Она рассмеялась. И заговорила о прежних днях, о милом Филипе Сидни, который был таким героем, и о трагедиях последних лет. Ей казалось несправедливым, что после триумфа над Армадой, когда будто тяжесть упала с ее плеч, она потеряла того, с кем могла бы разделить радость триумфа.
Она вспомнила, как они вместе были в Тауэре, как после смерти ее сестры он первый прибежал к ней, предлагая свое состояние… «И руку», – подумала я. Милый Робин, Глаза королевы, как велики были твои надежды в те дни. Она вновь заставила меня вспомнить того молодого человека, каким он был… несравненного, как она называла его. Думаю, она полностью позабыла оплывшего, страдающего подагрой пожилого человека, каким он стал.
Кажется, она позабыла и про меня, вспоминая, вновь проживая свою жизнь вместе с Лейстером.
И неожиданно холодно на меня взглянула.
– Ну что ж, Леттис. Наконец мы встретились. Эссекс выиграл для тебя этот день.
Она дала мне руку для поцелуя, и я была отпущена.
Я покидала дворец в состоянии триумфа.
Прошла неделя. Вызова от королевы не последовало. Я жаждала увидеть сына. Я рассказала ему, что королева разговаривала со мной дружески, но больше приглашений я не получила.
Эссекс сказал ей об этом, упомянув о моем восторге от ее приема. Теперь я действительно желала поцеловать ее руку публично.
Он грустно посмотрел на меня и вдруг закричал:
– Она упряма, эта старуха! – Я была напугана, что его услышат слуги. – Она сказала, что обещала принять тебя – и приняла, но это все.
– Но она не может так поступить! – ошарашенная, сказала я.
– Она говорит, что ничего не изменилось. Она не желает видеть тебя при дворе. Ей нечего тебе сказать. Ты показала себя ее врагом.
Итак, я опять находилась в прежнем положении. Краткая встреча ничего не дала. Я воображала, как она смеется, комментируя нашу встречу.
Волчица думала, что она вернется ко двору, не так ли? Ха! Ей придется изменить свое мнение…
Затем, наверное, она глядела на себя в зеркало и видела не старую женщину, какой она была, а молодую, только что взошедшую на трон, во всем великолепии ее молодости, и рядом с ней ее милый Робин, с которым никто не сможет сравниться.
Затем, чтобы пролить бальзам на свои раны, которые он нанес ей, женившись на мне, она засмеется над моим унижением и разочарованием: она вызвала во мне надежды, она их и уничтожила, чтобы добавить унижения своему врагу.
Теперь я приближаюсь к тем своим воспоминаниям, которые положили начало трагедии моей жизни. Я полагаю, ужасная сцена между Эссексом и королевой была началом его конца. Я уверена, что она не смогла простить ему это, даже более, чем не могла простить мне брака с Лейстером. Она была преданна своим друзьям, и одинаково преданна врагам: она помнила эпизоды проявления дружбы и вновь и вновь вознаграждала друзей, но она никогда не забывала и факта неверности.
Я знаю: во всем виноват Эссекс. Он пошел на провокацию. Его близкий друг, граф Саутгэмптон, был в то время в немилости. Элизабет Верной, одна из горничных и племянница моего первого мужа Уолтера Деверо, стала любовницей Саутгэмптона, и Эссекс помог им тайно обвенчаться. Когда королева узнала и потребовала Эссекса к себе, он дерзко заявил, что не видит причины, почему мужчина и женщина не могут пожениться, если они желают того, и по-прежнему служить королеве. Это ей не понравилось.
Тем временем Елизавета пыталась заключить мирный договор с Испанией. Ее ненависть к войне была так же сильна, как и прежде, и она часто говорила, что войны следует развязывать лишь в случаях крайней необходимости (как тогда, когда Армада подошла к английским берегам), а в иных ситуациях следует предпринимать все, чтобы избежать войны.
Эссекс не разделял этого взгляда и собирался положить конец мирным переговорам. Он победил в дебатах на Совете, к огорчению лорда Берли и Роберта Сесила.
Эссекс собирался бороться против врагов с такой яростной энергией, которая была типична для него. Мой брат Уильям, который после смерти отца унаследовал его титул, пытался отговорить Эссекса от его безрассудства. Кристофер слепо восхищался Эссексом и, хотя я была рада согласию между ними, я предпочла бы, чтобы Кристофер противостоял сыну. Маунтджой предупредил его, затем Фрэнсис Бэкон, но в своей упрямой манере Эссекс никого не слушал. Королева не одобрила замысла Эссекса.
Был душный июльский день, когда дебаты кончились, и я поняла, что роковой шаг был сделан: Эссекс оскорбил достоинство королевы и, в конечном счете, ее личность.
Ирландия была, как всегда, в центре внимания, и королева собиралась послать туда делегацию палаты лордов.
Она сказала, что доверяет сэру Уильяму Ноллису. Он был ее родственником, и она могла положиться на его верность.
Его отец верой и правдой служил ей, поэтому она надеялась и на службу сына.
Эссекс вдруг закричал:
– Это неверная кандидатура. Подходящая кандидатура – Джордж Карью.
Карью принимал участие в экспедициях в Кадиз и на Адзоры. Он был в Ирландии и знал, каково там положение дел.
– Я предлагаю Уильяма Ноллиса, – настаивала королева.
– Вы ошибаетесь, Мадам, – возразил Эссекс. – Мой дядя не подходит. Карью – нужный человек.
Никто и никогда не разговаривал с королевой в подобной манере. Если министры были не согласны с ней, ее мягко уговаривали: Берли, Сесил и другие были искусны в этом.
Но сказать: «Мадам, вы ошибаетесь», – такого не смел никто.
Когда королева жестом показала, что предложения этого неразумного молодого человека не должны браться в расчет, Эссекса охватил гнев. Она публично оскорбила его, она сказала, что он не должен приниматься всерьез. Пыл возобладал над разумом. Он повернулся к королеве спиной.
Она бы приняла его взрыв эмоций, за что она бы его пожурила позже и простила, но это было уже безграничное оскорбление королевы. Она прыгнула на него и надрала ему уши. Затем сказала, что его стоит повесить.
Эссекс, слепой в ярости, взялся за эфес шпаги и вытащил бы ее, если бы не был немедленно схвачен. Когда его выводили, он кричал, что не потерпел бы такого оскорбления от самого Генри VIII. Никто и никогда не видел такой сцены между монархом и подданным.
Пенелопа, узнав об этом, поспешила ко мне. Мой брат Уильям вскоре тоже присоединился к нам.
Уильям был того мнения, что это – конец Эссекса, однако Пенелопа возражала.
– Она слишком любит его. Она простит. Куда он делся?
– Он поехал в деревню, – подсказал Кристофер.
– Ему стоит там оставаться, пока все не забудется, – сказал Уильям.
Я была всерьез встревожена и не представляла, чтобы такое оскорбление было прощено. Повернуться спиной к королеве – уже было непростительно, но вытащить шпагу – это могло расцениваться как измена. У него было много врагов.
Мы все сидели в горе, и не знаю, верила ли сама Пенелопа в свои успокоительные слова.
Все только и говорили, что о происшествии с Эссексом, пока не случилось событие большей важности. Лорд Берли, семидесяти восьми лет, умирал. Я слышала, что он позвал своих детей, благословил их и королеву и передал свое завещание стюарду. Затем он тихо отошел.
Когда об этом сказали королеве, она была безутешна. Она пошла в кабинет и плакала там, потом вспоминали, что ее глаза были в слезах. Ничья смерть со времени Лейстера не производила на нее столь сильного впечатления.
Он умер в своем доме в Стрэнде, тело его было отпето в Вестминстерском Аббатстве, а захоронено в Стэмфорд Бэрон. Приехал на похороны мрачный Эссекс, и все отметили, что он был в большом трауре. После он прибыл во дворец Лейстера, и мой брат Уильям был там с Кристофером и Маунтджоем.
Уильям сказал:
– Самое время тебе пойти к королеве и утешить ее. Она сломлена горем.
– Она злится на меня, – сказал Эссекс, – но и я – на нее.
Я вмешалась: