Американская беседка

В нашу небольшую труппу входили Арминэ из четвертого подъезда и Ирэна из второго, иногда мы привлекали маленькую Анжелу с первого этажа на роли второго плана, типа «кушать подано» или бессловесного братца Иванушки. Мальчишки с окрестных дворов открыто презирали нашу труппу. Зато они очень любили приходить на спектакли, ржать над нами, держась за животы, давать нам разные дурацкие прозвища, а потом дразнить при каждом появлении во дворе. Только спустя много лет я поняла, что мальчишки до обморока боялись показаться смешными, поэтому никакими бубликами и калачами мы так и не смогли заманить их в наш театр.

Роли красивых падчериц и принцесс доставались Марине, все-таки наш театральный реквизит был из сундука ее мамы, а мне оставались мужские роли. Я, как Олег Анофриев, была и трубадуром, и разбойником, и королем, и ослом.

Театр наш был поставлен на коммерческие рельсы: мы рисовали красивые билеты на представления, а потом ходили по квартирам нашего дома и продавали по 1 копейке за билет. И люди покупали их и приходили в театр.

Весь сбор со спектакля обычно поступал тетке из 45-го дома, которая торговала жареными семечками прямо с балкона своей квартиры на первом этаже: 5 копеек за маленький стаканчик и 10 копеек – за большой. Но когда о нашей деловой хватке прознали родители – от соседей, разумеется, – разразился большой скандал, нам влетело, и дальше наши спектакли превратились в благотворительный акт, и театр наш стал non-profit, некоммерческим предприятием.

Дом офицеров не был настоящей музыкальной школой, он все-таки был клубом, как ему и положено быть. Дом был старым. С высокими потолками, лепниной и хрустальными люстрами. Сейчас на этом месте элитный жилой комплекс Пьяцца Гранде (название какое-то итальянское). Музыкальных классов не было. Инструменты, кстати сказать, в основном, рояли, были расставлены повсюду. И мы никогда не знали, где мы будем сегодня заниматься: то ли в музее, то ли в красном уголке, то ли в библиотеке, а, может быть, и в ресторане. А в теплое время года мы иногда занимались на летней эстраде. Там была великолепная открытая сцена с козырьком и амфитеатром вокруг. И росли акации, шелковица и розы.

Именно тогда, в Доме офицеров, и случился мой единственный звездный час во всей моей музыкальной карьере – меня выбрали исполнять какую-то несложную пьеску на новогоднем сборном концерте. Всего один раз в жизни я вышла на сцену и сыграла соло на рояле перед публикой. Больше такого никогда в моей жизни не было.

Дом офицеров был далеко от нашего дома, ездить туда было очень неудобно, и наши родители возили нас туда по очереди. В будние дни мамы, а по субботам – на сольфеджио – папы. Мы всегда с нетерпением ждали очереди моего папы, потому что, забрав нас из школы, он никогда не спешил отвезти нас домой. Мы шли в цирк, или в кукольный театр, или в кинотеатр «Москва» на сборник мультфильмов, или в парк на аттракционы. Он сидел и терпеливо ждал, пока мы с Мариной не накатаемся на всех качелях-каруселях, не зайдем во все комнаты смеха и не постреляем во всех тирах. А потом, конечно, было мороженое.

Когда за нами приезжал дядя Миша, он просто сажал нас в свою машину и отвозил домой. Нам это тоже нравилось, потому что мы доезжали быстро и не надо было трястись в автобусах, как с моим папой.

Однажды наш учитель по сольфеджио отпустил нас пораньше. Чтобы не болтаться на улице, мы пошли, как культурные и воспитанные девочки, в библиотеку и ждали дядю Мишу там. Он приехал, обегал все помещения, нас не нашел, подумал, что перепутал день и нас уже забрал дядя Саша, и вернулся домой. Телефонов тогда никаких еще у нас не было, и позвонить домой было невозможно. Не найдя нас дома и ввергнув в панику весь 15-ый квартал, дядя Миша захватил моего папу, и они вместе поехали обратно в Дом офицеров. На этот раз кто-то сказал им, что дети могут быть в библиотеке. Сломя голову, они понеслись туда и увидели нас, сидящих в тишине и читающих книжку, как сейчас помню, «Старик Хоттабыч». Подъезжая к дому, еще издалека мы услышали причитания наших мам, оплакивающих пропажу детей.

– Где вы были? – рыдали они и все не могли успокоиться.

– В библиотеке.

Нас с Мариной развели по квартирам и всыпали как следует. Вот скажите, за что?

Одним словом, нашим родителям возить нас надоело, и нас перевели в ту самую школу, куда когда-то не приняли.

Музыкальная школа при Доме офицеров – это не звучало престижно для настоящих профессионалов. И очень скоро выяснилось, что руки у нас поставлены неправильно, что все, начиная с шеи, плеча, руки и аж до кисти, ну все вывернуто не в ту сторону. Кроме того Бог явно не одарил нас усидчивостью, а всем, кто играет на каких-либо музыкальных инструментах, известно, что, помимо способностей, надо брать еще и одним местом, то бишь сидеть и заниматься по 3–4 часа в день. Наша новая учительница Жанна Михайловна быстро поняла, что второго Женю Кисина из нас не сделать и вместо того, чтобы выправлять наши руки, стала вести с нами долгие беседы про жизнь. И мы скатились с Мариной на тройки. Но Гаю Петросовичу удалось-таки вложить в нас кое-какие знания, и по сольфеджио у меня всегда была твердая четверка, и диктанты все списывали у меня.

Мы ненавидели нашу учительницу по сольфеджио Анжелу всей душой. Однажды мы прогуляли сольфеджио, а родителям заявили, что урока не было, потому что учительница умерла. Наши родители очень расстроились и долго вздыхали:

– Надо же, как жалко, такая молодая.

Переживали они недолго, потому что на следующий день позвонила Анжела, совершенно живая и здоровая, узнать почему это нас не было на сольфеджио.

Кое-как окончив музыкальную школу, я выбросила все свои ноты – ура! – и поклялась, что с игрой на музыкальных инструментах покончено навсегда.

II

Лена и Джон отмечали первую годовщину свадьбы. Было это в начале ноября 2001 года. Меня и моего Американца пригласили на вечеринку.

Это историческое событие случилось ровно через 2 недели после того, как я приехала в Америку. Идти мне туда совсем не хотелось, потому что я не понимала ни одного слова по-английски. И мне казалось, что там все, даже русскоговорящие, будут бойко болтать на английском, а я, как дура, буду сидеть в углу и молчать. А долго молчать я не могу. Мне обязательно надо разговаривать.

Тогда я думала, что этот интересный феномен произошел в Америке только со мной. Я, как и все, учила английский в школе с пятого класса, потом в университете, потом готовилась с репетитором к поступлению в аспирантуру, потом с другим репетитором готовилась к сдаче кандидатского минимума, читала научную литературу почти без словаря. После обручения с Американцем я опять брала частные уроки английского. Семь раз Американец приезжал в Донецк до того, как я уехала к нему в Америку, и мы с ним как-то ведь общались. Но, приехав в США, я поняла, что ни слова не понимаю. Я не могла уловить даже тему беседы, я могла только сказать, что эти люди, кажется, говорят по-английски. Я просто впала в ступор. Я могла ответить на вопрос только если его повторяли мне пять раз и очень медленно. Самое трудное было задавать вопросы самой и разговаривать по телефону. Естественно, мне казалось, что это состояние никогда не пройдет, и мне было очень одиноко, а точнее – очень скучно. И тут мы попали на вечеринку к Лене и Джону.