Вечная мерзлота

– Пусть доедят, Сан Саныч, молока хочешь? – Анна подошла с алюминиевым бидончиком в руках. Она говорила с красивым акцентом.

И хотя Николь говорила совсем без акцента, они были похожи, обе ссыльные… Белов рассеянно кивнул головой, невольно чувствуя, как сжимается сердце. Взял кружку, расплескивая молоко.

Летом он редко думал о Николь. Только когда хорошо выпивал, начинал вдруг тосковать, но ближе к осени стал чаще о ней вспоминать, и не с пьяной тоской, но вполне бодро понимая, что после навигации, мог бы как-нибудь и съездить к ней. Далеко, правда, было, и никакой транспорт туда не ходил. Самым непонятным было то, что связи со ссыльными не приветствовались…

У Романова все было очень похоже – жена ссыльная и нерусская. Поэтому Белову и хотелось обстоятельно поговорить с Валентином – он был ему почти отцом.

Через час шторм стал стихать – то ли выдохся, то ли ушел выше по Енисею, к Туруханску, с ним и ливень кончился. Было уже начало сентября, вполне мог бы и снежок полететь, но природа продолжала вести себя по-летнему. И тепло было, и желтеть еще не начало. Белов с Романовым сидели на лавочке над гранитными лбами, круто уходящими в воду. Воздух после ливня был чистый и снова теплый, березы, ошалевшие и насквозь мокрые, пошевеливали прядями, поглаживали друг друга, будто вспоминали, как страшно только что было. Одну, раздвоенную, все-таки сломало, и она лежала, придавив белым стволом молодые сосенки. С крыш, с деревьев текло, капало громко. Енисей разгладился и только привычные взмыры со дна, да нервные узоры шалого ветерка беспокоили поверхность.

– Поедем, если хочешь, – согласился Валентин, – переночуем у сетей. Он встал, бросил окурок под ноги, шаркнул по нему сапогом и пошел в дом.

Белов дружил со старшим сыном Валентина Мишкой. От первого брака. Они вместе учились в речном техникуме и были «не разлей вода». Мишка был вылитый батя – коренастый, крепкорукий и такой же молчаливый, но, в отличие от отца, нервный. Терпел до последнего, щеки наливались кровью и тут уж его лучше было не трогать. Самый громкий случай был на третьем курсе, когда начальник полиотдела перед учебным взводом назвал его ссыльным сучонком. Мишка молчал, но поглядел на него так, что тот, поддатый, рассвирепел, грязным, заковыристым матом поехал по Мишкиным родителям, врагам народа, понятное дело. Матери к тому времени уже не было в живых, отец сидел в лагере… Мишка ему врезал. Тот только руками взмахнул и грохнулся мордой об угол. Если бы политрук не был пьяным, а Мишка не учился на одни пятерки и не висел на доске почета, уехал бы учащийся третьего курса Михаил Романов к своему отцу лес валить, все так уже и думали. А может, их одноногий старшина, командир взвода, любивший неуступчивого, рукастого и работящего пацана, может, это он уговорил начальника училища.

После техникума начали работать и виделись редко. Белов распределился в Игарку, Мишка – лучший механик курса – на рембазу в Подтесово.

Его отец, освободившись, появился на Енисее в 1944, нашел могилы жены и малолетней дочки в ста километрах ниже Туруханска в деревне Ангутиха, перезимовал возле них зиму, а весной устроился бакенщиком. С сыном они увиделись только через год, в конце навигации 1945-го. Белов же по работе часто ходил мимо Ангутихи, и при всяком случае передавал письма, гостинцы и деньги от сына. Они подружились, Сан Саныч звал Романова по-деревенски «дядь Валей», а иногда просто «батей», что-то родное чувствуя к нему – своего отца он не помнил.

На носу лодки в крапивных мешках лежали сети. Керосиновые фонари для бакено?в – три красные и три белые, были надеты на деревянные штыри в специальной пирамиде. Фонари были, как и везде, самодельные, деревянные, от ламп, вставленных внутрь, пахло свежим керосином.

Романов греб, не оборачиваясь, с сорок пятого года, каждый день утром и вечером выплывал он так же, сначала к верхним бакенам, потом спускался к нижним. И всегда один, какая бы ни была непогода, ни разу не взял на весла Анну, как это делали другие бакенщики.

– Давай, я сяду, дядь Валь! – опять попросил Белов, но тот только мотнул головой.

Ровно скрипели весла, вода шумела вдоль борта, остров удалялся. Сан Саныч видел, что Романов сегодня крепко не в духе, не знал, почему, но боялся, что другой возможности поговорить не будет. Он начал издалека, и вскоре понял с неприятной досадой, что рассказывать о Николь ему особенно нечего, да и Валентин безо всякого интереса слушал. Сан Саныч что-то все же промямлил про то, что хочет съездить за ней, а закончил совсем скомкано и ничего не спросил. Получалось, что он сравнивал себя с Романовым, у которого с Анной было уже трое ребятишек. Как-то все это глупо было.

– Просто так ее не выпустят оттуда… – выдавил угрюмо Романов, толкая весла.

Подошли к красному бакену, Белов сел на весла, а Валентин, зацепив лодку, зажег лампу и надел фонарь на штырь. Вода с шумом обтекала бревна, на которых крепилась пирамида бакена, наискосок в глубину уходил туго натянутый тросик. Солнце уже село, но было еще светло, и огонька, вьющегося над керосиновым фитилем, почти не видно было. Валентин придирчиво наблюдал, ровно ли горит, отпустился, лодку потянуло течением и бакен стал быстро удаляться.

– К тому давай, – махнул на противоположный берег.

Белов навалился на весла. Романов закурил.

– Ты про Мишку, что ничего не скажешь? – спросил, глянув строго.

– Не слышал его давно, его на большой пароход хотят перевести. Я думал ты знаешь.

Романов слушал очень внимательно, папироса погасла, он подкурил ее машинально и стал смотреть на другой берег в сторону недалекой уже отсюда деревни Ангутихи.

– Ты чего, дядь Валь, спрашиваешь, не пишет, что ли? – Белов продолжал улыбаться, но напряжение Романова передавалось и ему.

– Забрали его.

Белов сообразил не сразу, все улыбался.

– Куда забрали, дядь Валь? Мы на совещании виделись…

– В рейс вышли и сняли нквдешники в Енисейске.

– За что?! Не может быть!

– Ты, Санька… – Романов крякнул с досадой и раздраженно мотнул лобастой головой. – В органах он! За что туда берут?!

Сан Саныч растерялся, стал лихорадочно соображать, что Мишку скорее всего за его язык и несдержанность могли привлечь. Сказанул где-нибудь, как он это умел. Белов налегал на весла, вспоминал неосторожного друга и посматривал на Валентина. Тот курил, глядя вдаль.

– Чего-нибудь брякнул, – предположил осторожно Белов, – ты же его знаешь, дядь Валь, разберутся, выговор могут дать по комсомольской линии…

Романов затянулся судорожно, выматерился коротко в папиросный дым, и ничего не ответил. Засветили белый бакен выше Ангутихинских покосов и пошли вниз. Работали молча, каждый думал о своем, хотя оба о Мишке, сыне и товарище. Вниз по течению лодка летела, вскоре обработали еще три бакена. Темнело, красные и белые огоньки, зажженные ими, стали заметны по реке. Ткнулись в песчаную мель, Романов привычно вытряхивал сети из мешка.

– Много рыбы надо?

– На камбуз, да начальнику мастерских в Туруханске.

Поставили быстро. Романов небрежно расправлял сети, груза отбрасывал в сторону с хлюпаньем и брызгами, как будто брезговал всем этим. Последняя сеть была сплавной[65 - Сплавная сеть не стоит на одном месте, ее растягивают поперек течения и сплавляют вниз.]. Романов сам сел за весла и стал выгребать на течение, крутя головой и ориентируясь по темным уже берегам. Через какое-то время он перестал грести и кивнул Белову:

– Кидай гагару[66 - Гагара – специальный поплавок для удержания сети в растянутом состоянии.]!

Растянули сеть, Валентин подержал ее рукой, «слушая», не зацепилась ли, привязал, и посадил Белова на весла. Обернулся еще раз на сумеречные очертания Песчаного острова:

– До первого охвостья сплавим, на уху будет…

Уже вскоре веревка задергалась, потом еще, они не проплыли и двадцати минут.

– Ну, хватит, поди… – Валентин махнул Белову, и начал выбирать сеть в лодку, улыбнулся вдруг, обернувшись на Сан Саныча. – Мишка всегда у меня выбирает, любит… – сказал и угрюмо, тяжело застыл лицом. Даже руки перестали тянуть сеть.

– Дядь Валь, – Сан Саныч пытался говорить уверенно, – не виноват Мишка ни в чем – я точно знаю! Выпустят! Я в Туруханске позвоню в пароходство!

Романов снова потянул, аккуратно складывал полотно сети себе под ноги, папироса попыхивала в сумерках, покачал головой:

– Не лезь в это дело, заберут!

– Меня?! – Сан Саныч перестал подгребать.

– А ты что, заговоренный?

Белов осторожно толкнулся веслами, не зная, что сказать. У Романова завозилось что-то тяжелое в темноте воды, о борт заколотило. Валентин вытащил остроносую, длинную стерлядь, очекрыжил обухом топора, и, быстро выпутав, бросил в рундук. Потянул сеть дальше. Попалось еще несколько стерлядей и щук, большой язь и два осетра. Осетров Валентин привязал на веревочный кукан и, поглядывая на берег, сам сел на весла.

Вскоре они зашли в заводь между островами, свернули в узенькую проточку, заросшую с двух сторон высокими ольховыми кустами. Комары запели дружнее, Белов достал пузыречек с дефицитным «Репудином» и стал мазаться. Протянул Романову, глуповато на него поглядывая, как будто виноват был. Валентин отказался, мотнув головой, причалил.

Запалили костер, местечко было обжитое, укромное, за высокими густыми зарослями ивняка не видное с фарватера, с кострищем, заготовленными чурками дров и косым навесом от дождя. Пламя костра сделало ночь темнее, чем она была на самом деле – сентябрьские ночи, особенно в начале, еще совсем не черны, как будто не успели отдать весь летний свет долгих белых ночей. Романов принес из лодки ватники, котелок, авоську с картошкой и луком. Белов потрошил у воды небольшую стерлядь, она была живая, вырывалась, пачкалась в песке.

– С икрой, дядь Валь, что делать? Подсолим?

– Да сколько там икры…

Романов порезал рыбу, побросал куски в котел и повесил на огонь, нож сполоснул. Устало сел на чурбак, вытирая руки о штаны. Сан Саныч натянул ватник и ушанку, после недавнего ливня трава и кусты были мокрые, и отовсюду сквозило сырым ночным холодом. В огонь сунул руки.

– Надо было все-таки взять бутылку… – Белов с надеждой посмотрел в сторону Романова, но тот покуривал, молча глядя в огонь.