Не случайно

бытия предыдущего время.
И молодость лишь не считает ни сил, ни потерь,
покуда росток пробивается
сквозь не замерзшее семя.

Дождь-бисер настойчивей дятла
стучится в проемы окна.
Деревья и лужи все больше похожи на пятна.
Как горькие слезы, поля застилает вода.
По ком же ты плачешь, осенняя даль?
Не понятно.

«Я Миуссами иду…»

Я Миуссами иду.
Липы в желтую дуду
тихо дуют мне во след.
Храм здесь был и храма нет.

Кроют листья златом крыши,
в парк осенний входят мыши.
Под златыми куполами
я стою один во храме.

Храм живет всего мгновенье,
шанс последний для прозренья.
Станет злато завтра медь,
станет нечему звенеть.

Посереет ляпис быстро.
Не прошляпь лазури чистой.
Каждый бог и каждый раб
в лето для ворон и баб.

Скоро облетит добро,
все покроет серебро.
Торопись принять на счастье
в храме осени причастье.

«Мелькнув прозолотой, сентябрь поблек…»

Мелькнув прозолотой, сентябрь поблек
и бронза легла уже у изголовья.
Октябрь, ржавеет железный твой век,
предвестник ноябрьского средневековья.
И скальдов напев монотонно нудит,
и тинг опустел. Вспоминают поэты,
о том, в чем история их состоит,
о каменном веке ушедшего лета.
И теплые камни у них иногда
о вечности хлада вдруг сеют сомненья,
но зиму забыть смогут только тогда,
когда засияет весна возрожденья.
И новое время начнется опять,
останется грязь в утомительном марте,
нарушит апрель с мраком прошлого связь,
и выступит зелень тогда в авангарде.
И в май революции, в песни лесов
ворвется июньское солнце в зените.
От неги июльских пленительных снов
очнемся когда-то, уже в неолите.
И каменный август тот цикл завершит,
на новый виток этот век умножая,
и девять кругов вслед за ним предстоит
до нового солнца и до урожая.

«Луна замерзла и куда-то поканала…»

Луна замерзла и куда-то поканала,
с утра все головы заполонил туман.
Пытаюсь отыскать звезду на дне канала —
не отражает ничего обсидиан.