Изумруды к свадьбе

Я немедленно отправилась в классную комнату, через которую Женевьева должна была бы пройти в свою спальню, и обнаружила там Нуну.

И вот появилась Женевьева. Она выглядела почти красивой с ее темными сияющими глазами. Когда она увидела, что мы ждем ее, то ехидно улыбнулась.

– Мы очень беспокоились, – сказала я сдержанно. – Вы же знаете, что вам запрещены прогулки верхом без сопровождения взрослых.

– Но это было раньше, мадемуазель, а теперь все по-другому.

– Я этого не знала.

– Вы не можете знать все, хотя и думаете, что знаете.

Я была глубоко удручена, поскольку девочка, которая стояла сейчас перед нами, не желавшая ни с кем и ни с чем считаться, ничем не отличалась от той, которая встретила меня по приезде в замок. А я-то считала, что достигла какого-то прогресса в ее воспитании. Однако, похоже, никакого чуда не произошло. Да, бывали периоды, когда Женевьева могла быть приятной в общении, но по сути своей продолжала оставаться дикой и необузданной, особенно когда ее охватывало желание вести себя именно таким образом.

– Я уверена, что ваш отец был бы крайне недоволен.

Она сердито бросила мне:

– Тогда скажите ему! Скажите! Вы ведь с ним такие друзья!

Я возмутилась:

– Это абсурд! И потом, очень неразумно с вашей стороны одной отправляться на прогулки верхом.

Она стояла, продолжая ехидно улыбаться, и в этот момент мне пришла в голову тревожная мысль: а была ли Женевьева действительно одна?

Внезапно она воскликнула:

– Послушайте, вы, обе! Я буду делать то, что захочу. И никто, ну никто не сможет мне помешать в этом!

Женевьева схватила шляпу и исчезла в своей комнате, хлопнув за собой дверью.

Наступили нелегкие дни. У меня даже не было желания пойти к Бастидам, так как я боялась встретить там Жан-Пьера. Наши дружеские отношения, которые всегда доставляли мне такое удовольствие, грозили вконец испортиться. Сразу после ярмарки граф уехал на несколько дней в Париж. Женевьева старательно избегала меня. Я пыталась еще больше, чем раньше, отдаваться работе, и это немного помогало мне успокоить возбужденные нервы.

И вот однажды утром я вдруг обнаружила, что нахожусь в комнате не одна. У Клод была пренеприятная привычка бесшумно появляться у людей за спиной.

Она выглядела прелестно в голубом пеньюаре, отделанном лентой цвета красного вина. Я уловила слабый запах мускусной розы – духов, которыми она обычно пользовалась.

– Надеюсь, что не испугала вас, мадемуазель Лоусон? – любезно спросила она.

– Нет-нет, что вы!

– Видите ли, мне надо поговорить с вами. Я все больше и больше беспокоюсь о Женевьеве. Она становится невозможной, ее манеры просто безобразны. Сегодня утром она нагрубила мне и мужу.

– Это девочка, которая подвержена резкой смене настроений, но она может быть и очаровательной.

– Я нахожу ее крайне невоспитанной и неуклюжей. Не думаю, что какая-либо школа захочет терпеть подобную ученицу, если только она не изменит своего поведения. Я заметила, как она кокетничала на ярмарке с одним из виноградарей. При ее теперешнем настроении и непомерном упрямстве она может накликать на себя беду. Ее уже нельзя считать ребенком, и боюсь, что она может завести связь, которая…

Я кивнула, поскольку ясно понимала, куда она клонит. Клод имела в виду увлечение Женевьевы Жан-Пьером.

Она подошла ко мне ближе.

– Если бы вы могли использовать свое влияние на нее… Ведь если она будет знать, что мы беспокоимся о ней, то станет вести себя еще безрассуднее. Но я вижу, что и вы понимаете опасность, которая может грозить Женевьеве. – Клод лукаво посмотрела на меня. Я догадывалась, какие мысли бродили в ее голове: если вдруг случится беда, на которую она намекала, то я в какой-то степени буду в этом виновата. Разве не я поощряла дружбу Женевьевы с Бастидами? Ведь до моего появления в замке девочка едва ли вообще знала Жан-Пьера.

Я почувствовала себя немного неуютно. А Клод тем временем продолжала:

– Ну как, вы подумали над моим предложением?

– Сначала мне следует закончить работу здесь, а потом уже думать о чем-либо другом.

– Только не слишком тяните. Вчера я узнала, что одна дама из этой группы собирается создать в Париже школу искусств. Там наверняка будут очень хорошие вакансии.

– Звучит слишком заманчиво, чтобы быть правдой.

– Однако это именно так! Поэтому скорее принимайте решение.

Клод почти застенчиво улыбнулась и ушла. А я пыталась продолжить работу, но никак не могла сосредоточиться. Она хочет, чтобы я уехала. Это совершенно очевидно. Видимо, ее задело, что часть внимания, которое, как она считала, должно принадлежать ей без остатка, граф дарил мне. Возможно, и ее беспокойство о Женевьеве было искренним. Неужели я неверно судила о Клод?

Вскоре я убедилась, что Клод действительно заботилась о Женевьеве. Это подтвердилось, когда мне довелось услышать ее разговор с Жан-Пьером в той самой рощице, где произошел несчастный случай с графом. Я ходила навестить Габриэль и по дороге обратно в замок решила сократить путь, пройдя через рощу, когда услышала их голоса. Не знаю, о чем они говорили и почему выбрали такое место для свидания. Потом до меня дошло, что эта встреча, возможно, не была обговорена заранее. Они могли встретиться совершенно случайно, и Клод решила воспользоваться возможностью и сказать Жан-Пьеру, что не одобряет дружбы Женевьевы с ним.

А я-то в своей гордыне вообразила, будто ее обуревало одно-единственное чувство – ревность.

Тем временем моя работа над фреской подходила к концу. И теперь со стены на меня смотрела дама с изумрудами, которые хоть и потеряли свой цвет, по форме были идентичны тем, что были изображены на самой первой отреставрированной мною картине. Женщина была любовницей Людовика XV и положила начало коллекции изумрудов де ла Талей. По композиции фреска напоминала живописный портрет, за исключением того, что здесь на даме было надето платье из голубого бархата, а на картине – из красного. Кроме того, на стене был изображен спаниель. И еще эта поразившая меня надпись: «Не забывайте меня».

Теперь, когда фреска была расчищена почти полностью, стало видно, что собака находится как бы в стеклянном гробу и что рядом с ней лежит еще что-то. Я была настолько взволнована открытием, что забыла про все свои личные неурядицы. Это находившееся в гробу «что-то» очень походило на ключ, один конец которого был украшен цветком ириса.

Я была уверена, что наткнулась на своего рода зашифрованное послание, ибо слова, гроб, в который была помещена собака, и ключ – если только действительно это был ключ – не являлись частью более поздней росписи. Они были нанесены на портрет женщины с собакой рукой обыкновенного любителя.

Как только граф вернется в замок, я должна непременно показать ему это.

Чем больше я думала о любительском дополнении к фреске, тем более значительным оно мне казалось. Я старалась сосредоточить мысли только на этой загадке. Женевьева по-прежнему избегала меня. Каждый день после полудня она уезжала одна на свои прогулки верхом, и никто не мог ей воспрепятствовать. Нуну закрывалась в своей комнате и, как мне казалось, перечитывала ранние дневники Франсуазы в безнадежной попытке пережить еще раз то милое время, которое она проводила с более послушной подопечной.

Я беспокоилась о Женевьеве и все время думала о том, что вдруг Клод была права и я в какой-то степени виновата в ее поведении? Я вспомнила нашу первую встречу, о том, как она закрыла меня в камере забвения и как еще раньше собиралась познакомить меня со своей матерью и, приведя на ее могилу, сообщила, что та была убита… ее отцом.

Вероятно, именно эти размышления и привели меня однажды на кладбище де ла Талей. Я подошла к могиле Франсуазы и еще раз прочитала ее имя, высеченное на мраморе, а потом принялась искать могилу дамы с портрета.

Я не знала ее имени, знала только то, что была одной из графинь де ла Таль. Но поскольку в юности она слыла любовницей Людовика XV, можно было предположить, что дата ее смерти приходится на вторую половину восемнадцатого столетия. И вот я случайно набрела на могилу Марии-Луизы де ла Таль, умершей в тысяча семьсот шестьдесят первом году. Несомненно, это и была та самая дама с портрета. Я подошла к украшенному статуями склепу и вдруг почувствовала, что наступила на что-то. Посмотрела себе под ноги и увидела крест – точно такой же, как во рву, на который мы накануне ярмарки наткнулись с Женевьевой. Я наклонилась, чтобы внимательно рассмотреть его, и увидела выгравированную на нем дату и несколько букв. Опустившись на колени, я прочитала: «Фидель, 1790».

Та же кличка. Только дата была другой. 1790 вместо 1747. Этот Фидель умер, когда на замок наступали бунтовщики и юной графине пришлось спасаться бегством, чтобы сохранить не только свою жизнь, но и жизнь своего еще не родившегося ребенка.

Был ли во всем этом какой-то смысл? Несомненно! Тот, кто изобразил вокруг собаки ящик, похожий на гроб, и написал на картине слова: «Не забывайте меня», хотел этим что-то сообщить. Но что?

Я еще раз внимательно осмотрела крест. Ниже имени Фиделя и даты были нацарапаны какие-то слова. «Не забывайте тех, кого забывают» – разобрала я, и сердце мое бешено забилось от волнения, ибо надпись очень напоминала уже виденные мною раньше!

Что это должно было значить? Только одно – и мне предстояло убедиться в том, что это вовсе не могила, которую любящая хозяйка вырыла для своей собаки. До меня вдруг дошло, что у собаки была, конечно, только одна могила – та, что во рву. Кто-то, кто жил в тысяча семьсот девяностом году – самом роковом и богатом событиями в жизни французского народа, – пытался через десятилетия передать послание. Это был своего рода вызов, и я не могла не принять его.

Я поднялась на ноги и направилась к замку, по дороге припоминая, что где-то в парке есть сарай для хранения садового инвентаря. Найдя там лопату, я снова отправилась на кладбище.

Когда я шла обратно через рощу, у меня внезапно появилось неприятное ощущение, что за мной следят. Я остановилась, прислушавшись. Вокруг была тишина.