Метатрон

Закричать. Закричать, чтобы оттолкнуться хотя бы от собственного крика, чтобы осознать себя в пространстве. Но нет, не в этот раз…

Губы спеклись, вросли друг в друга, как бинт врастает в рану. Попытка раскрыть рот провалилась, и я смог только замычать. Так тихо и невнятно, что и сам не был уверен – мои ли это звуки и существуют ли они вообще.

Я был заперт в собственном теле. Мое сознание билось в застенках, не находя выхода. Может, это кома? Господи, пожалуйста, дай мне выбраться! Дай. Мне. Вырваться.

Собрав все силы и всю волю, что еще оставались, я разорвал спекшиеся губы, и закричал. Но услышал только слабый, хриплый стон.

Пересохший рот окропился кровью, ее солоноватый вкус был живым. Я был живым. И, узнав ответ на главный вопрос, ватный, больной мозг подкинул еще один. Еще два. Где ты? Кто ты?

Как только что проснувшийся, я теперь пытался обрести себя. Очнуться в собственной постели, в чужой постели, в какой-нибудь постели…

В голове должны были пролетать картинки с местами, где я жил. Но они не пролетали. Вместо них чернела все та же пустота обратной стороны век.

Но вдруг, что-то на мгновение блеснуло. Как будто случайный лучик солнца заглянул в мою могилу. И я услышал мягкий шорох. Тут, и правда, был ковер, и некто шел по нему. Шел, чтобы остановиться рядом со мной.

Тонко зазвенела металлическая посуда, ее, наверное, поставили на пол. В воздухе разлился нежный, сладковатый восточный аромат. Какие-то цветы. Жасмин? Роза?

Пришедший затянул вполголоса заунывную, увлекающую в транс мелодию, и моих век коснулась теплая, влажная, ароматная ткань.

Похоже глаза загноились, и ресницы плотно склеились засохшим гноем. А теперь влага его растопила, и я наконец прозрел.

Смотреть было больно, хотя кроме темноты и смотреть было не на что. Только под глазами светлела маленькая тонкая рука и белела холщовая тряпочка, мягко касавшаяся моего лица. Тряпочка успокаивала и утешала. Терзавшая тело боль становилась глуше, как будто откатываясь куда-то вглубь, прячась, укутываясь, забываясь.

Я засыпал, обретая покой. Сознание уже не казалось заточенным. Ему становилось хорошо и уютно внутри истерзанной, измученной плоти. Плоти только требовалась передышка, отдых, чтобы восстановиться и снова заработать, как раньше… Надо было дать ей эту возможность.

Прежде, чем провалиться в сон, сквозь смыкающиеся веки я успел заметить женщину. Женщину в белом платке, склонившуюся надо мной.

У нее были синие глаза. Большие синие глаза.

***

Габриэль мягко опустился на землю и глубоко вдохнул пряный и терпкий ночной воздух. Похолодать еще не успело, но звезды уже высыпали на чистый и ясный небосклон. Габриэль любил бывать на земле и даже немного завидовал брату, которому выпала честь прожить здесь целую жизнь, жизнь человека.

– Братец, твой земной путь окончен! Можешь собираться домой! – ответа не последовало. Темная, сгорбленная спина, едва проступавшая сквозь ночную мглу, осталась безучастной к таким новостям. Габриэль смутился, но продолжил, – Завтра к тебе придет машиах, ты укажешь на него людям, передашь ему учеников и будешь свободен!

И снова тишина. Габриэлю даже пришла шальная мысль, а не умер ли брат? Возможно, ли это при теперешнем его состоянии? Он подошел к нему и аккуратно положил руку на острое, отощавшее плечо.

– А что потом? – брат повернулся к Габриэлю, и тот невольно отшатнулся. На него смотрела страшная восковая маска, кости, едва обтянутые кожей, и большие, впалые черные глаза, нервно поблескивающие при свете звезд.

– Эм… Потом… Потом тебе нужно будет умереть, как человеку, естественно. Мы что-нибудь придумаем, ты же знаешь.

– Она меня убьет? Да? Вы же специально так придумали? Она приходит ко мне каждый день. Каждый день, брат. То стоит в толпе, то подходит с вопросами, то твердит как заведенная: «Ты машиах, ты! Стань машиахом!» А я ничего не слышу, я вижу только тонкую смуглую кожу с голубоватыми прожилками, маленькую острую грудь и узкие мальчишечьи бедра, покачивающиеся на каждый шаг… Что со мной происходит? Зачем вам это? – он вдруг схватил руку Габриэля, вцепившись в нее колючими, костлявыми пальцами. Малах даже почувствовал боль и прикусил губу – воплощаться на Земле было естественно, но не всегда приятно. Уж лучше бы он явился брату дуновением ветерка.

– Братец, ты же знаешь, что раньше ангелы могли бывать на земле по своей воле и жить с земными женщинами, но Господа это не устроило, и он сделал нас бесплотными духами. Теперь мы спускаемся лишь по его указам, и только здесь обретаем телесный образ или какой иной. Тебя, как великого священника, великого князя и вождя небесных ратей Б-г направил сюда с важнейшей из миссий. Для этого ты принял человеческое обличье, а, значит, и все, что оно влечет за собой – свободную волю и право выбора. Посылая тебе женщину, Б-г дает тебе другой путь. Выбери правильный, вот и все, – Габриэль чувствовал, что сам не верит в то, что говорит. Это были заученные фразы, которые знал каждый малах. Фразы, которые вряд ли могли помочь метущемуся Йоханану.

Состояние брата пугало Габриэля. Да, Б-г дал своему Первосвященнику тяжелое послушание. Но разве мог он, высший из малахов не справиться с ним? А Йоханан, очевидно, не справлялся, он был потерян и истощен. И никто не сказал Габриэлю, что ему делать в этом случае, как помочь брату выкарабкаться и снова обрести почву под ногами. Вот и приходилось повторять банальные истины, не имея ничего другого под рукой.

– А что будет, если я пойду с ней, а не с Б-гом?

– Для мира ничего не изменится. Машиах все равно придет. Не завтра, так послезавтра. Не здесь, так в другом месте. Кто-то займет твое место подле трона Господа. Все пойдет своим чередом, другим, но тоже своим.

– Что ждет меня?

– Не знаю… Жизнь, обычная человеческая жизнь. Со смертью и разложением в конце. И вряд ли она будет праведной и счастливой, с такой-то женщиной и с таким-то грехопадением. И, конечно, туда, – Габриэль ткнул пальцем в черную сияющую бездну, распростертую над их головами, – ты больше не вернешься. Справишься? – он не хотел пугать брата, но что еще он мог ему ответить? Это Йоханану дали человечность, как послушание и благословение, а ему, никогда не приходилось быть кем-то еще, кроме как безвольным посланцем Г-да. Он не понимал, что твориться в голове у брата, и не мог понять. Всемогущий малах был бессилен перед человеческим естеством.

«Как можно променять Царство небесное на земную женщину? Разве это стоит того? Может, другой наш братец приложил руку к помешательству Йоханана?» – Габриэль отчаянно пытался найти ответы, он чувствовал, что первый из малахов готов сдаться и свернуть не туда. А что может быть страшнее?

– Человеческие страсти обходятся дорого, посмотри на себя! Не здесь твое место, – Габриэль пытался воззвать к разуму Йоханана. Где-то глубоко внутри он не верил ни в побег брата, ни в то, что реальная свобода выбора существует. Но то, что представало перед его глазами теперь, говорило об обратном.

Цепкая братская хватка ослабла, и Габриэль смог выпростать свою руку. На ней остались глубокие вмятины от ногтей и сине-багровые кровоподтеки. Как хорошо, что все это ненадолго. Нет, завидовать земной жизни не стоит. Лучше подсматривать за ней в замочную скважину и иногда спускаться, чтобы подышать и почувствовать. Этого более, чем достаточно.

– Ты что-то решил?

– У меня еще есть время подумать, – брат снова отвернулся от Габриэля, но что-то в его облике ожившего отчаяния изменилось. Что-то едва уловимое и совсем человеческое…

***

Меня бросало то в жар, то в холод. Я то просыпался, то вновь проваливался в тупую бездну болезненного сна. Это был калейдоскоп пробуждений – россыпь фрагментов, которые никак не хотели собираться в единый паззл.

Блеск длинных медных сережек, колкое касание грубого бинта, кислый вкус питья, которое мне давали на губке, будто Христу…

Не знаю сколько прошло времени, но постепенно пробуждения становились длиннее, боль тише. Осторожно, поскрипывая, включался в работу мозг.

Я был жив и нездоров. Ощупать себя я не мог – кисти рук кто-то тщательно забинтовал, приходилось опираться на ощущения. Конечности шевелились, голова тоже, я мог поворачиваться с боку на бок – значит, обошлось без переломов. Без серьезных переломов.

Я подхватил какую-то инфекцию? Когда и где? Зачем тогда бинты? Лицо, кажется, тоже было перевязано…

Ответы находились постепенно. Что-то вспоминалось, о чем-то я только догадывался. Мозг очень неохотно делился информацией. Он работал, как полетевший жесткий диск – из него можно было что-то выковырять, но только с программой восстановления. И я восстанавливал битые байты, один за другим, как мог и как умел.

Я лежал в пещере. То ли вырубленной в скале, то ли естественной. Но довольно глубокой и просторной. Здесь всегда было прохладно и влажно. И темно. Свет снаружи проникал только иногда, когда ветер или неаккуратность входившего создавали щель между двумя коврами, занавешивавшими вход.

Перед коврами смолили, отбрасывая страшные тени, масляные лампы. Слабое, мягкое сияние давала и лампадка, стоявшая в дальнем углу. Там было что-то вроде домашнего алтаря или михраба.

Овечий запах мечети, так поразивший меня, шел от ковров. Дорогих, натуральных ковров. Они не только заменяли дверь, но и лежали на полу, висели на стенах, вместо обоев, и даже застилали потолок.

То тут, то там ковры покрывали темные влажные пятна. По одной стене даже стекал ручеек. Воды в пещере хватало, чистой и пресной.

Посмотрев на капли, которыми потела пещера, я почувствовал сухость во рту. Почувствовал, и сам себя одернул: «Не так уж тебе и хочется пить! Вот тогда пить хотелось по-настоящему!»

Тогда – это когда?

Калейдоскоп на этот раз сдался и услужливо подсунул мне недостающий пазлик. Я увидел, как иду по барханам, один. На мне запыленная военная форма и берцы. А кругом, насколько хватает глаз – только раскаленное небо и раскаленный песок…

Похоже меня настиг удар, тепловой или солнечный, или оба разом. Кисти рук и лицо не были закрыты одеждой, а потому обгорели. Пока все логично.

От перегрева и обезвоживания я потерял сознание, а синеглазая женщина подобрала меня и притащила сюда, в пещеру. Настоящее чудо. Если учесть, что кроме нее я никого не видел, а значит, она справилась самостоятельно с крепким мужиком в отключке. Впрочем, таскали же медсестры раненых в войну, еще и под пулями…

Хотя, может, и тут стреляют? Местность, которую я вспомнил, и обстановка пещеры, намекали, что я где-то на Большом Ближнем. Может, в Северной Африке. У женщины, которая меня спасла, было очень странное одеяние. Домотканый серо-белый балахон, скорее мужской, чем женский, и хитро повязанный тюрбан из той же ткани. Бедуинка? Берберка? Или из племени туарегов? Но они, кажется, не так одеваются…