Железный начдив Азин. Между красными и белыми

Таким образом, исходя из вердикта областного суда, Азин Вольдемар Мартинович, 1895 г. р., латыш по происхождению, и есть тот человек, оставшийся в истории Гражданской войны как легендарный начдив 28?й Железной дивизии.

Всё это в контексте нашего повествования – важная предыстория.

Часть первая

«Наш паровоз, вперёд лети!..»

Глава I

Мстить истории бессмысленно. Смеяться над ней глупо. Значительно важнее её понять и… увидеть, где мы «запнулись» или «рухнули».

    Д. Волкогонов

У наших сказок печальная судьба. Они становятся былью…

    Б. Крутиер

…Волостное село Вятские Поляны Малмыжского уезда Вятской губернии получило вторую жизнь после постройки рядом с ним железнодорожного моста через реку Вятку. Впервые тяжёлый состав гулко прогремел над быками моста в апреле 1916-го; до Мировой войны в России никто и не слыхивал про такую глубинку. Именно это больше всего и угнетало местных купцов и лесопромышленников – Зайцева, Санникова, Кощеева, Свистунова, Шишкина и других. Как же так?! Огромные возможности для торговли: низовье большой реки, впадающей в Каму и изобилующей стерлядью, судаком и налимом; лес, мед, дёготь – да много чего, – только вот до «железки» далековато. Потому-то, когда узнали купцы, что собираются рельсы тянуть через реку Вятку в уездном Малмыже, к вести отнеслись серьёзно.

– Тута лошадями, мёдом да стерлядкою не отделасси, браты: червонцев нужно поболе, – рассудительно, поглаживая тёмную, с проседью, бороду, говорил своим единомышленникам самый уважаемый и дальновидный из купцов Василий Кощеев. – Везде живые люди работают, и всё имеет свою цену, а потому – сколь подрядчик ни попросит, столь и нужно будет дать. При любом раскладе дело, слыш-ко, прибыльное, коли мимо нас «железка» пойдет. Эт тябе не на лошаде до Казани чавкать…

Напомню, разговоры о соединении кратчайшим рельсовым путем Москвы и Урала (а там – и с Сибирью) шли давно. Но только в 1909 году Общество Московско-Казанской железной дороги выступило с предложением построить линию от Казани до пункта Пермской железной дороги – станции Большой Исток, что в 20 километрах к востоку от Екатеринбурга. Через 2 года с целью наилучшего обслуживания Вятского края было возбуждено ходатайство о предоставлении вышеуказанному Обществу постройки линии Нижний Новгород – Яранск – Котельнич. Однако тогда же в противовес этому плану группа московских предпринимателей во главе с бывшим председателем второй Государственной Думы Ф.А. Головиным предложила соорудить линию Нижний Новгород – Малмыж – Екатеринбург – Курган с веткой от Малмыжа на Казань.

Наверняка победила бы одна из влиятельных групп, если б не вятскополянские купцы. Скинулись по-крупному, отправили «гонцов» куда надо, но только с тех пор на проектных картах рельсовая ветка чуть-чуть съехала южнее – аккурат на пятьдесят вёрст, что разделяли уездный Малмыж от волости – Вятских Полян.

Убыток торговцы возместили ещё до постройки моста, когда составы переправлялись баржою (зимой вагоны шли по рельсам, проложенным по толстому намороженному льду). Зато, когда мост успешно прошел испытания, и поезда замельтешили туда-сюда, полянские купцы дружно вздохнули:

– Ну, теперя нам можно и без билетов ездить на поезде, потому как – заслужили! Ведь проезд оплачен нами на всю остатнюю жизню…

Правы оказались деловые мужички: со временем чахнуть стал Малмыж, издыхаться; ну а в Вятские Поляны (вроде и село-то всего ничего – две улицы да четыре проулка) будто свежие силы влились через стальные артерии железной дороги. На средства лесопромышленника Зайцева в Поваренном логу была смонтирована водокачка; он же построил мельницу, провел в городе первый водопровод. Главное же, школу для детей поставил и достроил начатый ещё отцом Никольский собор. А купец Кощеев, не жалея средств, ссуживал торговцев деньгами и товарами, требуя от всех, чтобы торговля в Полянах была самая лучшая – «как в столицах!..»

Ах, купцы, купцы… Памятник каждому ещё при жизни ставить бы надо. Ан нет! Русская душа – потёмки; в период же грозных перемен – темнее ночи! 1917?й год круто изменил жизнь как Вятских Полян, так и жителей села. В доме купца Кощеева в Гражданскую разместится штаб 2?й армии Восточного фронта во главе с его командармом, Василием Шориным там же, у резных кирпичных ворот дома, чаще других командиров можно было встретить молодого начальника 28?й дивизии[11 - Шорин, Василий Иванович (1870–1938), – советский военачальник, командующий фронтами Красной армии во время Гражданской войны. Георгиевский кавалер в период Первой мировой войны. В 1892 году окончил Казанское пехотное училище и Офицерскую стрелковую школу. В Русско-японскую войну 1904–1905 гг. командовал ротой. Первую мировую начинал комбатом. К лету 1916 года – полковник 333-го пехотного Глазовского полка. После Октябрьского переворота 1917 года стал военспецом в Красной армии. С 28 сентября 1918-го по 16 июля 1919 года – командующий 2-й армией Восточного фронта. С мая 1919-го – командующий Северной группой Восточного фронта, руководил проведением Пермской и Екатеринбургской операциями. С конца июля 1919 года командовал Особой группой Южного фронта (9-я, 10-я, а позже и 11-я армии), преобразованной в сентябре 1919 в Юго-Восточный фронт. В январе 1920 года – командующий Кавказским фронтом. В том же году являлся членом Сибирского революционного комитета. С мая 1920-го по январь 1921 года – помощник Главкома Вооружёнными силами Республики по Сибири. С января 1922 года командовал войсками Туркестанского фронта. В 1923–1925 гг. – заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа. В 1925 году уволен по возрасту в запас с пожизненным оставлением в списках РККА. Руководил работой Осовиахима в Ленинграде. В 1938 году, в разгар репрессий, умрёт после допроса в тюремном лазарете.] Вольдемара Азина, будущего освободителя Ижевска и Екатеринбурга.

До сих пор стоят дома купцов этих! Красуется, словно игрушка, начальная школа – та, что построил когда-то купец Зайцев; вновь восстановлен Никольский собор, поруганный когда-то большевиками. И долгие годы радужным монолитом висел над Вяткой старинный мост – стратегический ключ к сердцу России.

Одно жаль: тех людей уже не вернёшь, шапку в благодарность перед ними не снимешь – поздно. Остаётся единственное: подольше не забывать…

* * *

…Февраль 1917-го стал сущим наказанием для русского народа.

Горе не обошло стороной и Царскую семью. Совсем неожиданно для всех юный цесаревич, общаясь со своим приятелем – учащимся кадетского корпуса Алёшей Макаровым, – заразился от последнего безобидной с виду корью. А уже через несколько дней в горячечном бреду лежали все княжны; причём у средней, Марии, и младшей, Анастасии, болезнь осложнилась тяжёлой пневмонией. Потому-то выехать тотчас после своего отречения из России вчерашний император никак не мог.[12 - Писатель Эдвард Радзинский рассказывал, как однажды получил из Белграда письмо от дочери того самого кадета Макарова, заразившего когда-то цесаревича. Она писала, что до Второй мировой войны Алексей Макаров служил офицером в сербской армии, но смерть подстерегла его совсем в другом месте – в нацистском лагере смерти.]

Именно этим обстоятельством и воспользуется Петросовет, лидеры которого, нажав на нерешительных членов Временного правительства, добьются-таки своего: менее чем через неделю после отречения Николая II от престола Семья будет взята под стражу.

Узнав о случившемся, бывший монарх срочно выедет из Могилёва в Царское Село. Там, в Александровском дворце – том самом, где полвека назад этот человек появился на свет, – его с нетерпением дожидались самые близкие люди – жена и дети.

Когда императорский автомобиль притормозил у ограды дворца, сердце Николая резанула гортанная команда начальника караула: «Открыть ворота бывшему царю!!!»

Несколько месяцев относительно спокойной жизни в кругу семьи, вдали от фронта и большой политики, стали для Николая Романова существенной передышкой перед ещё более грозными испытаниями. Он сам расчищал от снега дворцовые дорожки, колол и пилил дрова, копался на грядках, играл с детьми и катался с ними на лодке, находя во всём этом истинное удовольствие.

«…День их ареста в Царском Селе, – вспоминал генерал М. Дитерихс, – складывался так: вставали в 8 часов утра; молитва, утренний чай всех вместе, кроме, конечно, больных, ещё не выходивших из своих комнат. Гулять разрешалось им два раза в день: от 11 до 12 часов утра и от двух с половиною до пяти часов дня. В свободное от учебных занятий время дня, дома, Государыня и дочери шили что-нибудь, вышивали или вязали, но никогда не оставались без какого-либо дела. Государь в это время читал у себя в кабинете и приводил в порядок свои бумаги. Вечером после чая отец приходил в комнату дочерей; ему ставили кресло, столик, и он читал вслух произведения русских классиков, а жена и дочери, слушая, рукодельничали или рисовали. Государь с детства был приучен к физической работе и приучал к ней и своих детей. …Во время дневных прогулок все члены Семьи, за исключением Императрицы, занимались физической работой: очищали дорожки парка от снега, или кололи лед для погреба, или обрубали сухие ветви и срубали старые деревья, заготавливая дрова для будущей зимы»[13 - Дитерихс М. К. Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале. М.: Вече, 2008. С. 472–473.].

Керенский, изредка навещавший Николая в Александровском дворце, как-то отметил: «Он сбросил эту власть, как когда-то сбрасывал парадную форму, меняя её на домашнее платье… Уход в частную жизнь не принёс ему ничего, кроме облегчения…»

Но именно здесь, в Царском Селе, Романовы впервые ощутят зловещий холод близкой расправы – пока лишь в виде лёгких «заморозков» по отношению к себе со стороны вчерашних подданных, будь то демонстративный отказ обнаглевшего солдата подать руку поздоровавшемуся с ним «царю-батюшке», ставшего с недавних пор «кровопийцей»; или злорадная ухмылка праздного зеваки при виде бывшего императора у поленницы с берёзовыми поленьями. Ещё тяжелее было видеть резкую перемену в поведении офицеров охраны, которые, нагло игнорируя вчерашнего монарха, прохаживались перед ним с цигарками в зубах и, демонстративно держа руки в карманах, никак не желали отдавать Николаю честь…

Романовы, лишившись любви своего народа, оказались совершенно беззащитными перед грозной толпой задолго до Екатеринбурга – возможно, в тот день, когда у слабого и больного цесаревича жилистая рука караульного вырвала детскую винтовку, подаренную когда-то сыну его заботливым отцом; или когда Николай впервые услышал за своей спиной окрик солдата-часового. Окружённые людским равнодушием, они вдруг со страхом увидели, что больше никому не нужны.

То был холод близкой трагедии, которую, кто знает, ощущали, пожалуй, лишь сами обречённые…

Сказать по поводу всего этого абсолютно нечего. Разве что – вспомнить строки Зинаиды Гиппиус:

Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли всё святое:
И стыд души, и честь земли…

Рылеев, Трубецкой, Голицын!
Вы далеко, в стране иной…
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплеванной Невой!

И вот из рва, из терпкой муки,
Где по дну вьется рабий дым,
Дрожа протягиваем руки
Мы к вашим саванам святым.

К одежде смертной прикоснуться,
Уста сухие приложить,
Чтоб умереть – или проснуться,
Но так не жить! Но так не жить!

* * *

Нет большего несчастья для народа, когда власть в государстве вдруг оказывается в руках слабого и нерешительного человека – бездарного демагога и философствующего болтуна. Разрушать всегда проще, нежели созидать. Этим «окончательным разрушителем» российской государственности оказался некто Александр Керенский, последний российский премьер?министр (министр-председатель) так называемого Временного правительства в июле-октябре 1917 года.

Подавая в отставку, глава правительства князь Георгий Львов с грустью заметит, что порядок в стране можно навести, лишь начав стрелять в народ. Именно тогда князь скажет: «Я не мог этого сделать, а Керенский может».

Однако, оказавшись на вершине власти, Керенский, человек большой энергии и ума, при решении сложных вопросов предпочтёт полагаться на слова и убеждения, нежели на силу и железную волю. Именно за «мягкотелость» и излишнюю демагогию вскоре с чьей-то легкой руки его, ставшего Верховным Главнокомандующим, за глаза будут звать… «Главноуговаривающим».

Князь Алексей Павлович Щербатов вспоминал:

«…Когда Николай II был под арестом, еще в Царском Селе, секретную миссию по переправке его за границу через Финляндию в Швецию предлагал организовать генерал Карл Густавович Маннергейм, будущий главнокомандующий финской армией. Находясь на русской службе, он был беззаветно предан государю… В 1936 году я встречался с Маннергеймом, элегантным, красивым, успешным бывшим офицером Кавалергардского полка, к моменту встречи прославившимся как герой Первой мировой войны. Он уже носил титул финляндского маршала, но по-прежнему очень позитивно относился к России, хорошо говорил по-русски… Встреча наша проходила, можно сказать, в домашней обстановке: Карл Густавович был очень дружен с моей богатой тетей, графиней Елизаветой Владимировной Шуваловой, урожденной Барятинской. Маннергейм сказал мне тогда, что вывезти царскую семью на тайном эшелоне не составляло труда, и он готов был в 1917 году вместе с армией поддержать генерала Юденича, но Керенский на это не пошел: бегство императора сразу после революции привело бы к краху Временного правительства…»[14 - Князь Щербатов А., Криворучкина-Щербатова Л. Право на прошлое. М.: Издательство Сретенского монастыря, 2005. С. 398–399.]

Таким образом, называя вещи своими именами, Семья оказалась заложником не обстоятельств, а его, Керенского – главы Временного правительства. Пока премьер, переминаясь в мучительной нерешительности, раздумывал, Романовы продолжали надеяться. А мешкать был нельзя.

«Первую пулю – Керенскому!» — выкрикнул незадолго до Октябрьского переворота Ленин: большевики открыто заговорили о вооружённом мятеже.