Женщина с фиалками

– Один?

– Один.

– Где?

– Квартира 54.

– Держи дверь открытой.

Мы вышли на улицу, проходя мимо мужчины, она скользнула рукой по его плечу. Когда мы оказались на воздухе, я поняла, что все это время почти не дышала. От какого-то напряжения, которое не давало вдохнуть.

– Вот он, Волк, – бросила Марина. И засмеялась, так же хрипло.

Он жил на пару этажей выше нас. Обитая черной клеенкой дверь, из которой торчат куски ваты, темный коридор, кухня с грязной посудой, неубранная постель. Марина кидала меня на зеркало, и я лежала в темноте. Слушала звуки.

А они били, били, били по ушам. То заунывные, как виолончель, душные, то быстрые, дробные, как барабаны. Когда-то это была чувственная гитара, и вдруг тоненько-тоненько – скрипка. Они творили музыку, концерт для одного слушателя, которым была я.

Потом они недолгое время оставались беззвучны.

А потом выходили, оба голые, в коридор. Они включали свет и курили. Марина разглядывала в зеркало свои узкие бедра и хрупкие, но очень заметные ребра.

Один раз Волк заметил меня. Он взял меня на руки. Они пахли очень странно. Немного терпко. Я лежала на огромной ладони и слышала, как подо мной бьется кровь, еще не успокоившаяся от барабанов.

– Что это?

– Это кукла.

Он засмеялся, дико.

– Давай выжжем ей клеймо.

Он поднес к моему глазу сигарету. Марина безучастно смотрела. Потом она медленно протянула руку, забрала меня, сказала:

– Не нужно.

Марина одевалась, спускалась вниз, к себе домой.

Потом мать запретила ей встречаться с Волком. Не имею понятия, как она догадалась. Она стала встречать нас с Мариной около здания школы и доводила до дома. Марина презрительно смотрела на нее. И тогда, она стала уходить по ночам.

Мы с Мариной спали в одной комнате с Федей. Одной ночью Марина свесила босые ноги с кровати и сказала:

– Федор, ты спишь?

– Нет… – прошептал он в ответ.

– Послушай, Федя. Видишь эту куклу?

– Вижу…

– Помнишь, продавщица сказала, что она волшебная?

– Помню…

– Так вот. Она действительно волшебная, живая кукла. Я оставляю ее вот тут, рядом. Она будет наблюдать за тобой, и если ты пошевелишься, или еще чего доброго пойдешь нажалуешься матери, что я ушла, она придет к тебе и задушит. Понял?

– Понял… – еще тише прошептал он.

Мы остались с ним лежать на кровати, а она очень тихо выскользнула из комнаты и так же тихонько хлопнула дверью.

Я не смыкала глаз всю ночь.

Под утро явилась Марина. Она, шатаясь, завалилась на кровать и моментально уснула.

Это стало повторяться каждую ночь. Она говорила Феде:

– Если ты оставишь эту куклу, она придет и задушит тебя. Так что не отходи от нее ни на шаг и лежи здесь, тихо!

А потом с ней что-то случилось, с Мариной. Она стала кричать на всех, бить посуду, Феде часто перепадало от нее, когда она была зла. Он молчал и тихо плакал в подушку.

Марина забыла про все на свете, даже про меня. Я лежала у нее в рюкзаке, в кармане, или она кидала меня на смятую постель, где я проводила целые дни в одиночестве. Один раз она взяла меня в ванну. Она посадила меня на белую раковину, включила воду. Взяла в руки бритву и сказала:

– Я сделаю это и умру.

Она порезала себе руку, поперек. Посмотрела, как течет кровь. Потом закрыла воду, завязала руку полотенцем, взяла меня и ушла из ванной.

Однажды она ушла из школы раньше, чем пришла мать. Вышла с черного входа. Она все чаще и чаще стала так делать, но всегда возвращалась к концу уроков, чтобы мать не узнала. Мы шли по улице, и я боялась, что Марина сейчас не выдержит и заплачет, может быть в первый раз в жизни. Но она не заплакала, подошла к ларьку и купила бутылку с какой-то жидкостью. Сначала ей не хотели продавать, говоря, что она несовершеннолетняя, или что-то в этом роде. Тогда Марина подошла к какому-то полупьяному мужику и попросила, скорее нет, даже приказала купить ей эту бутылку. Он повиновался.

До ночи мы шатались по улицам. Она встречала своих знакомых. Она кричала на них, потом разворачивалась и уходила. Когда наступила ночь, мы вошли в наш подъезд.

Марина поднялась до квартиры Волка, дверь, обитая черной клеенкой, местами торчит вата. Она долго жала на кнопку звонка, дверь не открывали. Потом, наконец, вышел Волк. На нем были джинсы, а сверху – ничего.

– Что тебе надо? – жестко спросил он, – я же тебе сказал уже, отстань от меня, малолетка.

Марина шаталась. Ее веки слегка закрывались. Она разлепила губы и сказала:

– Я беременна.

– Пошла на хуй.

Перед нами закрылась дверь. Марина ждала, не уходила. Потом она полезла в сумку, порылась там, вытрясла все содержимое на пол, нашла, наконец, ключ на веревочке. Взяла меня в руку, объяснила:

– Он думал, я не сумею второй ключ сделать.

Вставила его в замочную скважину, повернула и вошла. В коридоре было как всегда темно.

Марина стояла в темноте. Потом начала раздеваться. Разделась догола и двинулась уже было к комнате, где они всегда творили музыку, как вдруг из нее раздался чужой женский смех. Мы замерли. На полу, в пятне света из комнаты валялась красная тряпка. Она подняла ее, оказалось это платье. Не сказав ни слова, Марина двинулась к выходу, как была, голая, с этой красной тряпкой в руках. Она надела на себя чужое красное платье. Оно было велико, так, что подол волочился по земле. Мы вышли на лестничную клетку. Холодные серые плиты, она босиком, разбитое стекло окна. За ним – белый фонарь вокруг которого вьются мошки, под ним – подростки, курят и играют на гитаре. Шатаясь, Марина прошла несколько ступеней вниз. Упала. Ее белые руки зацепились за перила, она поднялась, опять упала. Спустилась ниже. Сделала несколько шагов и вдруг, наверно наступив на подол платья, пошатнулась, взмахнула руками. Я отлетела, упала на пол и больно, со звоном, ударилась бусинами глаз об каменный пол. Мимо меня пролетело вниз что-то тяжелое, грузное. Пролетело и замерло. Без единого звука, только в воздухе остался протяжный звон, как-будто кто-то задел и отпустил гитарную струну.

Ничего не видя, лицом в пол, замерзая от сквозняка и холодного камня, я лежала до утра.