Каждый день самоубийство

– Отмечу. Комнату опечатал?

– За кого ты меня принимаешь, Валя?!

– Как братья отнеслись к тому, что ты их дома оставил?

– По-моему, обрадовались. Как я понимаю, головы у братишек трещат, с третьего этажа треск слышен.

– Ну, пошли. Да позови дворничиху, слесаря, кого-нибудь... Понятые нужны.

– А вон они стоят... Я давно уже их позвал.

– Ну ты, Гена, даешь! – восхищенно сказал Демин и усмехнулся, показав не очень правильные, но крепкие белые зубы. И первым вышел из-под арки – длинный, слегка сутулый, сунув руки в карманы плаща, в знаменитом на всю прокуратуру берете, который не снимал большую часть года, в тяжелых туфлях на толстой подошве, в слегка узковатых брюках. Демин терпеть не мог расклешенных и мужественно ждал наступления времен, когда узкие брюки снова войдут в моду.

Криминалист, сняв несколько раз кирпичи на асфальте, окно на пятом этаже, общий вид двора, тоже направился вслед за Деминым и участковым.

Дверь в квартиру открыла Сутарихина. Увидев среди вошедших участкового и решив, что он все объяснения возьмет на себя, молча повернулась и засеменила по темному коридору к себе в комнату.

– Одну минутку! – остановил ее Демин.

Сутарихина остановилась и, не оборачиваясь, из-за спины, одним глазом посмотрела в сторону вошедших.

– Простите, – Демин подошел к ней поближе, – вы здесь живете?

– Ну? – настороженность, чуть ли не враждебность прозвучала в этом не то вопросе, не то утверждении. Замусоленный передник, платье с короткими рукавами, обнажавшими крупные, жилистые руки, узел волос на затылке, клеенчатые шлепанцы...

Видик у бабули еще тот, подумал Демин. Тяжелый разговор будет. Опустившиеся люди обычно неохотно общаются с незнакомыми, скупо говорят о себе и стараются побыстрее скрыться в свою скорлупу от взглядов, от внимания чужих людей. Типичная обитательница коммунальной квартиры, где никто не чувствует себя хозяином, считая и себя, и соседей временными, чужими, нежеланными здесь людьми. Квартирка тоже еще та... Тусклый коридор, заставленный тумбочками, шкафчиками, старыми кроватными сетками, всем тем, что не помещается в комнате и что жалко выбросить на свалку. На длинном, мохнатом от копоти шнуре висела маленькая лампочка, вырванный из гнезда выключатель болтался на проводах, двери провисли от тяжести окаменевших слоев краски и запоров...

– В какой комнате жила девушка? – спросил Демин.

– А вот, – Сутарихина, не глядя, кивнула на высокую двустворчатую дверь и тут же снова бросилась в темноту коридора.

– Гражданка Сутарихина! – громко и властно сказал участковый таким голосом, каким никто здесь никогда, наверное, не разговаривал, – будто команду отдал. Сутарихина не только остановилась, она распрямилась и послушно повернулась ко всем лицом. – Вот этот товарищ, – участковый говорил все тем же зычным голосом, – хочет с вами побеседовать. У него к вам вопросы, касающиеся смерти вашей соседки Натальи Селивановой. Вам все понятно?

– А чего ж тут понимать... Все как есть понятно. А вопросы... Чего ж не ответить, отвечу.

– Не в коридоре же! – укоризненно сказал участковый.

– Да, конечно... – Сутарихина сделала приглашающее движение рукой. Заходите, мол, если уж это так необходимо. – Только у меня не прибрано, не до того сегодня...

– Ничего, он человек закаленный, к трудностям привык, стерпит ваш беспорядок.

– Вот что, ребята, – повернулся Демин к оперативникам, – принимайтесь за работу. Особое внимание – не было ли у нее гостя. Ну и, конечно, телефоны, адреса, переписка и так далее. Понятые здесь? Отлично.

Демин подождал, пока участковый откроет дверь, тоже вошел, огляделся. Кроме нескольких щепок, оставшихся после того, как утром пришлось взламывать дверь, в комнате не было заметно никакого беспорядка. Толстая накидка на диване, полированный стол, на котором стояла начатая бутылка виски, тяжелые шторы на окне, почти весь пол закрывал красный синтетический ковер.

– Ничего гнездышко, а, Валя? – заметил участковый.

– Да, вполне ничего, – согласился Демин. – Ладно, ребята, вы трудитесь, а я с соседкой побеседую.

Сутарихина смотрела на вошедшего Демина с явной растерянностью. Ну вот, дескать, ты хотел войти, посмотреть, как я живу, смотри. Старая кровать с никелированными шариками, с наспех наброшенным суконным одеялом, деревянная рама с множеством фотографий под стеклом, будильник, стол, накрытый выцветшей клеенкой, сковородка с застывшей картошкой... Все говорило о нужде, невеселой жизни, может быть – доживании.

– Проходите, коли вошли. – Сутарихина как-то неумело улыбнулась, не часто, видно, ей приходилось улыбаться. – В дверях-то чего стоять... – Подхватив полотенце, она протерла табуретку для гостя. Демин еще раз осмотрел комнату, и Сутарихина настороженно проследила за его взглядом. – Небогато живем, но не жалуемся, – сказала она.

– Я смотрю, родни у вас, – Демин показал на раму с фотографиями.

– Много родни, – согласилась Сутарихина. – Было.

– Вон как... Вы уж простите...

– Ладно, чего там...

– Соседка ваша, похоже, из окна выбросилась. Хотел узнать – сама или кто помог?

– Ой, не знаю. – Глаза Сутарихиной сразу стали несчастными, больными. – Скромница, умница, красавица... Всегда поздоровается, в праздник с гостинцем забежит, в магазин соберется – обязательно спросит, не надо ли чего...

– Комната принадлежит ей?

– Родители для нее снимали комнату, а она училась в институте, иностранные языки изучала. В Воронеже родители живут... Я уж телеграмму утром дала... Завтра небось приедут... Чего сказать им, чего сказать – ума не приложу! Не уберегла Наташеньку, ох, не уберегла!

– Она давно здесь жила?

– Третий год пошел... Как поступила в институт, так и поселилась.

– Гости у нее часто бывали?

– Ой, можно сказать, что не заходили к ней гости-то.

– Вчера поздно пришла?

– Ну, как поздно... Темно уж было. Часов в девять, наверное.

– Вы ничего не заметили? Может быть, она была взволнована, заплакана, встревожена чем-то?

– Нет, не заметила. Случалось, конечно, приходила и заплаканной, и встревоженной, но ведь оно и понятно – дело молодое. А вчера вместе с ней мы чайку попили... Вот сейчас припоминаю, молчала... Но она всегда такая, не говорунья была, нет. Молчит, улыбается, слушает... Все больше я говорила, мне есть чего рассказать.

– Она всегда дома ночевала?

– Не знаю, как сказать...

– Значит, не всегда? – уточнил Демин.

– Не всегда, – горестно согласилась Сутарихина. – Конечно, будь я ей матерью, строже бы спросила, а то что – соседка. Но и беды большой в том я не видела. У подружек засидится, чего ей через весь город тащиться? Если не придет ночевать – всегда позвонит, предупредит, так, мол, и так, Вера Афанасьевна, сегодня меня не ждите. И училась хорошо, отметки показывала, все пятерки, четверки, других не было. Грамота у нее из института за самодеятельность...

– Так, – твердо сказал Демин, останавливая Сутарихину. – А последнее время вы стали замечать за Наташей что-то неладное?

– Да, что-то с девкой твориться начало... – поддавшись его тону, женщина кивнула.

– Давно?