Победа по очкам

– Наверно, кого-нибудь убили?

– Убили? – Прокурор любил переспрашивать собеседника, словно смысл сказанного то ли доходил до него не сразу, то ли изумлял своей неожиданностью. – Убили. Веру убили.

– А любовь выжила? Надежда осталась?

– Надежда? Надежда, Паша, умирает последней. А ты должен позаботиться о том, чтобы она вовсе не испустила дух. И чтобы любовь тоже сохранилась.

– Я постараюсь, – кивнул Пафнутьев.

– Это хорошо. Усердие в подчиненных мне всегда нравилось. Все ты, Паша, шутишь, ерничаешь, придуриваешься.

– Каждый спасается по-своему.

– Да? – удивился Гордюшин. – А что, мысль неплохая. Но есть, Паша, вещи, которыми не шутят. Командировка тебе светит.

– В Париж?

– Ха! А знаешь, ты ведь в десятку попал.

– Есть вещи, которыми не шутят, Николай Иванович.

– А я и не собираюсь с тобой шутки шутить. Мне есть с кем шутки шутить, – с легкой обидой произнес Гордюшин.

– Красивая?

– Кто?

– Ну эта… С которой вы шутки шутите.

– А вот с ней, Паша, я шуток себе не позволяю. Знаешь почему? Потому что есть вещи, которыми не шутят. С ней у меня все очень серьезно.

– И до развода может дойти?

– К тому идет, к тому идет. – Прокурор горестно покачал головой. – Ладно, разберемся… А что касается Парижа, будет и Париж, все будет. А пока в Москву тебе, Паша, надо ехать. Тесно тебе здесь, развернуться негде. В Генеральной прокуратуре ждут тебя не дождутся.

– За что, Николай Иванович? Я вроде как бы того… Вел себя пристойно, взятки только в исключительных случаях, да и то по необходимости…

– Остановись, Паша… У тебя скоро будет хорошая возможность потрепаться на все эти темы. Слушай сюда… Позвонили из Генеральной, спросили… Нет ли, говорят, у вас хорошего следователя… Такой, чтоб весь из себя талантливый был, способный, бескорыстный… После таких слов я сразу о тебе и подумал. Особенно взятками интересовались.

– В каком смысле? – Пафнутьев невольно осел в кресле.

– В смысле иммунитета. Чтоб, говорят, алчностью не страдал. Алчных у них своих хватает, многовато алчных людей развелось в нашей с тобой столице. И все талантливые, способные.

– Значит, придурок им нужен?

– Можно и так сказать. Взяток тебе там будут совать… Тыщами, а может, и миллионами.

– В долларах?

– Конечно.

– Я согласен. И с вами поделюсь, Николай Иванович. Вам ведь расходы предстоят.

– Какие?

– Квартиру жене оставите, новое хозяйство заводить надо. Ведь вы ко всему серьезно относитесь.

– Они поставили одно условие, – невозмутимо продолжал Гордюшин. – Я должен записать этот наш разговор с тобой, Паша, и передать им. Чтобы они знали, с кем будут иметь дело.

– Ну вот видите, Николай Иванович, как все хорошо получается. Я могу идти? – Пафнутьев поднялся.

– Сядь, Паша. Значит, так… Ты сейчас выйдешь из кабинета и снова зайдешь ко мне. И мы с тобой этот разговор повторим. Только без взяток, любовниц, разрушенных семей и прочей ерунды. Серьезно, ответственно, с пониманием важности предстоящей работы.

– Тогда уж они точно пошлют меня подальше.

– А это уже их дело, – жестко сказал Гордюшин. – Как я понимаю, суть в следующем… У них там, в Москве, нет человека, которому могли бы довериться. На службе у этих новых богатеев не только газеты, журналы, телевизионные каналы, не только милицейские полковники и генералы… Да и оборотни, как их нынче называют, тоже не при одних лишь милицейских погонах, их достаточно и в прокурорских мундирах… Думаешь, самое страшное то, что мы продали нефть, газ, заводы? Нет, Паша, есть нечто пострашнее… Людей продали. Дали им право, законное, нравственное право продаваться.

– Это как? – спросил Пафнутьев.

– Если их на государственном уровне обобрали до нитки, если человеку назначили пенсию в несколько раз ниже прожиточного минимума! Мы можем его судить за пустяковую подпись, если ему за эту подпись дали сразу сто пенсий? Можно его судить?

– Осуждать не можем, а судить должны. И судим. И неплохо получается. – Пафнутьев передернул плечами, дескать, стоит ли говорить о таких пустяках.

Гордюшин помолчал, повертел ручку на полированной поверхности стола, поднял глаза на Пафнутьева.

– Паша, им не на кого положиться. Они все там проданы-запроданы. Пропадают документы, фотографии, свидетели отказываются от собственных показаний… А как не отказаться, если тебе предлагают десять тысяч долларов? Паша, речь идет об очень серьезном расследовании. Очень серьезном.

– Олигарх небось?

– Олигарх. Магнат. Миллиардер. Называй его как хочешь.

– Крутой?

– Круче не бывает.

– Я его знаю?

– Страна знает, мир знает.

– Неприкасаемый?

– Да, Паша, да! Именно так! Неприкасаемый.

– А мне, значит, будет позволено? – спросил Пафнутьев, рассматривая собственные ладони.

– Более того, ты будешь просто обязан к нему прикоснуться.

– Так он же небось еще и депутат?