Хроники ЛИАПа или Сказки о потерянном времени

Хроники ЛИАПа или Сказки о потерянном времени
Виктор Павлович Точинов

Если писатель-профессионал берется записать байки, бродившие по институту и его общежитиям двадцать лет назад, то получиться может что угодно: и юмористическая проза, и криминальный триллер, и ужастик, приправленный мистикой… Странные, очень странные истории случались со студентами и преподами ЛИАПа, порой смешные, порой страшноватые.

Виктор Точинов

Хроники ЛИАПа или Сказки о потерянном времени

Пролог

Хорошо солнечным днем в конце мая прогуляться по центру Питера. Деревья цветут, птички поют, трамваи ездят, пьяные у ларьков матерятся – ну все прямо как десять лет назад. И даже о выборе маршрута задумываться не надо, ноги сами несут издавна знакомой дорогой – можно просто идти и смотреть на места, позабытые в суете последних лет.

Вот и маленький пешеходный мостик, сейчас набережная слегка изогнется, повторяя изгиб Мойки, и покажется до боли знакомое здание, цвет которого только с непривычки кажется мрачным – ЛИАП, Ленинградский Институт Авиационного Приборостроения, наша альма родная матерь…

Здание, конечно, показалось. Куда оно денется с насиженного десятилетиями места. Просто я его не узнал поначалу. Как матери порой с трудом узнают постаревших блудных сыновей, так и я, ничего не понимая, смотрел на фасад, перекрашенный в желтовато-гнусный цвет. И не подозревал ведь до того момента, что страдаю аллергией на некоторые цвета…

Оказалось – страдаю.

По крайней мере этот цвет пробуждал нестерпимое желание вызвать на сцену автора шедевра колористики, и… Самое мягкое наказание, которое приходило в голову – поселить его, автора, где-нибудь напротив в комнате с большим окном и запретить пользоваться занавесками.

Но делать было нечего, и я опасливо приблизился к зданию, вдруг ставшему чужим. Бывшая альма матер все же отреагировала на возвращение питомца, десять лет не появлявшегося в ее стенах, – деревянные двери, высокие и старинные (хоть их не додумались окрасить, и на том спасибо) распахнулись, и на улицу повалила дружная толпа студентов. Похоже, только что закончилась очередная пара. Поневоле пришлось стоять под новой вывеской, на которой совсем другие слова складывались в совершенно незнакомую аббревиатуру, и пропускать этот встречный поток.

Мелькавшие, как в калейдоскопе, обрывки разговоров оставляли довольно странное впечатление. Кто-то клятвенно божился сегодня же отстегнуть за диски; кто-то радостно оповещал, что еще двадцать бонусных очков и он станет супервизором (судя по неподдельному ликованию, супервизорство было голубой мечтой его октябрятского детства); речь одной милой на вид девушки я просто не понял: английские корни в сочетании с русскими суффиксами и падежными окончаниями напоминали адаптированный вариант пиджин-инглиша.

Правда, следом за этой пиджин-англичанкой проследовала троица, где доминировал плечистый молодой человек, свободно владеющий великой и могучей мовой родных берез. Подтверждая энергичными жестами не менее энергичные выражения, он повествовал спутникам о жестокой драке, из которой вышел безусловным победителем. Судя по вопросам слушателей, беспощадная схватка случилась не в темной подворотне или на пьяной вечеринке, но в виртуальном пространстве.

…Внутри тоже все изменилось. Я неохотно переставлял ноги по слабо узнаваемому коридору. И какой идиот придумал называть подобные уродства “евроремонтами” и “евростандартами”? Хитрые европейцы слишком пекутся о своем драгоценном здоровье, чтобы вот так проводить долгие часы среди тонн токсичных турецких пластиков… Но арендаторы – ЗАО и ООО, скрывавшиеся за дверьми бывших аудиторий, – такими сомнениями явно не терзались.

И тут я развернулся и пошел обратно, так и не дойдя до отдела кадров, – черт с ним, отправлю запрос по почте, чтобы выслали необходимую справку. Иначе еще несколько шагов и всю оставшуюся жизнь при слове ЛИАП буду вспоминать это…

Я шел назад по нагретой солнцем набережной и вспоминал совсем другое. Лекции, экзамены, былых друзей… Девушек с именами, уже почти забытыми, стройотряды с р-романтическими песнями под гитару, бесшабашные студенческие пьянки с традиционным лиаповским тостом “От винта!”

Вспоминал и чувствовал: многого уже не помню, новые впечатления уже стерли из памяти какие-то разговоры, чьи-то лица… А дальше будет хуже. И, чтобы не забыть…

В общем, пришел домой, сел за компьютер и настучал одним пальцем: “Шашин был доцентом кафедры АСУ, нашей выпускающей кафедры…”

Графинчик (легенда о доценте Шашине)

Шашин был доцентом кафедры АСУ, нашей выпускающей кафедры. Его русская физиономия вполне соответствовала фамилии и явно диссонировала с прочими корифеями кафедральной науки – преподавателем Кругом, преподавателем Плаксом, и преподавателем Кубраком.

Я ни на что не намекаю… Просто констатирую факт. Ни антисемитом, ни русским националистом я тогда не был (да и сейчас не стал): все сокурсники и преподы воспринимались как граждане великой империи, где нет ни эллина, ни иудея; и наша Илонка не воспринималась эстонкой, инородкой, нацменкой, а башкирское происхождение Салимы я осознал примерно на третьем году знакомства, попытавшись сдать не помню уж какой экзамен по ее конспекту – в некоторых словах буквы вроде русские, да не прочесть, второпях писала по-башкирски….

Так что в этническом составе преподавателей никто ничего странного не видел, к тому же своим они не протежировали (открыто и нагло, во всяком случае). Но вот доцент Шашин… Да…

Был он типичный русский мужик, от пашни, от сохи, от пивного ларька, и костюмчик доцентский смотрелся на нем как ватник с валенками на балерине. Не говоря уж о галстуке…

Зато очень шла Шашину опухшая похмельная физиономия, покрытая рыжей странной растительностью, – не то недоросшая борода, не то переросшая щетина. И неистребимое алкогольное амбре… Ну что поделаешь, не продавались тогда на каждом углу тик-таки и прочие антиполицайские выдумки, приходилось перешибать народными способами; и сдавать, к примеру, лабораторную работу все усаживались рядом, не напротив, спасаясь от мощного выхлопа.

А предмет шашинский назывался «Сети передачи информации», сокращенно СПИ, в просторечии СПИД. Тугой был предмет, никто его толком не знал, и сам Шашин, пожалуй, тоже.

И вот картина: зима, сессия, предэкзаменационная консультация. Сидит группа, задает бестолковые вопросы. Сидит Шашин, дышит перегаром, попивает воду из графинчика, дает еще более бестолковые ответы. И с каждым таким вопросом-ответом у группы растет и крепнет убеждение: СПИД не сдать!

А сдать ох как хочется, на дворе восемьдесят шестой год, студенты в коммерческих фирмах не подрабатывают, за полным отсутствием таковых. И пятьдесят пять ежемесячных рублей каждому жизненно важны, а тут перспектива такая мрачная открывается… (Для сравнения с современными ценами: посидеть в день стипендии во «Фрегате» с обильной выпивкой и хорошей закуской, а затем разъехаться по домам на такси обходилось примерно в червонец с носа. Были ж времена…)

Так вот, закончил Шашин консультацию, опорожнил графин, попрощался, ушел. А студенты не расходятся: сидят и тоскливо размышляют, что с ними послезавтра в этой самой аудитории произойдет, и как бы им грядущей лавины «неудов» избежать. И, глядя на осушенный доцентом графинчик, придумывают умные головы план: воспользоваться пресловутой доцентовой общечеловеческой слабостью. И тут же планчик реализуют: собирают с народа по гривеннику-полтиннику, командируют троих парней покрепче толкаться в водочную очередь, временно конфискуют в соседней аудитории однотипный графинчик…

От хлопот своих повеселели заговорщики, и жизнь не такой уж мрачной кажется, и стипендия на горизонте замаячила…

* * *

На экзамен группа в полном составе заявилась к самому началу. Появляется Шашин, студенты напряженно в него всматриваются: какой? А видок-то у препода, надо сказать, самый похмельный, обнадеживающий, – экзамен как раз после старого Нового года случился.

Заходит первая партия сдающих в аудиторию, и у одного под курткой, на руку наброшенной, графинчик. Заряженный, разумеется, водкой под самое горлышко. И пока все возле Шашина толпятся, внимание отвлекая, подменяет этот Копперфильд незаметно графины, и старый в дальний угол, под парту, от греха подальше.

Выбрали студенты билеты, расселись, пишут… А сами то на доцента, то на графинчик поглядывают.

Доцент не подвел. Оправдал ожидания. Послонялся по проходу уныло, сел за стол свой преподавательский… Посидел… Подумал… И налил-таки в стакан из графина полстакана жидкости! И залпом выпил!!

Не поперхнулся ведь, не закашлялся от неожиданности, – закаленный боец, ясное дело. Студиозусы не дышат, момент критический и непредсказуемый, дальше пойти всяко может. Шашин лицом меняется и смотрит на студентов. А они на него. И все молчат.

Встает доцент и твердой походкой, с каменным лицом, так ни слова и не сказав, выходит. Начинается паника. Когда ждавшие в коридоре заговорщики сообщают, что потопал Шашин в сторону деканата, паника перерастает в самую черную депрессию. Время-то суровое, поход на алкашей в самом разгаре, и вдруг такой казус… Деканат, комсомол, тут уже не про стипендию разговор, такое дело уже отчислениями пахнет…

Короче, отдирают с треском заклеенную на зиму форточку, отправляют в нее не оправдавший надежд графинчик, а на его место тот, первый, с водичкой, и решают от всего отпираться: мол, вкусовая у доцента галлюцинация…

Входит Шашин – вид довольный, лицо просветлевшее, в руках две тарелочки общепитовские с салатиками и сосисками… И опять за стол! И закусочку неторопливо раскладывает! Растягивает, гад, удовольствие. Момент предвкушает.

Студенты тоже лицом светлеют, на стипендию уже плюнули, хуже не будет, сидят как в театре, глазеют…

…Ох, и наставил же Шашин в тот день двоек! Абсолютный рекорд ЛИАПа за всю его историю. Лопухнулись ребята, забыли, что буфет с деканатом рядышком, да и в деканате, кстати, тоже люди сидят, тоже похмельем мучаются. В довершение всех обид и графинчик-то под окном через полчаса не нашли, только чьи-то следы в сугробе к месту падения – туда и обратно. Хорошо что хоть по черепу никому не попали, хоть кому-то повезло в этой мрачной драме, выпей, друг, и за наше здоровье…

Только по нашему выпей, по-лиаповски, вот так: полный стакан берется изогнутой под немыслимым углом рукою и по пути к губам совершает быстрое винтообразное движение; лучшие асы выполняют этот высший пилотаж почти мгновенно и не пролив ни капли, и звучит при этом старинный, традиционный лиаповский первый тост:

– А-а-а-т винта!

Терминатор Дядькин

С доцентом Дядькиным, читавшим нам лекции по начерталке, тоже как-то раз обидный случай произошел.

У Дядькина машину угнали, синюю шестерку, пять лет отслужившую доценту верой и правдой. В милиции доцента не особенно утешили, сообщив, что шестерка наиболее популярная модель для угонщиков (в то время, иномарками не изобильное, так оно и было). И скорее всего едет уже доцентово средство передвижения с фальшивыми номерами в сторону солнечного Кавказа или не менее солнечной Средней Азии. Впрочем, добавили блюстители порядка, бывает, что воруют машины из озорства, либо для совершения другого преступления, либо по какой-нибудь еще мелкой надобности. Тогда, конечно, у доцента шансы на возврат имущества имеются.

Но Дядькин не особенно надеялся. Дядькин печально подсчитывал, через какое время он сможет купить новую машину, и арифметика получалась грустная…

Печальные свои математические выкладки доцент производил в автобусе, медленно одолевавшем километры Таллинского шоссе. Случилась такая надобность у Дядькина – съездить в расквартированный в Красном Селе филиал НИИ Гипро-чего-то-там за корректурой нового своего научного труда. Труд представлял из себя не слишком толстую брошюрку, написанную в соавторстве с другим доцентом, из этого самого НИИ. Открытий, способных потрясти человечество, брошюра не содержала. Хотя и Эйнштейн с Лобачевским не прославились бы на избранном Дядькиным поприще. Наука, каменистую ниву которой трудолюбиво рыхлил наш доцент, именовалась инженерной графикой. Да и Дядькин был не Эйнштейн, если честно.

Так что никому эта книжица, разъясняющая непонятливым премудрости ГОСТов на оформление схем и чертежей, особо и не была нужна, кроме двух ее авторов. Дядькин не был научным графоманом, но плох тот кандидат наук, который не хочет стать доктором, а для защиты докторской диссертации без определенного количества напечатанных трудов не обойтись.

Вот и пришлось доценту, изрядно поотвыкшему от поездок в общественном транспорте, трястись в переполненном автобусе.

А ведь в троллейбусах-трамваях-автобусах кто ездит? У кого машину угнали, или у кого машина сломалась, или у кого ее, машины, сроду не было. Граждане, угнетенные и озлобленные собственной безмашинностью, притиснули Дядькина к боковому стеклу на задней площадке, против воли заставив любоваться пейзажем поселка Горелово. Пейзаж как пейзаж – осенний, унылый, кому-то очей очарованье, а кому-то авоськой, не иначе как кирпичами наполненной, в ребра тычут и на ногу постоянно наступить норовят. И вдруг…