Высшая мера

– Она легкомысленна? Неосторожна? Доверчива?

– И да и нет. Как и все мы. К одним доверчивы, к другим подозрительны... Часто ошибаясь и там, и там.

В прихожей раздался звонок, Апыхтин вздрогнул и почему-то посмотрел на Юферева. Тот остался невозмутимым и лишь удовлетворено кивнул, услышав звонок.

– Наверное, пришла машина, которую я вызвал. Их надо забрать... Экспертиза, то-се... Опять же, жара.

– При чем тут жара? – не понял Апыхтин.

– Жара – это плохо. – Юферев не решался сказать, чем плоха жара. Он лишь выразительно посмотрел на Апыхтина, и тот, поняв, кивнул. Не поддержи его Юферев, он свалился бы на кухонный пол. Наполнив водой чашку, капитан с силой выплеснул ее прямо в лицо Апыхтину. Тот вздрогнул, тряхнул головой, открыл глаза.

– Простите, – сказал он. – Я хочу посмотреть...

– Надо ли? Зрелище... Даже наши ребята, насколько уж закаленные...

– Надо. – Апыхтин с трудом поднялся, опершись рукой о стенку, и шагнул в комнату. Юферев хотел было поддержать его, но с удивлением убедился, что в этом не было надобности – Апыхтин прошел с неожиданной твердостью.

Из прихожей уже входили люди с носилками. Апыхтин старался не смотреть на них, все они были вестниками смерти, он опасался запомнить их, запомнить их глаза, выражение лиц, боялся увидеть чувства, которые ему бы не понравились, – любопытство, интерес к нему, к пострадавшему банкиру, интерес к квартире, к мебели.

Поэтому смотрел только вниз.

Подошел к Кате, снова опустился перед ней на колени. Теперь он уже внимательнее всмотрелся в ее лицо, всмотрелся в рану – ему почему-то нестерпимо хотелось посмотреть на рану. Это было страшное зрелище. Нож, видимо, был чрезвычайно острым, и голова, как показалось Апыхтину, была почти отделена. Да, это сделал сильный человек, и нож у него был острым. Большой нож, подумал Апыхтин, это не какой-то там перочинный, нет, нож с массивной ручкой, с большим отточенным лезвием...

Перед Апыхтиным вдруг явственно предстало все происшедшее, он не хотел видеть этого, усилием воли пытался вытолкнуть изображение из сознания, но не удалось, и он смирился, сдался и как бы согласился увидеть убийство во всех подробностях.

Катя открыла дверь, увидела убийц, поняла, что это убийцы, бросилась в глубину квартиры, не на кухню, она бросилась к Вовкиной комнате, закричала, чтобы предупредить, но убийца настиг ее, левой рукой сзади обхватил лицо, закрыв рот ладонью, а правой полоснул по горлу ножом. И тут же, чтобы не испачкаться в крови, бросил ее на пол, на этот вот ковер, и она умирала у него на глазах, не в силах произнести ни звука, только хрипы звучали здесь, только хрипы и клокотанье крови. Она билась здесь, на этом ковре, умирая, – угол ковра под ее ногами был сдвинут.

И Вовка. Потом был Вовка...

И его смерть увидел Апыхтин и уже не сопротивлялся своему воображению, не останавливал его. Услышав крик матери, Вовка выглянул из своей комнаты и увидел, увидел, как тот человек полоснул ножом по горлу матери, увидел, как хлынула кровь. Все произошло очень быстро – Катя закричала еще в прихожей, в ту же секунду из своей комнаты выбежал Вовка, а в это время тот человек уже догнал Катю, уже зажал ей рот большой сильной ладонью и в ту же секунду провел, хорошо так, сильно, с хрустом провел ножом по горлу. Вовка бросился в свою комнату, он пытался подпереть дверь спиной, остановить убийц, но что, что он мог сделать... И они воткнули ему что-то в висок, капитан говорит, глубоко воткнули... Что это было? Штырь какой-то, отвертка, спица... Нет, не спица, там такая рана, что может войти палец... И Вовка тоже дергался в агонии – лежащий у его кровати коврик сбит в сторону.

Апыхтин поднялся и прошел в маленькую комнату, где лежал Вовка. Опустился на колени, прижался губами к его окровавленной голове, провел рукой по волосам...

Сзади подошел Юферев, положил руку на плечо.

– На Кипре есть гора Троодос, – каким-то смазанным голосом проговорил Апыхтин. – Там монастырь, древний православный монастырь... Троодос называется...

– Пойдем, Владимир Николаевич, – сказал Юферев. – Пойдем на кухню... У тебя будет возможность, ты его еще увидишь...

– Да, я понимаю, жара... На жаре Вовка может очень быстро разложиться, да?

– Поплыл мужик, – сказал кто-то за дверью, но Апыхтин его услышал, замер на какое-то время, не отрывая взгляда от кровавой дыры в Вовкиной голове.

– Пошли, Владимир Николаевич, – Юферев потрепал его по плечу, понимая, что надо, необходимо оттащить Апыхтина от мертвого сына, иначе он просто рухнет. Что-то подсказало Юфереву, что не обязательно сейчас называть Апыхтина на «вы», неправильно это будет, плохо. Он сам даже не заметил, как перешел на «ты». – Пошли выпьем... Там у тебя на кухне что-то осталось. Пошли.

– Это, кажется, единственное, что мне остается делать в ближайшее время, – сказал Апыхтин и, нащупав за спиной ладонь капитана, оперся на нее, встал с колен. – Ну, прости, Вовка... Прости, дорогой... Не уберег. И ты, Катя, прости, – сказал он, проходя мимо жены – она уже лежала на носилках, задернутая грязноватой простыней. – Оплошал. Как последний... Я исправлюсь... Вот увидишь, я исправлюсь. Мы еще съездим на Кипр... Поднимемся на Троодос и выпьем монастырской самогонки... Там монахи самогонку гонят, – пояснил он, наткнувшись на сухой, жесткий взгляд капитана. – Туристов угощают... – Апыхтин замолчал, увидев, что капитан протягивает ему полную чашку водки.

– Давай, – сказал Юферев. – Одним махом и до дна.

– Ты тоже? – спросил Апыхтин.

– И я тоже, – Юферев поднял такую же чашку. Апыхтин протянул было свою, чтобы чокнуться, но тут же виновато опустил.

– Ах да, за упокой пьем... Как там в песне поется... «Хотел я выпить за здоровье, а надо ж, пью за упокой...» – Хорошая самогонка, – сказал Апыхтин, выпив водку до дна и вернув чашку Юфереву. Капитан, незаметно наступая на него, затолкал Апыхтина на кухню и закрыл за собой дверь, чтобы тот не видел, как выносят трупы из квартиры.

– Закуси, – сказал Юферев, придвигая тарелку. – Ты уже достаточно выпил.

Апыхтин взял котлету, поднес было ее ко рту, но тут же резко отбросил в тарелку, глядя на нее почти с ужасом.

– Не могу, – сказал он. – Такое ощущение, что эти котлеты из нее сделаны.

– Из кого? – не понял Юферев.

– Из Кати. И из Вовки.

– Надо же, – удивился капитан, но тоже не решился взять котлету и отодвинул тарелку подальше.

– Они будто из Кати сделаны, – сказал Апыхтин, и на этом его силы, похоже, кончились. Он опустил голову на руки и, склонившись над кухонным столом, заплакал, не сдерживаясь. Водка расслабила его, и он, кажется, потерял самообладание. Иногда поднимал голову, смотрел на капитана мокрыми глазами, пытался что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.

Юферев вылил остатки водки в свою чашку, выпил, зажевал подвернувшимся куском хлеба, потом снял с Апыхтина очки, отложил их в сторонку. Выйдя в комнату, подошел к телефону и, сверившись с записной книжкой, набрал номер банка «Феникс».

– Приемная Апыхтина? – спросил он.

– Да, – ответила Алла Петровна. – Но его сейчас нет. Он будет позже.

– С вами говорит капитан Юферев. Дома у Апыхтина несчастье. Вам необходимо подъехать сюда.

– Что случилось?

– Захватите с собой близкого ему человека... Заместитель, помощник... Не знаю, как там у вас это называется. Жду вас через десять минут.

– Видите ли, в чем дело, у нас сейчас начинается совещание, и я боюсь, что приехать немедленно вряд ли кто... Если вы, конечно, не возражаете...

– Возражаю! – перебил секретаршу Юферев.

– Тогда я хочу поговорить с Владимиром Николаевичем.

– Он не может.

– Почему?

– Не в состоянии.

– Вы хотите сказать...

– Послушай, тетя! – В голосе Юферева зазвучали хулиганские нотки. – Ты мне надоела. Я все сказал.

И положил трубку.