Смерть президента

– Не понял? – Склонив голову к плечу, Пыёлдин с подозрением посмотрел на Анжелику снизу вверх.

– Я могу продолжать улыбаться?

– Можешь. Продолжай.

– Мне платят именно за то, что я улыбаюсь.

– Хорошо платят?

– Могли бы и больше.

– Добавлю, – сказал Пыёлдин с таким выражением, словно наконец-то уяснил для себя что-то важное. – За мной не заржавеет. Как зовут?

– Анжелика.

– Да? Ну, хорошо... Можешь оставаться Анжеликой. Мне нравится. А меня зови Кашей.

– Каша? – удивилась Анжелика. – Каша – женского рода... Лучше я буду звать тебя гарниром... Не возражаешь?

– Возражаю. Я – Каша. И запомни это. Только Каша. Вопросы есть? Вопросов нет. Что у тебя на голове?

– Корона.

– Настоящая?

– Да. Я первая красавица мира.

– Прямо-таки первая? – Пыёлдин задержался взглядом на Анжелике, помолчал и добавил будто про себя: – Похоже на то... Где хозяин?

Едва услышав этот вопрос, гости безжалостно, даже с каким-то угодливым наслаждением вытолкнули прячущегося Цернцица вперед. И как тот ни упирался, стремясь остаться в толпе, это ему не удалось. Но, оказавшись лицом к лицу с Пыёлдиным, Цернциц повел себя гораздо мужественнее, чем можно было ожидать. Он поправил галстук, пригладил волосы, одернул пиджак и посмотрел в глаза главарю почти спокойно, во всяком случае, твердо посмотрел.

– Фамилия? – спросил Пыёлдин.

– Цернциц.

– Церн... Как дальше?

– Циц.

– Надо же... – Приседая и поигрывая плечами, Пыёлдин обошел вокруг Цернцица, тот стоял, глядя прямо перед собой, и не проявлял никаких видимых признаков страха.

– А меня узнаешь?

– Узнаю, – ответил Цернциц, все так же глядя в стену перед собой.

– Кто я?

– Каша Пыёлдин.

– Помнишь, значит, Кашу? – удовлетворенно проговорил Пыёлдин, и в глазах его блеснула даже некоторая горделивость – вот так, дескать!

– Помню, – кивнул Цернциц.

– Так... А кого звали Ванька-дурак?

– Меня так звали, – ответил Цернциц все с тем же каменным выражением лица.

– За что?

– За дурость.

– И как? Правы были люди, которые так тебя назвали?

– Да, они были правы. Я в самом деле дурак.

– Это твой Дом?

– Мой.

– Поумнел, значит?

– Со стороны виднее.

– Нет, Ванька, не поумнел. Дом был твой, стал мой. А?

– Так было всегда.

– Правильно. От себя добавлю – так всегда и будет. Согласен?

– Как скажешь, Каша, как скажешь.

– Уже сказал. Что же мне с тобой делать-то? Застрелить? Или в окно выбросить? Выбирай.

– Не надо меня стрелять. И в окно выбрасывать тоже не надо, – твердо произнес Цернциц.

– Это почему же? – удивился Пыёлдин.

– Так не поступают.

– А как поступают?

– Сам знаешь.

– Да? – переспросил Пыёлдин. – Вообще-то да... Отложим. Потом решим.

– Отложим, – кивнул Цернциц.

– Весь цвет города собрал? – Он окинул взглядом молчаливую толпу и заметил, заметил все-таки, как женщины, осторожно, чтобы не привлечь внимания, снимают ожерелья, вынимают из ушей серьги с бриллиантами, как мужчины снимают с рук часы и засовывают их в носки.