Морская служба как форма мужской жизни

Впрочем, свидетелей всего происшедшего позорного безобразия было слишком много. Шила-то в мешке не утаишь – все, блин, протечет прямо в высокопоставленные замшелые начальственные уши. Вопрос времени и техники! Вы что, братцы, не слышали, что вся гадость непонятным образом, вопреки всякой физике, течет снизу вверх?

– Говорят, дятлы живут не долго, потому что стучат! – задумчивый командир вслух выдал свои сомнения: – Но, всё-таки, дольше, чем хотелось бы!

Поэтому, при здравом размышлении, Днепров произвел положенные доклады во все соответствующие инстанции.

Выволочка была неминуема, но… А куда было деваться!? Когда всерьез подозреваешь, что тебя слегка «заложат» – точно станешь кристально честным! Был у Днепрова кое-какой болезненный опыт, и повторять его как-то вообще не хотелось… Обошлось «малой кровью», но со строгим указанием восстановить «зеленое чудовище» своими силами и в кратчайший срок.

На следующий день прибыл катер с водолазами и с необходимым оборудованием, притащился еще один автокран. Как ни странно, но с подъемом машины справились быстро, хуже стало с поиском, строплением и подъемом бомб, щедро разбросанных по дну, словно бы взмахом руки гигантского сеятеля по вспаханной благодатной ниве. Кроме того, укупорки на многих бомбах оказались разбитыми, что усложняло подъемные работы. Тем не менее, дело двигалось.

Но всякая работа имеет не только свое начало, но и свой конец. Глаза боятся, а руки – делают! Мало-помалу все привели в порядок, все вернули на свои места.

Вокруг этого жалкого экспоната русского раздолбайства ходил зампотех Аргуненко в грязном рабочем комбинезоне с блокнотом в руках. Он внимательно осматривал его, делая пометки карандашом в замызганном «кондуите», ворчал и ругался.

Вся его «банда» стояла в строю в терпеливом ожидании. Крошкин выстаивал отдельно, лицом к строю, покаянно понурив голову и ожидая своей участи. Ему уже начальник объявил «фибинь» на вьетнамский манер, подвергнув его всеобщему позору и порицанию от каждого члена автомеханического коллектива. Обструкция носила формальный характер, по оперативным данным замполита, виноватому Крошки ну уже «навешали». Вполне заработал – решил Аргуненко.

– Кто тебе сказал, что ты шофер? Плюнь ему в морду! Скажи мне, какой такой гигант мысли посадил тебя за руль этого недовымершего диплодока? Где были его глаза?

– Вы, товарищ майор!

– Я!? Тьфу, черт, точно – я! А мне казалось, что мичман Тунгусов! И у гениев бывают ошибки – снисходительно к самому себе заключил зампотех, зажмурив глаза на секунду. Наваждение не исчезло.

– В мире, оказывается, совершенно нет вечных двигателей! Так почему же Бог создал столько вечных тормозов? И почему большинство из них досталось именно мне? Во, блин, теорема Ферма! А сейчас мы с вами поступим вот так… И тут началось – по команде майора, вооружившись ключами и прочим инструментом, все разом накинулись на «Краз» и вскоре от него остались рожки да ножки. Все что можно было открутить, было откручено и перетащено под крышу гаража, заброшено в корыта с керосином, и уже оттиралось ветошью. Грузовик являл собою жалкое, и одновременно, страшное зрелище, прямо какой-то звероящер, хлопая на ветру капотом, щерясь железом и проводами там, где у нормальных машин стояли двигатели и блестели всякие железяки навесного оборудования, кокетливо поблескивали декоративные решетки радиатора. Бойцы, которых нельзя было оставлять без присмотра, если у них была кисть и краска, проникнувшись мрачными ощущениями тут же намалевали на высоком борту корявыми буквами суровую надпись: «Смерть империализму» Белым по зеленому! Совершенно безапелляционно!

На заре XX века, когда в русской армии стали появляться первые бронеавтомобили, их экипажи стали присваивать им имена собственные – был «Гайдук», «Пластун», «Муромец», «Пересвет». А потом, во время гражданской войны знаменитый броневик, с башни которого выступал Ленин, получил название «Враг капитала», у дроздовцев был «Освободитель». Так что имечко на борту «зеленого чудовища» было вполне в духе традиций страны родных осин.

Впрочем, Сэму было наплевать на их возню – своих дел хватало. А «утопленник» все стоял как раз напротив окон его кабинета, безнадежно ежась под ветром и дождем, поскрипывая болтающимся капотом. Он явно навевал тоску и сбивал тонус Волынскому, который глушил по-черному кофе, который ужасно походил на коричневую пудру. Офицеры звали его «Звездная пыль на сапогах» и пили его потому, что другого просто не было… И это тоже не способствовало проявлением жизнерадостного характера. Сэм мысленно взял себя за волосы и засунул в шкаф с доброй сотней папок учета и хранения мин, бомб, взрывчатки и прочей взрывоопасной хрени, которая дожидалась своей очереди.

Понемногу отремонтированные, промытые, очищенные и просушенные железяки, обильно смазанные всякими техническими маслами, стали обратно таскать из гаража и ставить на место. Крошкин, чувствуя вину, изо всех своих хилых сил старался принимать самое деятельное участие в деле восстановления своей техники. Его оплошность простили – бывает! Ему пошло на пользу – теперь он до конца своей жизни, будет помнить как этот диплодок устроен. Что такое диплодок он не знал, а устройство грузовика ему виделось, лишь прикрой глаза…

В свою очередь появился из недр мастерской и встал на место дизель. С него смыли килограмм пятьдесят окаменевшей глинно-масляной грязи.

Тогда Крошкин вообще стал дневать и ночевать на машине и под ней, устанавливая, очищая и регулируя детали в силу своих возможностей и знаний, искупая свою великую вину. Купание ему прошло почти даром – даже насморка не подхватил, отделался парой синяков и ссадин, полученных при ударе машины об ограждение и о воду.

Так что трудился он по-стахановски, благо, что ночи были еще короткие, а день достаточно длинным. И день за днем. «Смерть империализму» начала оживать. Кстати, все в Ефимовке эту несчастную машину только так и называли. Промыли и присобачили на место радиатор, маслофильтр и все прочее. Даже движок стал запускаться, и, прочихавшись, уверенно рычал, воняя отработанной соляркой и оглушая все в радиусе километра. Крошкин радовался…

Рано, между прочим, радовался, да! Задачи возникали откуда не возьмись и настойчиво требовали немедленного разрешения. В ту пору гарнизоны. Войсковые части вели непрестанную «борьбу за живучесть», за собственное выживание себя и своих подчиненных в условиях всеобъемлющего дефицита. Вот и сегодня раздался требовательный звонок с пограничной заставы. Это жизнерадостно звонил их собственный «зам по тылу» Сергей Хапужников, нагулявшийся в Мурманске и направляющейся обратно в «родные пенаты» и требовал прислать хоть какой-то транспорт и забрать его, вернув в первобытное состояние. Он соскучился по службе, и кушать тоже очень хотелось…. У него оставался еще значительный кусок отпуска, мешало лишь одно «но». Это самое «но» навязчиво преследовало по службе и не давало нормально двигаться по ее лестнице.

Насидевшись в гарнизоне, и вдруг вырвавшись «на волю», Хапужников начинал ощущать, что деньги просто жгут ему руки и карманы. Он любил погулять, хорошо поесть и выпить. Но пить ему было нельзя, ибо выпив, Сергей становился щедрым и доверчивым. Как правило, его быстро обирали новые «друзья» – собутыльники. Сколько раз он клялся всем святым. Но… Вот зарекалась свинья не ходить на огород! Да, слаб человек!

«Наверняка с ним приключилась неприятная история. Причем, списанная под кальку с предыдущих!» – мрачно предрекал Волынский. Можно было бы поспорить на бутылку, да не с кем – все местные офицеры и мичманы думали бы так же! «Вот если не так – съем свою кожаную шапку. Впрочем, если Серега скажет, что не так – всё равно не поверю, если даже меня будут бить!» – злился Сэм. Да жаль его было – все-таки свой, опять же – на одного офицера больше станет, дежурства и обеспечения станут реже. На безлюдье и тыловик – человек!

Теперь ехал Серега Хапужников поближе к своим складам и камбузу – с голоду тут не дадут помереть, и всегда найдется добрая душа, которая иногда угостит «шилом» или даже водкой. Такие случаи у него бывали – с!

От заставы до Ефимовки, (так, для справки, между прочим), было тринадцать километров избитой, разъезженной грунтовой дороги между скал и зарослей деревьев и кустарника. Все попытки довести ее состояние до ума и порядка силами автодорожного батальона флотилии особыми успехами не отличались. Все сводилось к перемещению бугров и ям по полотну с места на место. Причем, эти работы проводились весной, а к концу лета бугры, ямы и кочки дружно собирались там, где на карте была обозначена дорога. Кочек на и ям на карте не было и высокое командование было вполне довольно. Это самое высокое командование заезжало сюда в исключительных случаях. И тогда доставалось всем, но чаще не тем, кому бы надо…

Вот поэтому все штатные автоединицы части больше ремонтировались, чем ездили. А если и ездили, то чихали и кашляли своими двигателями, изрыгая черный дым и стреляя глушителями, плевались полупрогоревшим топливом, как клиенты тубдиспансера. Водители из числа срочников тоже никак не добавляли срока жизни своим машинам. И, если честно, эти автомашины представляли собой избитую и изношенную инвалидную команду. И каждый из них был поражен разными хроническими болезнями.

Сегодня Волынский, помимо всех несчастий, еще был и дежурным по части. Именно поэтому ему позвонил рассерженный командир и приказал ему провести операцию «Возвращение блудного сына» и доставить в Ефимовку своего заместителя.

На стенания Сэма насчет того, что весь автопарк сегодня в полном хламе, и гарнизон полностью обездвижен, командир просто бросил трубку. Он не мог ему простить «геройского» поведения на недавних подрывных работах, стоившего Президенту целого клока седых волос.

– Ну вот, – сказал Волынский, – поздняя птичка еще глазки протирает, а ранней – уже и клювик начистили! До блеска!

Нет, командиром-то быть легко – надо только выучить три слова и произносить во всех сложных ситуациях. Слова эти в общедоступном виде звучали примерно так: «А не волнует!» Сэм это давно усвоил, еще на корабле!

Командиров себе мы не выбираем, их дает нам Бог! И, очевидно, за грехи наши тяжкие! И очень даже тяжкие! Как и правительство!

Сняв фуражку, он чесал свой затылок. Мыслей было много, но не видно было ни одного «света в конце тоннеля». Поэтому, он пытался их расшевелить, привычно массируя череп.

Даже его собственный «Одноглазый Боливар», его любимый мотоцикл «Урал» с коляской лежал в сарае, аккуратно разобранный на винтики, ожидая свободного времени хозяина, когда тот возьмется доводить до ума профилактику к зиме. Вдруг его взгляд остановился на надписи «Смерть империализму!» А что? Чем не выход? Осторожный Сэм задумался, а потом отчаянно махнул рукой: – А где наша ни пропадала?

Вызвал Крошкина, попрятал бумаги по ящикам и сейфам и вышел к машине. Офицер сказал строгим голосом с металлическими нотками приказа:

– Я поехал на обкатку на твоем танке, командир приказал!

– Так это, товарищ капитан-лейтенант, на нем даже аккумулятора нет. И вообще его лучше сразу поджечь, пока он вас не угробил! Нельзя еще! Опасно!

Сэм отрицательно помотал головой: – Война есть война, приказ есть приказ! Вот такая, брат Крошкин у нас интересная жизнь!

– А разрешите с вами?

– Сам говоришь – дело опасное, офицер может иной раз собой рисковать – хотя и он тоже государственная собственность. В случае чего – спрашивать будет не с кого. Во внеслужебное время он почти волен над собой! А дело представят так, что время всегда будет неслужебное. Это – как правило! А вот бойцом рисковать – дело совсем не оправданное. Тебя мамка ждет! Поэтому, офицер просто обязан сдать тебя маме твоей обратно живым и здоровым, по возможности в полной комплектации, как бы ты не старался себя покалечить и угробить за свой срок службы!

Еще успеешь нарисковаться в этой жизни! Тебе звание автоподводника еще не присвоили? Ну что же ты! Давно бы заявление бы написал – дали бы! – хмыкнул Волынский.

Вдвоем они кое-как завели двигатель, втихаря стащив аккумулятор от продовольственного «КамАза», заскучавшего после последней пробежки ввиду обострения болезней топливной аппаратуры. Волынский, мысленно помолясь, двинул «чудовище» с места.

Жалобно заскрипев своими ревматическими рессорами, амортизаторами, креплениями бедный, несчастный автомобиль, стал подминать под себя первые метры долгой дороги. Впрочем, вот ЭТО, по чему ехала эта страхолюдина, назвать дорогой можно лишь с очень большим авансом!

Машина одним колесом норовила провалиться в яму, тогда другое колесо пыталось влезть на здоровенную кочку. При всем при этом «парадный ход» был не более двадцати километров в час. Спидометр, конечно, не работал, но березы и рябины, не спеша шагавшие мимо окна машины, оптимизма насчет скорости в мрачную душу Сэма не вселяли. Гидроусилитель срабатывал через раз.

Но на горке эта самая «Смерть» приободрилась, побежала вниз. Да так, что Семен стал отчаянно притормаживать. Чудовище недовольно шипело пневматикой тормозов и показывало свой норов.

Впереди был мост, построенный еще инженерным батальоном горно-егерского корпуса сгинувшего вермахта. Совсем недавно, всего-то лет пятьдесят назад. Правда, настил и перила на нем все-таки иногда меняли и в более позднее время. А сейчас мост представлял из себя просто две широкие стальные балки, на которых просто лежали деревянные плахи, кое-как закрепленные народными умельцами.

Мост-ветеран оказался в центре поля военной игры удальцов-пограничников, учившихся настоящему делу военным образом.

И лихие воины его ловко подпалили с вертолета. Вертушка-«восьмерка», изображая из себя вертолет огневой поддержки, врезала по нему залпом НУРСов из подвески. И, представьте себе, попали! С первого раза! Да только попасть они должны были по островку, метров на пятьдесят выше по течению речки Ефимовки! Поправку ввели не с тем знаком!

Человеческий фактор сработал! Даже три человеческих фактора: один поставил задачи, да не проверил, насколько её уяснили подчиненные, второй забыл сказать, что стрельбы будут по реперу, а третий постеснялся спросить, что такое «репер»…

Вот если бы надо было бы на оценку – штурман бы, скорее всего, промазал. А ежели просто так – как в пивную бутылку, навскидку! Даже не накрытие, а самое прямое попадание! И кучность – прямо как из технического формуляра – красота!

Нет, их командование извинялось – конечно! И клятвенно обещало мост починить за три дня! И ни хрена не сделало, даже – до сих пор – тоже конечно! Ну, ничем не удивит офицера, который прослужил на флоте хотя бы пять лет. Добавив газу, Волынский прицелился, вцепился в «баранку» и влетел на балки бывшего моста. «Смерть империализму!» взвыла дизелем и окуталась густым сиреневым дымом с перепугу. Вот не хотелось ей снова лежать на дне, в синей прохладной мгле!

Уж лучше, млын деревянный, на грешной земле мучаться, перебираясь с кочки на кочку по этой такой-распроэтакой дороге!

Грузовик проскочил мост и въехал на берег, заскрежетав подагрической коробкой передач. Семен открыл глаза, с искренним изумлением отметил, что мост он перескочил, крепко зажмурившись, как только громадина понеслась с горки на эти самые балки, между которыми хищно щерился широкий и глубокий проем, и издевательски бросалась белой пеной быстрая, черная река.