Слишком большое сходство (сборник)

Женька пошел по саду, тоже, видимо, томясь прощанием, а Деев неожиданно почувствовал беспокойство, словно вот сейчас, в эту минуту должен сделать нечто важное, к чему долго подбирался, стыдясь самого себя. Но какие-то давние тревоги пробудились в нем и потребовали удовлетворения, он сам еще не знал, отчего пришло желание остаться одному, спрятаться где-то в темноте, чтобы совершить положенное. Войдя в желтую холодную листву яблони, положив ладони на ее шершавый ствол, он вдруг понял ясно и отчетливо, что ему необходимо сделать, решился подумать об этом, не таясь от самого себя…

– Ты это… – негромко, почти шепотом начал Деев, – ты смотри, конечно, как тебе лучше… Но это… я к чему говорю… Дома-то нет, растащили дом… Может, я чего не так… Оно сразу-то и не сообразишь, но того… давай к нам, а? Давай! Сколько лет вместе, вроде не обижали друг дружку, слов дурных не бросали попусту… Там, конечно, не то, что здесь, но угол себе найдешь, сам выберешь… Ты уж не обижайся, что сразу не позвал, некуда было звать, стены одни. А сейчас – давай. Смотри, тебе виднее, ваш брат не в каждое место пойдет, но вот тебе мое слово – приходи. Душевно прошу. – Он постоял, справляясь с волнением, погладил в темноте невидимый, царапающий ствол яблони, коснулся лицом влажной листвы, как бы приобщаясь к непонятному, но почитаемому им миру безгласных существ. И когда обращался он вслух или про себя к той же яблоне, к туче, к морозу, в этом было не только желание поговорить с самим собой, этим он признавал и за ними некую волю, разум, способность поступать и так, и этак. Деев не заглушал в себе это стремление обратиться уважительно к деревьям, туману, опавшим листьям, ему казалось даже, что он совершает нечто необходимое, справедливое, но о чем нельзя сказать другому. И не из боязни насмешек. Кощунственно это будет, оскорбительно для всех тех существ, с которыми он общался всю жизнь. Это был его личный мир, и только его касалось, как ему строить отношения с деревьями, звездами, всеми, кто обитал на чердаке его дома, в соседнем озере, в саду, за речкой. И сознание того, что со всеми у него наладились добрые отношения, наполняло его уверенностью, спокойствием, давало право уважать себя.

Деев подошел к остаткам печи, повозился вокруг, насобирал щепок, сухих листьев и сунул в печь. Оглянулся воровато – не стоит ли Женька за спиной, не насмехается ли, вынул из кармана прихваченный коробок спичек и, стараясь не думать, чтобы не смущать себя трезвыми и правильными мыслями, поджег щепки. Они охотно запылали, и в глубине одиноко торчащей посреди сада печи возникло слабое трепетное сияние. Блики огня запрыгали, заиграли на красноватом лице Деева.

– Ты что, батя, печку решил протопить? – спросил Женька.

– Решил, – коротко ответил Деев, не оборачиваясь.

Женька хмыкнул озадаченно, отошел. По шороху шагов поняв, что сосед направился к калитке, Деев сгреб обгоревшие щепки в бидон. Знал он давний, полузабытый обычай – если хочешь, чтоб в новом жилище лад был, собери жар из старой печи и перенеси в новую. Только вот вроде хозяйкина это обязанность, но не доверил Деев жене это душевное дело. Заглянув в бидон, он накрыл его крышкой, но не плотно, чтоб не погасли, не задохнулись угли. Когда-то мать его так поступила, и вот надо же, стариком уже вспомнил.

– Быстро с домом управились, – сказал Женька, подходя.

– Управились, – подтвердил Деев. – Чего тут управляться-то… Ломать – не строить.

– Тихо как, а? Не верится даже, что в такой тишине жили. – Женька склонил голову набок. Где-то за лесом взвыла, набирая скорость, электричка, над головами прошел невидимый самолет, в одном из оставшихся домов залаяла собака…

– Знаешь, вот так сижу, пока он есть, и это… – Деев запнулся, помолчал. – Боюсь оглянуться. Сдается, что дом за спиной, как и прежде, стоит. И окна светятся, и дым над трубой, и голоса, и люди… Вроде чего тут страшного: дом – он и есть дом… А оглянуться боязно. Закрою глаза и открыть боюсь, веришь? Боюсь открыть. Знаю, что, кроме развороченной глины, черных кирпичей, золы и щепок, ничего не увижу, а вот чудится, что стоит дом за спиной, и сам я по тому дому хожу, молодой еще, с гонором, с пониманием о себе… Дескать, дайте срок, мы еще покажем, что к чему… И сладко на душе, и до того больно – спасу нет…

– Бывает, – неуверенно протянул Женька, осторожно кося глазом за спину – черт его знает, может быть, и в самом деле… Не зная, что сказать Дееву, он повторил вроде самое безобидное: – Бывает. – Со вздохом произнес, с сочувствием: дескать, как не понять, понимаем.

– Дом ладно, дом куда ни шло, тут все просто в общем-то: снесли, разобрали, бревнышки на чурки распилили, топорами раскололи, будет тепло людям зимой… Не о том речь. Жизнь за спиной – во! Понял? И голоса, люди, шаги по деревянным доскам – это все во мне гуляет, никак затихнуть не может, эхо от жизни гуляет, я так это понимаю. И знаешь, слышу, кто-то по сеням ходит, там всегда дверь плохо открывалась, и вот слышу – тяжело дверь открывается и кто-то с грохотом захлопывает ее за собой… И комнаты, вижу, светятся в темноте… Осень, дождь, ветер, деревья шумят… Как деревья шумят! Прямо будто во мне что-то обрывается… И чую, как беда какая в доме, беспокойство… А может, это я хожу по дому, может, свои шаги слышу? А? У тебя так бывает? – Деев неожиданно повернулся к Женьке.

– Что тебе, батя, сказать… Такого, конечно, не бывает. Нет. С домом у меня все в порядке. У меня с машиной отношения сложные…

– Да? Ишь ты… А он, – Деев кивнул на собаку, – он ведь тоже… Да точно, и не сомневайся. Что-то ему видится здесь… Прихожу вчера, а он по саду бродит и повизгивает, будто ластится к кому-то… Думаю, к кому это мой Кандибобер так льнет, с кем это он успел познакомиться? Подхожу – никого. Понял? Один ходит по саду…

Деев замолчал, и опять стало слышно, как идет дождь, как бьют капли по оставшимся листьям. Не выдерживая ударов, листья обрывались с веток и тяжело, не кружась, падали на размокшую землю. Подошел Кандибобер и ткнулся мордой Дееву в колени.

– Иди в будку, иди, Кандибобер!

Собака виновато шевельнула намокшим хвостом, отошла на несколько шагов, даже не пытаясь спрятаться от дождя.

Деев наклонился, потрепал собаку за ухо, похлопал по спине, сбивая впитавшуюся влагу. И тут же, не разгибаясь, осторожно оглянулся. Не увидев ничего, кроме желтоватой лампочки на покосившемся столбе, распрямился, оглянулся смелее, пристальнее посмотрел на то место, где стоял дом.

* * *

За окнами, прикрытыми газетами да простынями, мелькали фигуры новоселов. Они протирали окна, приколачивали карнизы для штор, подвешивали абажуры, выпрямляли перекошенные встроенные шкафы – забот хватало. Снаружи дом окружали котлованы под новые дома, подъездные дороги покрывала полуметровая жижа, сложенные панели мокли под мелким осенним дождем.

– Ты чего, батя? – спросил Женька, заметив, что Деев вдруг прибавил шагу.

– Это… Что-то там возятся у окон… Вон опять кто-то проскочил… Видишь?

– Ну и что? Народ ходит, дом обживает, радуется счастью своему нежданному-негаданному. – Женька попытался сбить мрачную настороженность старика.

– Обживают, говоришь? Это мы счас посмотрим, кто там чего обживает. – И Деев устремился вперед. Женька в своих туфельках поотстал, но тоже заторопился. Мелькавшая у окон фигурка действительно казалась странной. Выйдя на дорожку, тянувшуюся вдоль подъездов, они тут же заметили на асфальте бесформенную кучу. Это были деревья.

– Вот это по мне! – радостно воскликнул Женька. – Это молодцы! Не успели дом сдать, а уж саженцы завезли! Что творится! Неужели порядку дождались?!

– Дождешься, – проворчал Деев, направляясь к сваленным деревьям. Поднял одно, осмотрел при слабом свете из окон и выронил.

Взял второе деревце, повернул его к свету. Женька не видел лица старика, но в самой фигуре Деева, в его согнутой спине, в руках, опущенных вдоль тела, было нечто такое, что заставило Женьку забеспокоиться.

– Ты чего, батя? Поплохело?

– Тут поплохеет. – Деев всматривался в темноту, будто дожидался, что вот-вот кто-то должен объявиться.

– А что случилось? – продолжал допытываться Женька.

Деев в ответ бессильно шевельнул рукой, посмотрел на Женьку, беспомощно оглянулся.

– Случилось… Дерева… Мои дерева. – Он показал на темную кучу. – Понял? Рябина. Черноплодная. И не выдернута из земли, срублена. Уж больно хорошо я ее зарыл, нельзя было из-под дерна выдернуть, а эти вот повыдерганы.

Не дослушав, Женька подбежал к окнам деевской квартиры, увидел несколько маленьких безобразных пеньков – видно, рубили деревья бестолково, как попадя, торопясь. Вначале стволы искрошили у корней, потом надломили и вывернули. Вокруг даже щепок не было, только от пня тянулись длинные надорванные волокна. Женька обалдело замер на какое-то время, пытаясь понять происшедшее, будто надеясь, что все это имеет еще какой-то смысл, не столь очевидный и зловещий.

Подошел Деев, ощупал свежие пни. Женька, все еще не веря, все еще сомневаясь, достал спички и, посветив, уже четко и бесспорно увидел искромсанные пни.

– Да, – протянул он, оглядываясь по сторонам. – Как же это понимать?

– Вот и я хочу спросить – как понимать? – Деев, не поднимаясь с корточек, даже головой потряс, словно пытаясь освободиться от чего-то гнетущего, непонятного. – Мешало кому? Нет, под своим окном посадил. Может, украл я у кого эти дерева? Тоже нет, в своем саду вырыл, с собой вот привезли… Может, хулиганье?

– Какое, к черту, хулиганье! – Женька распрямился. – Будут тебе хулиганы деревья в кучу стаскивать, как же! – Женька вдруг замолчал. – Слышишь? – прошептал он злорадно. – Тащит.

– Что тащит? – не понял Деев, но тоже начал всматриваться в темноту, откуда все отчетливее доносился слабый скрежещущий звук.

– Дерево тащит, еще одно, слышишь?

Деев поднялся, распрямился, его кулаки сжались, он тяжело выдохнул воздух. По асфальтовой дорожке кто-то, торопясь, тащил дерево. Вот человек попал в полосу света, падавшего из окна, и Деев увидел, что это женщина. И тут же узнал ее – это была его соседка, она получила квартиру в том же подъезде, а работала в жилищно-коммунальном отделе. Он вспомнил, как она кругами ходила вокруг него, когда он с деревьями возился. Уже тогда, значит, затевала и, надо же, ничего не сказала.

Женщина почти бежала, разбрызгивая лужи резиновыми сапогами. В одной руке у нее было тощее деревце, видно, только что срубленное в конце двора, а в другой – маленький топорик. Подтащив дерево к общей куче, женщина бросила его сверху и тут же опасливо отступила в темноту.

– Это как же понимать, гражданка Замотина? – Деев неожиданно для самого себя вспомнил ее фамилию.

– Ой! Кто это? – Голос у Замотиной был низкий и сипловатый, но даже в этом невольном возгласе Деев почувствовал ее сварливость и какую-то охотную готовность ругаться.

– Сосед твой, – ответил Деев.

– А вот так и понимать! – Чутье Замотиной подсказало ей, что перед нею человек слабый, ничего не может он сделать, кроме как покричать, ногами потопать, на худой конец обзовет нехорошим словом. А в этом она была посильнее. И Замотина решительно бросилась в наступление: – Понатыкали, понимаешь, палок в землю, весь вид испортили!

– Это какой же такой вид мы испортили?! – заорал Женька. – Пустырь засадили? Грязь поприкрыли? Не такая она, стало быть, красивая сделалась? Да?

Замотина посмотрела на обоих, соболезнующе покачала головой, явно наслаждаясь положением. Был у нее удар, верный и безотказный, которым не однажды побеждала в самом злом и отчаянном споре.

– Э-эх! – вздохнула Замотина. – Уж глаза позалили! Хороши соседи мне попались, веселое житье, я смотрю, у меня намечается!

– Веселое житье у тебя уж началось! – Деев решительно шагнул вперед, понимая в то же время полнейшую свою беспомощность.

Не знал он, не знал, как ему быть дальше, что позволено, что недопустимо. Все вероятные поступки смешались, и только что-то злое и несуразное ворочалось в нем и требовало, требовало выхода. Отныне его отношения с самим собой на многие дни вперед будут зависеть от того, как он поступит. Или будет уважать себя, как и прежде, или же придется что-то заглушить в себе, прятаться от себя, казниться, бродить по остаткам старого дома и объяснять себе, Кандибоберу, деревьям и облакам свою оплошность, а пес будет бродить за ним следом, глядя на хозяина жалостливо и разочарованно. Да, совершенно неожиданно Деев представил грустную собачью морду, и, странно, это придало ему сил, он ощутил уверенность в том, что в любом случае он поступит правильно, почувствовал уважение к своему протесту, к своему злу. Не думая, не зная, зачем он это делает, Деев наклонился и ловко вырвал топорик из рук Замотиной.