Нить

Через несколько часов после пожара Саул начал делать новые выкройки взамен сгоревших и сметал швы у нескольких костюмов. Многие люди остались в чем были, так что Саул предвидел ажиотажный спрос и был достаточно практичен, чтобы воспользоваться ситуацией. Один купец из Верии продал ему в кредит на полгода несколько рулонов недорогой шерсти, и он тут же приступил к работе, обошел нескольких клиентов, чтобы снять мерки.

– Думаю, мы тут устроимся как-нибудь, правда, кирия Ольга? – сказала Павлина, когда они переступили порог.

– Да, пожалуй, устроимся, – ответила Ольга. – Я здесь чувствую себя как дома…

Те немногие пожитки, что остались у них, в основном одеяла, простыни, пеленки и другие детские вещи, внесли в дом. Кирия Морено принесла подходящий по размеру ящик для фруктов, который мог сойти вместо колыбели. Она выстлала его изнутри мягким, постелила вышитые простынки и одеяльце с именем Димитрия.

В доме номер пять, между Ольгой и Морено, жила мусульманская семья Экрем с тремя дочерьми. Госпожа Экрем как-то зашла после обеда с подарками для малыша и сладостями для Ольги. Она была очень добрая женщина, правда, объяснялась с соседями по большей части улыбками и жестами, потому что греческого почти не знала.

Ольга была рада вернуться в теплую, знакомую атмосферу дома, где она выросла, улицы, полной дорогих воспоминаний. Все, кого она знала с детства, по-прежнему жили в тех же домах и были рады снова ее увидеть. Они скоро простили ей то, что после замужества она была здесь такой редкой гостьей.

Тепло и близость радовали в эти дни Ольгу, но не Константиноса. Столь тесное соседство с другими людьми, то, что их слышно за стеной и даже с улицы, казалось ему невыносимым. В большей части домов теперь, после пожара, жило по несколько семей. За городом организовали лагеря беженцев для тех, кто остался совсем без крова, но когда у брата или кузена есть крыша над головой, естественно ожидать, что он разделит с тобой свою удачу. Вот так и вышло, что в некоторых домах по улице Ирини, с ветхими полами, с подвалами, отведенными для скотины, ютилось до пятнадцати человек сразу, со всеми вытекающими последствиями вроде шума и беспорядка.

Константинос открыто выказывал недовольство, и хотя Ольга всегда исполняла свой, пожалуй, самый главный свадебный обет, а именно: никогда и ни в чем не перечить мужу, наступил момент, когда у нее все же вырвалось неосторожное слово.

– У меня здесь клаустрофобия начинается, – пожаловался Константинос после беспокойной ночи.

– Я понимаю, это не вилла у моря, но мне нравится.

– Ты выросла на этой улице, Ольга, – возразил муж. – Тебе это привычно!

– Да ведь нам еще гораздо легче, чем другим, – тихо сказала она.

Ольга слышала рассказы о лагерях беженцев, которые разбили за городом для десятков тысяч людей, оставшихся без крова после пожара. Хотя они были по большей части хорошо организованы добросердечными иностранцами, однако все необходимое выдавалось строго по норме, и с наступлением зимы их обитателям будет нелегко. Единственный выход, кроме этого, остававшийся семидесяти тысячам бездомных (если родственники не могли их принять), – бесплатный поезд до Ларисы или корабль до Волоса, где строились новые дома. Большинство оставшихся на улице были евреями, и тысячи из них вынуждены были уехать.

Но как ни велики были потери этих людей, Константинос считал, что он потерял больше. Относительные цифры его не интересовали. Он был одним из самых богатых людей в городе, значит и его личное благосостояние пошатнулось сильнее, чем у других. Страховая компания прислала письмо с уведомлением, что при таком количестве прошений о выплатах они не в состоянии предложить ему полную компенсацию, как он ожидал.

– Мне бы не хотелось выслушивать поучения от собственной жены, – отрезал Комнинос. – Ты ведь ничего дурного не видишь в такой жизни, как на этой улице, правда?

– А ты видишь одни недостатки. Так почему бы тебе тогда не найти какое-нибудь другое место?

Ольга не видела, как рука взлетела к ее щеке. Только почувствовала один-единственный хлесткий удар.

Павлина вернулась с прогулки с малышом и обомлела, увидев, что Ольга рыдает на кровати. Когда хозяйка наконец подняла голову от подушки, чтобы объяснить, что случилось, Павлина с изумлением и ужасом увидела на ее щеке красное пятно.

– Какой позор, – сказала Павлина. – Его отец никогда бы такого не сделал. И брат тоже.

– И я же его не поучала, Павлина. Просто высказала свое мнение.

– А он что, ушел?

– Да, и сказал, что больше здесь жить не будет.

Малыша пора было кормить, и разговор прервался, но Ольга понимала: их отношения с мужем уже никогда не будут прежними.

Оправившись от первоначального потрясения после пощечины, Ольга призналась себе и Павлине, что отсутствие в их маленьком доме грозного мужа стало громадным облегчением. Он прислал записку, что вернулся в тот же отель, где жил после пожара. Оттуда было ближе к его стройкам, и это был достаточно благовидный предлог для тех обитателей улицы Ирини, которые могли полюбопытствовать, почему ушел кириос Комнинос.

Все шло спокойно, пока через несколько дней Димитрий не стал плакать гораздо больше обычного, и даже Павлина, гордившаяся своим умением обращаться с младенцами, ничего не могла поделать. Для человека, появившегося на свет меньше месяца назад, этот малыш отличался на редкость громким и пронзительным голосом.

Ольга с Павлиной по очереди носили его на руках, часами укачивали, но ничто не помогало, он все плакал и плакал и не успокаивался, сколько ни прикладывай его к груди.

Однажды утром неожиданно явился Константинос.

– Ребенка на улице слышно! – рявкнул он, отчасти от злости, отчасти чтобы перекрыть рев младенца. – Он болен, должно быть! Почему за доктором не послали?

– Маленькие часто так кричат, горло пробуют, – стала оправдываться Павлина, заметив, что Ольга слегка вздрогнула от гневного окрика мужа.

Константинос повернулся к ней.

– Скажу доктору Пападакису, чтобы зашел после обеда, – резко сказал он. – Я знаю, Павлина, у тебя имеется некоторый опыт, и все же, думаю, стоит узнать мнение специалиста.

После этого, не считая редких визитов, Константинос устранился. Денег давал достаточно, чтобы прокормиться, но обедать с ними не оставался. Ему было не по себе на этой улице, где скотины было больше, чем людей, и где он сам чувствовал себя как свинья в тесном загоне.

Вскоре на улицу Ирини наведался доктор Пападакис. До сих пор он в этой части города никогда не бывал и, как и Константинос Комнинос, даже не пытался скрыть отвращение. Во время своего краткого визита он сохранял на лице такое выражение, словно забрел сюда случайно, по пути.

Доктор осмотрел мать и младенца и немедленно объявил, что беда в материнском молоке. Его не хватало. Димитрию придется найти кормилицу.

Ольга выслушала этот диагноз не без огорчения. Ее так радовало ощущение близости, когда она кормила ребенка. Но она сделает все так, как лучше для него.

Прелесть жизни на такой многолюдной улице в том, что всегда найдется кому прийти на помощь – подметку ли прибить, крысу ли поймать, записку ли отнести на другой конец города. Решение задачи, кто же будет кормить Димитрия, оказалось прямо под рукой.

– Я Элиаса уже почти не кормлю, – сказала Роза, – а молока у меня сколько угодно. Хочешь, я возьмусь?

Это казалось самым естественным выходом.

И не прошло и дня, как Димитрий сосал уже другую грудь. Живот у него опять был полон, и он снова стал расти и крепнуть под постоянным улыбчивым, обожающим материнским взглядом. Мужу Ольга не стала говорить, кого взяла в кормилицы, – знала, что он не одобрит.

Даже на этой улице, которая богачу показалась бы просто нищей, существовало крепко сплоченное сообщество. Жизнь бок о бок сделала людей не менее, а даже более терпимыми друг к другу.

Все дети играли вместе – христианские, мусульманские, еврейские, и когда они затевали салки возле местной церкви, или среди развалин синагоги, или у одного из множества минаретов, которые все еще возвышались над городом, никто и не вспоминал, что это святое место. Тем более не важно было им, кто к какой религии принадлежит.

Они понимали, что чем-то отличаются друг от друга. «А почему ты, Исаак, говоришь не так, как мы? – поддразнивал, бывало, кто-нибудь из мальчиков-христиан. – И почему по субботам играть не выходишь?» Маленьких мусульман тоже дразнили. «А я слышал, как мой отец говорил, что твой дядя вчера напился!» – «Ну и что? Мама говорит, если он не сам ракию покупал, так это ничего не значит!» Вот так и жили люди на улице Ирини: мирясь с особенностями друг друга и привычно закрывая на что-то глаза.

В ноябре в городе состоялся судебный процесс, за которым все следили с большим интересом. Супружескую пару, жителей той части города, где предположительно возник пожар, обвинили в поджоге. Константинос, который теперь заходил на улицу Ирини проведать жену реже чем раз в неделю, появился там как раз в тот день, когда огласили вердикт, и яростно настаивал на том, что поджог был преднамеренным.

Подсудимых оправдали, но по складу своего характера Константинос был неспособен поверить, чтобы такая катастрофа могла быть случайностью, – нужно же было на кого-то излить свой гнев после таких потерь.

– Выходит, нас хотят убедить, что гибель нашего города – просто несчастный случай?! – воскликнул он и ударил кулаком по столу.

Вопрос был риторическим. Ольга в эти дни не решалась ни в чем возражать мужу, хотя про себя считала: уже то, что эта пара потеряла во время пожара все свое имущество, говорит в пользу их невиновности.

В это утро Комнинос едва замечал жену и ребенка. Сидел, уткнувшись в газету. Ольга стояла у плиты, помешивая кофе для мужа, и думала о том, что его гнев доходит до кипения ровно за то же время, за какое поднимается темная жидкость в маленькой турке. Она налила кофе в чашечку, поставила перед ним на стол и отошла.

Оправдание несчастных беженцев было не единственным важным событием этого дня.

Вот уже месяц выходили ежедневные сводки новостей – свидетельство острых противоречий внутри Греции. Как раз перед этим опустошительным пожаром король Константин покинул страну, и его сменил на престоле сын Александр, который, вопреки отцу, поддержал Венизелоса. Очистив армию от роялистов, Венизелос, снова ставший премьер-министром, втянул не слишком прочно объединившуюся Грецию в войну на стороне Антанты. В результате всего этого Леонидас Комнинос отправился сражаться на Македонский фронт, на север страны.

Поставки сукна для армейских мундиров оказались прибыльным бизнесом для Константиноса Комниноса. Каждый день войны приносил ему огромные барыши. Если удастся снова поставить дело на широкую ногу, думал он, миллионы драхм будут у него в кармане. Пусть инфраструктура города разрушена, но он сумеет обернуть ситуацию себе на пользу.