю русскую, византийскую и западных стран, читал священноотческие книги, упоминает в разговоре с Андреем-дворским Маврикия-стратига и Прокопия, историю антов, предков наших…

Интересная деталь: в Орде князь Галицкий приводит в порядок свои ногти с помощью «ножничного отрока» Феди, то же самое и Александр Невский. Б.Д. Греков, рецензент, консультант и друг А.К. Югова, засомневался в этом. Но вскоре эта подробность подтвердилась: А.В. Арциховский во время новгородских раскопок нашёл златокостяной набор для маникюра в пластах XII—XIII веков (Югов А. Знанье и виденье. С. 197).

С той же исторической достоверностью и психологической точностью реконструировано пребывание Даниила Галицкого в ставке Батыя; встреча с Батыем, их разговоры, полные достоинства и мужества, сдержанности в словах и неторопливости в движениях; приём у великой хатуни Батыя Баракчи; возвращение в родные места; мучительное известие о смерти любимой жены; державные заботы великого князя Галицкого, укрепившего свой авторитет в Европе после успешного возвращения от самого Батыя не опальным вассалом и данником, а союзником тому, кто повелевает царями, королями и герцогами. Прежде враждебный венгерский король согласился выдать свою дочь за сына Даниила Галицкого Льва, дружба двух европейских властителей была выгодной для Русской державы. Немцы задумали захватить северные области Венгрии, князь Галицкий согласился копить полки и помочь свату, если понадобится, а пока решено было отколоть Тевтонский орден от императора Фридриха.

Пригласил великого магистра с приближёнными, устроил великий смотр своих войск, охоту на зубров, а потом великую попойку: «…Не бокалами пили – из шлемов!»

Автор описывает бурную деятельность князя этого периода: тот укрепляет города, приглашает со всех сторон переселенцев, предоставляя им земли и освобождая от податей и налогов; в это время участились и предложения от папы римского соединить католическое вероучение с православным, ради этого были готовы предложить свой союз и лично князю королевскую корону.

И с первых страниц второй книги дилогии «Александр Невский» главный герой предстает живым человеком, думающим, чувствующим, пластически осязаемым. Ему до всего есть дело. Он с дружиной спешит на свадьбу младшего брата Андрея, великого князя Владимирского, с дочерью Даниила.

Так наметились в книге два пути борьбы с татарами – Андрей за открытый бой, Александр за постепенное накопление русских, за сотрудничество с татарами, пока Русь не окрепнет.

Большое значение в композиции романа имеют эпизоды, в которых даётся описание свадьбы Андрея и Дубравки. И эта свадьба не только связывает обе книги в дилогию, где на первом месте оказывается то Даниил Галицкий, то Александр Невский. Подробно, со множеством запоминающихся деталей, воссоздает автор древний свадебный обряд. Со всей симпатией и любовью к русской истории описывает автор великолепные храмы и дворцы стольного Владимира, на фоне этого непередаваемого величия и происходит знаменательное событие.

Видно, после такого описания свадьбы, после такого откровенного восхищения русской архитектурой, после такого любовного изображения белоголовых мальчишек, воробьиной стайкой облепивших стены собора и с восторгом наблюдавших за свадьбой, после такой восторженной славицы всему русскому немецкий ученый Казак с раздражением констатировал в своём «Лексиконе»: Югов – «очень консервативно настроенный писатель», в исторических романах он подчёркивает «приоритет всего исконно русского. Его романы отличаются искусственностью в построении действия, тяжеловесным, неестественным стилем» (Казак В. Лексикон русской литературы XX века. С. 487).

Все эти утверждения бездоказательны и голословны, пропитаны ядом неприятия идейно-художественной концепции А.К. Югова, его откровенно патриотической позиции, явственно раскрывшейся в романе «Ратоборцы».

А.К. Югов показывает Александра за княжеской работой, он читает кожаные свитки, даёт необходимые указания дьякам и писцам. Берёт стопку размягчённой бересты и костяной палочкой с острым концом отдаёт распоряжения по хозяйству и различным делам государственным. То снова берёт пергамент и, разворачивая его, читает донесения местных правителей.

Осторожен князь: узнал же Батый о браке князя Андрея и Дубравки и в этом усмотрел коварство Невского. Батый предлагал выдать за Андрея любую монгольскую принцессу из рода, к которому принадлежал и сам Батый, уверяя, что принцессу не будут бранить за переход в христианство, великий Чингисхан завещал чтить одинаково все веры, не отдавая преимущества ни одной из них, ведь сын его Сартак принял христианство.

А.К. Югов стремится в своём произведении дать картины со всей полнотой: то митрополит всея Руси Кирилл, то хан Батый, сложный и противоречивый характер которого надолго привлекает внимание, то неторопливо ведут разговоры, рассказывают сказки дружинники Александра Невского, то простой крестьянин Мирон Фёдорович – и все действующие лица так или иначе оценивают личность и деятельность Александра Невского, ставя высоко его доблесть, мужество, его качества князя и правителя, его распорядительность, справедливость и широту души, его заботливость, внимание к нуждам простого народа. В минуты бессонницы Александр Невский размышляет о судьбе Чингисхана. Как этот дикарь, в самом начале своего пути способный лишь разрушать и убивать, мог создать великую державу? Тем он и велик, что в пленном Ели-Чуцае, китайском сановнике и последователе Конфуция, разглядел умного державостроителя и законоведа, оказавшегося к тому же честным и бескорыстным, с чистой совестью и бесстрашным, как Сократ, мудрым соправителем великого хана. Александр Невский беседовал с Ели-Чуцаем в то время, когда целый год жил вместе с Андреем в ставке хана Менгу, и был покорён его знаниями и мудростью. С доктором Абрагамом Александр Невский беседует о том, что татарское нашествие разорило льноводство, которым жило и славилось земледелие на Руси. О том же беседует и с крестьянином Мироном Фёдоровичем, преподавшим ему уроки хорошего хозяйствования. Князь и сам берёт в руки лопату, но вскоре набиваем себе мозоль: рука привыкла к мечу, а не к ло пате. Внимательно наблюдает князь, как старый Мирон Фёдорович хлестал верёвочными вожжами по спине своего старшего сына, русобородого богатыря, женатого и имевшего двоих ребятишек, виноватого в том, что, признаётся Мирон Фёдорович князю, «от жены от своей да на сторону стал посматривать». Старику стыдно в этом признаваться, такое дело немыслимо в крестьянском семействе: «Он у меня как всё равно верея у ворот!.. На нем всё держится!..» Эти бесчинства старшего сына грозно и наглядно были осуждены, мораль русского человека восстановлена, мораль, прежде всего идущая от православия.

Вот почему так неловко становится Александру Невскому, когда он в шутку вроде бы просит доктора Абрагама дать ему средство от «гусеницы», «что сердце человеческое точит». Такого средства у доктора нет, и Александр знает это. Так входит в сюжетное развитие ещё одна грань человеческого существования великого Александра, «этого гордого и скрытного человека» – даже от самого себя он скрывает, что влюбился в Дубравку, это великий грех, и он понимает это, а потому глубоко страдает от невозможности реализовать это чувство. Княгиня Дубравка тоже полюбила Александра.

А.К. Югов исторически правдиво и достоверно воссоздал характер Александра Невского, сложный, многогранный, противоречивый, внешне он выступает за последовательное установление мирных отношений с Ордой, готов поступиться своей гордостью, лишь бы вновь татары не пришли на Русскую землю и не опустошили её, как уже неоднократно бывало после Батыева нашествия в 1237 году и в последующие годы. И вместе с тем внутренне он протестует против этой зависимости, протестует против рабьей психологии, которую порой замечает у самых слабых своих соотечественников, последовательно готовит восстание русских против татар, но ещё очень слаба Русь после нашествия, ещё не подросли воины, готовые сразиться с татарами, не восстановлены города и сёла. Это в романе очень последовательно и достоверно показано. Но известный историк и писатель В.В. Каргалов в этом изображении усмотрел «идеализацию» Александра Невского. «Эта попытка «совместить несовместимое», обосновать свою концепцию развития событий середины XIII столетия привела автора романа «Ратоборцы» к серьёзным историческим ошибкам. В частности, это проявляется при характеристике политического противника Александра Невского – великого князя Андрея.

Симпатии А.К. Югова – целиком на стороне Александра Ярославича. Видимо, поэтому его брат и соперник великий князь Андрей представлен в романе как человек, которого в общем-то всерьёз и принимать нельзя, как государственный деятель, неспособный продуманно и дальновидно руководить своим княжеством… Принижая образ великого владимирского князя Андрея Ярославича, показывая его слабым человеком и никуда не годным правителем, А.К. Югов как бы заранее ставит под сомнение правильность его политической линии: действительно – что можно ждать путного от «бражника» и легкомысленного любителя соколиной охоты?!

Между тем сводить борьбу на Руси по вопросу о признании зависимости от Золотой Орды к противоречиям между «дальновидным» князем Александром Ярославичем и «беспечно-буйным», «бесхитростным» Андреем Ярославичем – это значит упрощать события. За каждым из князей-соперников стояли определённые политические силы» (Каргалов В.В. Древняя Русь в советской художественной литературе. Достоверность исторического романа. М.: Высшая школа, 1968. С. 155—156).

Историк, отметив многие достоинства романа «Ратоборцы»: сочный, образный язык, воссоздание духа описываемой эпохи, мировоззрение, быт и нравы, запоминающиеся характеристики исторических деятелей, патриотизм, любовь к родной земле и гордость за её народ, не сломленный за годы страшного татарского ига, не соглашается с общей концепцией автора: «Идеализация образа Александра Ярославича и его политики в ряде случаев привела к нарушению исторической правды. Особенно уязвима позиция автора, когда он пишет о подготовке Александром народного восстании против Орды – это не подтверждается свидетельствами источников и противоречит общему характеру политики великого владимирского князя по отношению к Орде» (Там же. С. 175).

На самом деле образ Александра Невского далёк от идеализации, автор воссоздаёт его характер как умного и дальновидного, отважного и храброго, но жёсткого и сурового правителя, не раз посылавшего на казнь своих противников. Не зря автор влагает в уста умнейшего Андрея-дворского сложную характеристику полюбившегося ему князя Александра Невского: «Силён государь, силён Олександр Ярославич и великомудр… Ну, а только Данило Романович мой до людей помякше!.. Али уж и весь народ здешной сиверной, посуровше нашего, галицкого? И то может быть…» Эта жёсткость, даже жестокость князя Александра Невского особенно ярко выявилась в споре, в настоящем поединке двух воззрений на мир и на человека в нём между князем и гончаром Роговичем, иконописцем, художником, старостой гончарской братии, дерзко выступившим против князя на вече. Целый месяц Рогович возглавлял мятеж против князя Александра, позволившего татарам переписывать новгородцев для того, чтобы татары и с них собирали дань. Автор не скрывает своей симпатии к Роговичу, оказавшемуся на высоте и в споре с митрополитом, и в споре с князем. Умён, насмешлив, много справедливого высказывает в споре гончар Рогович. Не сдерживает своей ярости и гнева Александр Невский, не находя серьёзных аргументов в этом поединке с простым гончаром, «в этот миг свет помутился в глазах от гнева»: «Да знаешь ли ты, что в этих жилах – кровь Владимира Святого, кровь Владимира Мономаха, кровь кесарей византийских?! А ты – смерд!..» В ярости князь схватил смерда и чуть не задушил его, но, поостыв, пообещал отпустить, если он не будет снова перечить ему. Но гончар не дал такого обещания. И князь приговорил его к смерти.

В конце июля 1262 года началось восстание русских городов: в Устюге Великом, в Угличе, в Ростове, в Суздале, в Ярославле, в Переславле, во Владимире, Рязани, Муроме, Нижнем Новгороде в один день ударили вечевые колокола, и вооруженный народ бестрепетно сводил счёты с татарами – убивали баскаков, уничтожали карательные татарские отряды. Убивали и русских, предавших интересы своего народа. Но поднять всю Русь не удалось. Снова на Западе зашевелились немцы, грозя вторгнуться в пределы Новгорода и Пскова. Лучшие полки Невский отослал на немцев. Пришлось с татарами вести долгие переговоры, чтобы спасти народ от нового вторжения татар. Великий замысел поднять народ русский на татар рухнул, и Александр Невский трагически переживает эту неудачу: по-прежнему удельные князья воевали между собой. И вновь Александр Невский отправляется в Орду, «опять хитрить, молить да задаривать», чтобы спасти русских от нового татарского нашествия, «уж тогда вовек не подняться Руси». Но в это время хан приказал Александра отравить.

Ни Вячеслав Шишков, ни Степан Злобин, ни Валентин Костылёв, ни Ольга Форш, ни Валерий Язвицкий, ни Алексей Югов не вступали в открытую полемику с учёным Гуковским, выразившим сомнение в возможностях исторического романиста создать полноценный художественный образ исторического деятеля давней поры, передать его внутренний мир, чувства и мысли, переживания и поступки. Русские писатели, обратившись к отдалённым эпохам, создали целый ряд замечательных образов великих русских людей, вовсе не чуждых им ни в историческом, ни в психологическом отношении; они превосходно знали своих современников, со всеми достоинствами и недостатками их русского национального характера, и это знание современной жизни и современного человека помогало им воспроизводить прошлую жизнь в ярких художественных образах. «Прошлое – корни, из которого выросло настоящее», – утверждал Станиславский, и многие русские писатели и историки всем своим творчеством подтверждают незыблемость этой аксиомы.

Бесконечен и спор между художниками и историками о границах вымысла, о способах и возможностях писателя проникнуть в глубины и тайны давно минувшего и воспроизвести его в достоверных, правдивых образах. Отвечая тем, кто нигилистически относится к возможностям исторического романа, известный академик-историк В.Л. Янин писал: «Писатель, работающий в жанре исторического романа, – если он не ставит свой жизненный опыт выше суммы объективных источников, – способен самый процесс исторического развития народа насытить живой тканью реальных образов. Он становится исследователем, творящим на том высоком уровне, который недоступен историку-профессионалу. И историк-профессионал получает возможность увидеть в живом воплощении то, что формируется им языком цифр, цитат, посылок и выводов. К числу таких писателей-исследователей относится Алексей Кузьмич Югов, романы которого помогли мне увидеть воочию то, что для меня всегда оставалось логикой сопоставления исторических фактов» (Москва. 1987. № 3. С. 185).

В послевоенное время были опубликованы десятки исторических романов, но особой поддержкой пользовались произведения, посвящённые крестьянским восстаниям против самодержавия: романы «Емельян Пугачёв» В.Я. Шишкова и «Степан Разин» С.П. Злобина были отмечены присуждением Сталинской премии первой степени, многочисленными переизданиями, а романы «Михайловский замок» и «Первенцы свободы» О. Форш также тепло были встречены читателями и критиками.

В «Правде» 7 марта 1936 года со всей определённостью говорилось: «Советский школьник не может понять всего величия волнующей силы, всей красоты Великой пролетарской революции, если он не знает, как создавалась и подготовлялась она, как зрели её силы, каковы были её источники в самых толщах народных масс. Любить свою великую родину – значит интересоваться её прошлым, гордиться её светлыми, героическими страницами и ненавидеть её угнетателей, мучителей».

Восстания Болотникова, Разина, Пугачёва и др., восстание декабристов постоянно привлекали историков и писателей, но только после победы Великой пролетарской революции стали «светлыми, героическими страницами» истории России. В романах графа Салиаса «Пугачёвцы» (1874) и Г.П. Данилевского «Чёрный год» (1889) Пугачёв изображён как злодей-разбойник, как смутьян, жаждавший личной власти и богатства. И в этом не было ничего удивительного: писатели выполняли заказ господствующего класса дворян и буржуев. Как нет ничего удивительного и в том, что после свержения советского строя и захвата власти представителями новых буржуазных слоёв происходит и переоценка личностей народных вожаков и их роли в историческом процессе.

В связи с этим кубанский учитель Михаил Апостол в статье «Приговор: четвертовать» писал о том, что ученики седьмого класса одной из краснодарских школ приняли участие в открытом уроке на тему «Суд над Емельяном Пугачёвым», в заключение которого пришли к выводу: «Приговор царского суда, предписавший Пугачёва «четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь», признать правильным!!!»

«Если бы ученики выражали своё мнение, – с горечью писал кубанский учитель, – то они не могли бы не вспомнить великого Пушкина. Гений русского народа, автор «Истории Пугачёва» и «Капитанской дочки» «не видел в чертах его лица ничего свирепого». Пушкин утверждал, что «предания о том, будто Пугачёв промышлял разбоями, ни на чём не основаны», «Пугачёв ни в каких разбоях не бывал», «показания о том, что Пугачёв умел лишь грабить и резать, ложные». Что же касается так называемой жестокости Пугачёва, то усмирители, пишет поэт, зверствовали ещё более чудовищно: «Кровопролитие было ужасное»… Старики, с которыми поэту довелось беседовать на Урале, с уважением говорили о Пугачёве и оправдывали его: «Он зла нам не сделал» (Советская Россия. 1998. 25 июня).

В 1948 году был опубликован роман «Остров Буян» С.П. Злобина, над которым автор начал работать ещё в довоенные годы. Исторической основой и сюжетным стержнем романа явились реальные исторические события XVII века – восстание городского населения Пскова в 1650 году, за двадцать лет до крестьянской войны под руководством Степана Разина. Многие годы на это восстание и историки, и писатели мало обращали внимания. А между тем псковичи, оборонявшие город от правительственных войск, впервые, может быть, показали исключительную организованность и соблюдали полный порядок, а руководители продемонстрировали пример самоотверженности, смелости и обдуманности своих решений и действий.

«Восстание это явилось ярким выражением активного недовольства масс феодальным гнётом, – писал С. Злобин, начиная работу над романом. – В этом восстании широкие народные массы показали образец способности русского народа к революционной самоорганизации, высокие примеры которой дало восстание во Пскове, выдвинув своих вождей из посадских «низов», обратив на службу народу земские учреждения (земскую избу) и превратив органы самоуправления в органы повстанческого правительства. Это восстание показало также независимость широких народных масс от церковных авторитетов, если эти авторитеты идут против народных масс и их интересов. В Псковском восстании отчетливо проявилась верность восставших масс родине… При построении сюжета пришлось внести ряд домыслов, догадок и умозаключений, в которых допущены иногда отклонения от мелких исторических фактов, но ни в коем случае не допущено противоречия исторической вероятности» (Злобин С.П. Моя работа сегодня и завтра // Детская литература. 1938. № 2. С. 40).

Композиция романа построена так, что почти точно соответствует ходу исторических событий, приведших к восстанию городских «низов».

«Гору сырого материала» переворошив, писатель отобрал самое необходимое, чтобы дать полную и многогранную картину восстания, причины его возникновения, ход событий, трагический его конец.

На первом плане – исторические герои: Томила Слепой, Гаврила Демидов и Михайло Мошницын, а три семьи в романе – Истомы, Михайлы Мошницына и Прохора Козы, – выходцы из крестьянства, ремесленников и стрельцов, как бы олицетворяют основные движущие силы восстания.

В исторической литературе о Томиле Слепом говорится как о великой личности, обладающей не только большими организаторскими способностями, но и как о «крупном литературном таланте» (Тихомиров М.Н. Псковское восстание 1650 года. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1935. С. 71).

В романе он предстаёт своеобразным идеологом восстания, он мечтает о всеобщей справедливости, о «белом царстве» всеобщего счастья и благоденствия, как на сказочном острове Буяне. Он мечтает объединить все земские силы Руси великой и ударить «на бояр изменных», «на неправду». Свои идеи он излагает в «Летописи правды искренней», созданной самим Злобиным так, что веришь, будто «Летопись» написана в то время, настолько правдиво и точно автору удалось уловить стиль и дух той эпохи. При всём благородстве идей и замыслов Томилы Слепого писатель показывает ограниченность его взглядов, что соответствовало времени: Томила поверил дворянству, ратует за союз с ним в то время, как дворянство составило заговор против восставших. Томила Слепой не освободился от царистских иллюзий, а потому не разрешает использовать царские житницы и царскую казну даже тогда, когда в городе начался голод. Все это ускорило поражение восставших.

Совсем иным предстаёт в романе Гаврила Демидов, в его характере проявились истинные черты народного вожака. «В его лице, – писал историк Тихомиров, – псковичи получили настоящего вождя восстания, роль которого во всём движении 1650 года была чрезвычайно велика. Ему приписывается весь «завод и воровской умысел» (Там же).

С. Злобин в соответствии с исторической правдой показывает Демидова смелым, решительным противником Москвы, последовательным противником союза с дворянством, социальной опорой восстания он считает крестьянство, «кто лучше знает неволю, тот будет крепче стоять за свободу». Не в абстрактной «купности душ и сердец», за что ратует Томила Слепой, а в решительных действиях против дворян, бояр он видит основную задачу времени. Он повсюду – обучает молодых ратному делу, приказывает арестовать подозрительных дворян, раздать хлеб горожанам из царской казны. Но все его действия были обречены неравенством противоборствующих исторических сил. Восстание было разгромлено, руководители его арестованы и отправлены в Новгород…

В романе действуют и вымышленные персонажи, главное среди них место занимает Иванка, сын Истомы. Именно с этим персонажем связана приключенческая сюжетная линия романа. Но именно здесь и таились главные недостатки романа, слишком облегчёнными показались критикам приключения удачливого Иванки. «Уж не в сорочке ли родился Иванка, вышедший из всех происшествий – одно удивительнее другого – целым и невредимым! Иванка как колобок: от митрополита Макария ушёл, от боярского приказчика, поймавшего Иванку с Кузей, когда они с челобитной пробирались в Москву, – ушёл, от Василия Собакина (с помощью Гурки) – ушёл, от стрелецкого пятидесятника Ульянки Фадеева – ушёл», – писал О. Хрусталёв (Хрусталев О. Остров Буян. – На берегу Великой // Альманах. Псков, 1952. № 4. С. 148).

В романе также действуют бояре, служители церкви, дворяне, дьяки, царь Алексей Михайлович, противники восстания. Всесторонне рисуя внутренний мир отрицательных персонажей, автор не утрачивает своей объективности в изображении исторических явлений и образов, есть здесь и злоба, и алчность, и другие отрицательные черты и качества человеческие, но автор раскрывает и положительные стороны характеров, не впадая в шарж.

«Несмотря на яркость созданных писателем положительных характеров, – писала Е. Кудряшова, – одна из основных проблем исторического романа – вопрос о взаимодействии героя и народа – в «Острове Буяне» решена в значительной степени односторонне. Злобин преодолел свойственную «Салавату Юлаеву» тенденцию к преувеличению исторической личности, но впал в другую крайность: образы руководителей псковского восстания нередко как бы растворяются в массе «молодших» псковских людей. Писателю не удалось на переднем плане произведения показать героев крупного исторического масштаба, с какими читатель встречается в романе «Степан Разин» в лице Василия Уса, Степана Разина» (Кудряшова Е. Степан Злобин как автор исторических романов. Белгород, 1961. С. 26).

И естественно, большие вопросы возникали при выборе изобразительных средств, главный из них – вопрос о языке. Использовать современный язык автору показалось антихудожественным, всё-таки триста лет отделяло современность от описываемых событий, персонажи говорили совсем по-другому, об этом свидетельствовали книжные и летописные памятники. Использовать архаический язык документа тоже казалось неубедительным, этот язык казался мёртвым, таким языком не создашь живой человеческий образ с помощью речевой характеристики. И Степан Злобин начал изучать фольклор, используя для создания художественного образа народные средства. «Фольклор помог писателю изучить характеры своих героев, народное восприятие исторических явлений, дал канву для решения отдельных сюжетных задач, например, история сыновей Истомы… напоминает сказочный сюжет о трёх братьях» (Там же. С. 29).

Роман «Степан Разин» С. Злобин задумал ещё до войны. И, приступив к изучению и сбору материалов, писатель понимал, что тема изъезжена вдоль и поперёк, написано много, в том числе и прекрасный роман А. Чапыгина, восторженно принятый и постоянно переиздаваемый. Необходимо было старой задаче дать новое решение.

В своих статьях, выступлениях, интервью Степан Злобин определил свой творческий замысел: прежде всего необходимо дать причины разинского восстания на фоне глубокого исторического кризиса России. «Я стремился, – писал Злобин, – понять и раскрыть корни этого великого народного движения, охватывающего весь народ, понять и правильно изобразить его исторические причины, его движущие силы и настоящее историческое лицо» (Злобин С.П. О моём романе «Степан Разин» // РГАЛИ. Ф. 2175. Оп. 1. Ед. хр. № 59. Л. 3); показать Разина «как народного вождя». «Показать образ Разина не так, как его показывали буржуазные писатели, не удалым разбойником, а народным вождём, вышедшим из народа, впитавшим народную мудрость и силу, верящим в свой народ, любящим родину» (Злобин С.П. Счастье творить для народа // Смена. 1952. 14 мая. № 113. С. 3); но главное, как считает автор романа, к трактовке разинской темы он подошёл с правильных методологических позиций: «Разобраться во всём поистине несметном богатстве, правильно проанализировать и оценить факты я сумел только потому, что подошёл к ним с позиций исторического материализма, ярким светом озарившего знаменательное народное движение и личность его вождя» (Там же).

Злобин много лет работал над романом, трижды, как свидетельствуют критики и исследователи, полностью переписал роман, некоторые главы переписывал больше десяти раз. Изучил «почти все» документы о восстании, как напечатанные, так и архивные, рукописные. Изучил множество книг о России того времени, о дипломатии, политике, экономике, праве, о хозяйстве и культуре Российского государства того времени.

Важное значение в работе над историческим произведением имеет отбор документального материала. Некоторые предшественники С. Злобина также широко использовали исторические материалы, порой для убедительности повествования цитировали самые яркие, с их точки зрения, самые убедительные, работающие на художественную концепцию, полагая, что документализм и фактографизм являются самым основополагающим средством реалистической достоверности. Не трудно было найти документы, составленные чаще всего образованными людьми своего времени, в которых движение и сама личность вождя были бы представлены в отрицательном освещении. Нанизывая подобные документы один за другим, а порой и просто придумывая мнимый документ и выдавая его за исторический текст, авторы, чаще всего буржуазно-дворянских кругов, создавали односторонние, лишь в чёрном свете представленные образы и характеры разинского движения, лишь как злодеев и разбойников.

А.С. Пушкин называл Разина «единственным поэтическим лицом русской истории», «славным бунтовщиком». О Разине писали Лермонтов и Кольцов, Тургенев и Островский, высказывал своё отношение к Разину Л.Н. Толстой. Но только в современной литературе тема разинского восстания получила всестороннее освещение, хотя тут же наметились две крайние тенденции: с одной стороны, писатели, создавая образы разинского движения, стремились романтизировать бунтарство, со всеми его положительными и отрицательными чертами, а с другой стороны, модернизировать его, приписывая черты недавнего стихийного бунта, преимущественно крестьянского (см. стихи В. Нарбута, В. Александровского, И. Рукавишникова, А. Ширяевца; пьесы В. Каменского, А. Глобы, В. Гиляровского; романы А. Алтаева «Стенькина вольница» (1925) и «Взбаламученная Русь» (1930), «Степан Разин» В. Каменского (1928), «Корабль купца Романова» Е. Николаевой (1931).

И считалось, что авторы этих произведений использовали исторические материалы и документы разинского движения предвзято.

Вопрос об использовании исторического материала в историческом романе имеет принципиальное значение. От того, какие принципы отбора документального материала принял писатель при воссоздании того или иного реального эпизода, зависит полнота и многогранность его освещений.

А. Чапыгин широко и полновесно использует исторический материал, уместной цитатой создавая и передавая яркий колорит того времени, рисуя «всамделишный» мир, в существование которого веришь. Он изображает архаическую экзотику и детали быта, превосходно «вышивая» подробности тогдашней эпохи, великолепно описывает детали и подробности костюмов того времени, утвари, домашнего обихода, порой увлекается этими деталями, оказываясь будто в плену подробностей и деталей, но от этого яркость изображения не утрачивается, хотя ход динамичного развития события чуть-чуть замедляется, становится однообразным и монотонным.

С. Злобин решительно отказывается от цитирования исторических источников, тем самым как бы освобождая себя от каркаса документальности, который твёрдо связывает творческую свободу отбора материала, он не только не цитирует документ, но и не копирует источники. Он, коренным образом перерабатывая исторический материал, стремится к полному растворению документа в собственном художественном тексте, причём настолько, что у читателя нет никакой возможности отличить документальность повествования от вымышленного повествования. Документ и вымысел как бы сливаются в едином художественном потоке, стирая грани между «реальным», «документальным» и «придуманным», «возможным».