Заря и Северный ветер. Часть II

– Только вы никому не говорите! Отец сердится на ма за такие мысли, потому что они толкают её под лёд, ей нужно держать их в чёрном кармане. Иногда он, конечно, смеётся, что она на место в Совете метит.

– Слушай, Гриш, ты сказал, что Алёну неправильно научили…

– Ма так считает.

– Ага! А кто её научил?

– Хозяева. Она же много лет ходила на специальные занятия, чтобы стать учителем.

– Ммм. Ясно. А что это за Совет?

– В нём главы всех кланов Севера, они придумывают законы, проводят суды над провинившимися сиверами.

– И людьми?

– Нет. Людей рассудит хозяин и главы семьи, – Гриша спрятал руки в карманы и двинулся в путь, впереди уже показалось озеро. – Нам повезло, на нашей земле хотя бы есть законы Владимира Вячеславовича.

– Законы?

– Их несколько, но они объединены одним названиям «закон Чернова», ну как связка хвороста.

– А что значит «на нашей земле»?

– На земле Черновых. Владимир Вячеславович уговаривал других принять наш закон, объяснял, что «право обучения» и «право помощи» очень выгодны хозяевам. Но ничего не получилось, их одобрили только Белоозёровы и Вишняковы. Хотя мама слышала, что у них они исполняются так же, как у нас «право слова», – Гриша внезапно умолк и ускорил шаг.

Ирина ждала продолжения, но её друг молчал, он испугался, что опять сболтнул лишнего. Она не стала наседать и снова заговорила, когда они вышли на берег бескрайнего Чёрного озера. Глядя на видневшийся вдали железнодорожный мост, Ирина спросила:

– А куда он ведёт?

– В город. Много куда, – без охоты ответил насупившийся Гриша.

– А что это за «право слова»?

Мальчик стянул с плеча связанные шнурками коньки и запыхтел с ними.

– Я никому ничего не скажу… Правда! Тебе не надо меня бояться.

Он торопливо огляделся, проверяя, что их никто не подслушивает.

– Владимир Вячеславович считает, что нельзя запретить человеку чувствовать и говорить…

– Я слышала такую фразу от девушек в замке.

– Ещё бы! У нас многие его слова наизусть знают. Это право разрешает людям обсуждать всё, о чём они думают. И даёт защиту от суда и наказания, если кто-то сообщит хозяевам, ну, понимаете… о неправильных…

– Доносы? – воскликнула Ирина.

– Тише! Не кричите.

– Прости…

Они сели на прибитую к берегу корягу и стали расшнуровывать ботинки.

– И как, работает это право? – шёпотом спросила Ирина.

Гриша пожал плечами и сунул ноги в коньки.

– Работает… Но людей всё равно наказывают… Судят «за приверженность к крайним взглядам, толкающим на преступление против основ строя и безопасности Севера», – чётко отрапортовал он.

Ирина так и застыла с открытым ртом.

– И Владимир Вячеславович судит? – она зло сузила глаза.

– Нет, этим распоряжается Мстислав Иванович. Но лучше бы Владимир Вячеславович… Он справедливый. Но теперь он только строит дома. Из Совета его изгнали. Для нас это очень плохо – больше изменений не будет. Но ма говорит, что иначе и быть не могло, он ведь против ветра шёл.

– У тебя очень мудрая мама…

– Знаю, – просиял Гриша, и на щеке его появилась ямочка. – Её очень многие слушают! К ней всё время кто-то приходит за советом или когда плохо. Когда Дару обидели сильно, она к ма сразу пришла.

Стремительно пролетели последние зимние дни. За плечами Ирины оказался целый северный май, впереди её ждал такой же снежный июнь. Дневник Ирины пополнялся новыми записями и быстро превращался в распухающую книжку. В нём она, благоразумно не называя своего «осведомителя», писала о «праве выбора» и «праве слова». Её возмущало то лицемерие, с каким обвинённого по доносу оправдывали, благодаря закону Чернова, но тут же осуждали по другой статье. Тут сами собой напрашивались сравнения и аналогии, но Ирина, к своему изумлению, не могла их сформулировать. Для неё стало открытием то, что она совершенно ничего не знала о судебной системе Той стороны и Юга. Сейчас это казалось диким и ненормальным. Даже не знающая другого мира Рада понимала больше её! В Раду Ирина просто влюбилась, она восхищалась мудростью, силой и острым юмором этой на вид тихой и несмелой женщины.

С июнем снег стал быстро сереть и оседать. Колючая, свалявшаяся на дорогах шерсть под ослепительным солнцем быстро таяла. Владимир всё не приезжал, и свободная от его надзора Ирина продолжала исследовать территорию Чёрного плюща. Набив едой украшенный Радой мешок, она перебрасывала его через плечо и убегала из замка к Грише. Вместе они кормили и изучали в бору птиц, играли с Нуаром (так Ирина назвала самого прилипчивого щенка), катались на коньках. Даже немногословный Фёдор, набравшись храбрости, однажды составил им компанию. Забыв о своём смущении, он уверенно скользил по исполосованному озеру, набирая скорость скрестным шагом и плавно описывая круги. У него выходило так умело и красиво, что Ирина не могла удержаться от восторженных восклицаний. Когда они долетали до Фёдора, он вдруг спотыкался и останавливался. Раз она попросила его научить её бегу спиной вперёд, и он, краснея и запинаясь, попытался что-то показать и объяснить. У Ирины выходило плохо, и она громко хохотала над собой, заражая своим смехом братьев.

Но это затишье оказалось обманчивым и временным. Даже оно, как это бывает перед грозой, было пронизано напряжением. Варвара и Мстислав, словно сговорившись, донимали Ирину насмешками и странными намёками. Катерина тоже по-своему досаждала ей: в самые безоблачные минуты служанка нелепым замечанием или глупым спором легко портила ей настроение. Иногда Ирине начинало казаться, что Катерина таким способом ведёт с ней подпольную войну. Конечно, она старалась избегать ссор: молчала или отвечала коротко и вежливо. Чужие обидные слова она пропускала мимо ушей, однако исподволь они расшатывали её равновесие и раздражали и без того натянутые нервы. В какой-то миг она не выдерживала, и её накрывало чувство беспредельной усталости. Она вдруг отчётливо осознавала, кто она и где находится. В груди током расходилась острая боль, дышать становилось труднее, голова отключалась. Ирина закрывалась в спальне, забивалась в угол и, сжавшись в комочек, плакала горько и навзрыд.

Обычно такие приступы длились недолго. Мало-помалу она впадала в оцепенение, часами глядела в одну точку, пока сон не проглатывал её сознание. На утро она просыпалась разбитой и опустошённой, но всё равно собиралась и сбегала в Серые Уголья. В доме Петровых ей было уютно и спокойно, там к ней уже привыкли, при её появлении перестали бросать свои дела и строиться по струнке. Хотя Глеб и Рада по-прежнему немного волновались и с большим смущением принимали приносимые Ириной продукты. Девушка нарочно брала больше, чем нужно, и «остатки» после прогулки оставляла у Петровых, объясняя тем, что «завтра пригодится», но на завтра приходила с новой провизией. Это было небольшое, почти незаметное расточительство, и всё же, к несчастию Ирины, оно не осталось незамеченным.

Одним ясным солнечным днём, предвкушая очередной поход в деревню и мурлыкая что-то себе под нос, Ирина спустилась на завтрак. Еду она по-прежнему готовила себе сама, потому хотела пройти через столовую на кухню. Но, едва переступив порог зала, она испуганно замерла – за столом сидели Мстислав и Владимир. Встретившись с задумчивыми глазами мужа, она сразу уловила в них что-то недоброе. Кровь отлила от её лица, внутри всё похолодело, но она всё же сумела ровным голосом вымолвить необходимое:

– Добро пожаловать…

Он коротко кивнул и отвернулся.

– Присаживайся, невестка, – с нажимом сказал Мстислав. – Завтрак тебе принесут, не стоит утруждать себя.

Настороженная Ирина опустилась на стул рядом с Владимиром. В следующий миг в гостиную с подносом вошла Катерина.

– Владимир, у твоей супруги наконец-то появился аппетит. Катя принесла новые списки для закупок. Не знал, что южане так… ненасытны. Не обижайтесь только, Ирина, для любимой невестки мне ничего не жаль…

– Да! Я стала лучше себя чувствовать… ещё и весна, наверно, так действует на меня, – Ирина старалась не смотреть на служанку, ставящую перед ней тарелки.

– Я уж думал, может, у нас крысы завелись?

– Нет! Я часто бываю на кухне. Крыс и мышей никогда не видела. Там всегда чисто.

– Может, вы ждёте пополнение? – прищурился Мстислав.

Ирина, затаив дыхание, уставилась на мужа, но он не ответил ей. Владимир понимал, что дядя играет, что этот разговор всего лишь представление, поэтому с безразличным видом ждал развязки.