Этот сильный слабый пол

Больше приглашать не пришлось. Молодые, здоровые, голодные, далекие от проблем старшего поколения, да у них и своих с лихвой хватает, ринулись к столу, как будто от этого зависела жизнь всего человечества.

– А вы, Варвара Шеменовна, – с забитым ртом едва смог выговорить Степушка.

– Спасибо, Степан, я с Татьяной Григорьевной, с гинекологии перекусила, и еще там кофе, и чайник, наверно еще не остыл…, – Варвара как-то слишком быстро встала из-за стола. Молодые врачи дружно перестали жевать и с недоумением воззрились на нее. – Ешьте, ешьте, – вторая улыбка получилась более удачной, и дружное жевание тут же возобновилось.

Говорят, что человек не может ни о чем не думать. Теперь Варвара знала, что такое может быть. В голове было пусто, просто ни одной, даже самой захудалой мысли. Наверно, надо выйти в коридор и чуть проветриться, сейчас начнут все собираться на утреннюю конференцию в отделении, а затем общебольничная, и нельзя всех пугать своим видом. В конце концов, никто не умер, и не она первая, не она последняя. Ну, что ж, заведу еще одного кота, а лучше двух, и мы все вместе будем медленно стареть. А то пеленки, распашонки, детский сад, школа – одна головная боль…

И вдруг Варвара ясно, очень ясно почувствовала, что если сейчас она не выберет другую тактику мышленья, то все закончится банальными слезами, и не просто слезами, а реками, морями слез от жалости к себе, к своей собственной глупости и лени, которая не позволила все решить вовремя. Она широко распахнула дверь и почти выпала в еще сумрачный коридор. Марфа Васильевна стояла буквально в двух шагах от двери и всей своей позой просто излучала ожидание.

– Ну вот, а я тут стою и думаю, когда ж вы-то появитесь? После того, как гинекология вся в красных пятнах выскочила из кабинета, а потом эти два мальца туда ввалились, ну, думаю, вы там с ними долго не продержитесь и скоро здесь сами будете. Только в одном ошиблась: думала вы плакать будете, а вы молодец, видно, трудно, но держитесь… – Марфа Васильевна чуть перевела дыхание и продолжила: – только вы ничего сейчас не говорите, потому что точно слезы польются, они и так, видно на подходе, а на конференции сидеть заплаканной, с красным носом и опухшими глазами, это mauvаis ton.

У Варвары от неожиданности мгновенно высохли уже подступившая к горлу сырость.

– Дурной тон, – перешла на родную речь санитарка, – хотя я думаю, вы меня и так поняли. И еще, я не ваша фея-крестная, да и вы, Варвара Семеновна, далеко не Золушка, и все же я вам тут написала свой телефон: ну, бывает такое, что совсем не к кому обратиться, а все очень, ну совсем очень плохо так вот тогда и позвоните, а если вдруг все хорошо, хотя, думаю, это не ваш случай, тогда звоните обязательно.

Марфа Васильевна сунула в Варварину ладонь скомканную бумажку и, как-то неуловимо кивнув головой, легко подхватив ведро и швабру, двинулась в глубь коридора.

Утренняя конференция на отделении напоминала небольшой переполох в курятнике. Говорили все, кто о прошедшем вечере, кто о планах на предстоящие выходные, кто о последних новостях: цены, Украина, Америка, Евросоюз – там было все по-прежнему, цены росли, Украина билась в националистической истерике, Америка и Европа дружили против России. В меньшей степени интересовались пациентами. Отделение не хозрасчетное, здесь в основном лежали забытые близкими и Богом старики, лица, кроме прописки, не имеющие ничего и «гости нашего города» посетившие его улицы в роковой для них час. Почти как у Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Минуты, конечно, для них явно оказались роковыми. Нечего путать духовное и материальное, и как закономерный итог – койка на второй хирургии. А Тютчев, Варвара очень любила Тютчева и вообще русскую поэзию девятнадцатого и начала двадцатого века.

– Что вы там все бормочете, Варвара Семеновна?

Гул в ординаторской прекратился, и воцарилась недоумевающая тишина. Еще никогда Иван Федорович, свежеиспеченный как кандидат медицинских наук, так и заведующий отделением, не прерывал конференцию, обращаясь к кому-то конкретно. Это было из ряда вон выходящее событие.

– Да, да, Варвара Семеновна, я к вам обращаюсь, о чем вы там шепчете всю конференцию? – Иван Федорович наслаждался произведенным на всех впечатлением. – Нам просто всем будет интересно, не правда ли, коллеги?

– Я, – растерялась Варвара, – я о Тютчеве…

– О каком Тютчеве, это новенький? В какой палате и почему вы о нем не доложили? Иван Федорович возмущенно поднялся со своего стула. Внешне заведующий чем-то был похож на баклажан. Небольшая грушевидная голова с тугими щечками, полноватые плечи, плавно стекающие в обширную тазобедренную часть. Лицо и особенно бульбообразный нос были испещрены сетью фиолетовых атеросклеротических прожилок, что еще больше делало его схожим с овощем.

– Это не пациент, это Федор Иванович…, – попыталась осторожно выйти из неловкого положения Варвара.

– Я Иван Федорович, – повысил голос до фальцета завотделением, – пора запомнить, как зовут ваше непосредственное начальство.

– Я помню, как вас зовут, – в голосе Варвары зазвенел металл, – я говорю о Федоре Ивановиче Тютчеве, который умер…

– Что-о-о, когда? – казалось, что заведующего сейчас хватит апоплексический удар.

– Великий русский поэт Тютчев Федор Иванович умер в 1873 году, – невозмутимо закончила Варвара. Иван Федорович чуть качнулся вперед и с такой силой сжал спинку стула, что раздался треск: то ли стул таким образом прощался с незадавшейся жизнью, то ли это трещали фаланги пальцев заведующего. Все, кто находился в ординаторской, боялись не только что-то сказать, прокомментировать, а зная его истероидную натуру, боялись даже пошевелиться и дышать. И это был не просто страх, а скорее общее недоумение, непонимание происходящего, с чего все началось и что послужило причиной истерики у молодого, здорового и благополучного мужика можно было только догадываться.

Обведя налитыми кровью глазами всех присутствующих и остановив взгляд на Варваре, Иван Федорович на одном выдохе произнес:

– После общеклинической конференции вас к себе в кабинет вызывает Альберт Альбертович, настоятельно рекомендую вам не задерживаться, – и строевым шагом вышел из ординаторской.

– Элвис покинул здание, «Лада седан – баклажан», – наперебой стали выдавать перлы, демонстрируя свое остроумие, ординаторы; на них тут же шикнули многоопытные коллеги. Ведь то, что у стен бывают уши, – это далеко не игра слов, многие из старых врачей испытали это на своей шкуре, а у некоторых из них даже остались шрамы.

В зал для конференций все шли молча. Начало дня явно не предвещало ничего хорошего.

– Ты чего с ним связалась? – толкнула в бок Варвару Елена Михайловна, молодая и постоянно беременная врач, у нее уже было трое детишек и сейчас она счастливо ожидала четвертого.

– Ты же знаешь, мало того, что он патологически глуп, но и также патологически амбициозен и мстителен.

– Лен, не бери в голову, – Варвара передернула плечами, – все равно кто-то должен дежурить и стоять у станка, рабочая сила нужна в любые времена и при любой власти.

– Он еще слишком молод, неопытен и глуп, чтобы это понимать, – попыталась развить тему Елена.

– Лен, давай о приятном, – Варвара резко сменила тему. – Кого теперь ждешь, мальчика или девочку?

– Не знаю и не хочу знать, – Елена умиротворяюще улыбнулась, – главное, чтобы родился здоровеньким. Да, если после конференции ни увидимся, не пуха тебе на аудиенции у главного.

Варвара благодарно кивнула головой.

Конференция проходила буднично, скучно. В голове теснились мысли одна «радостнее» другой. Волновали ночные прооперированные пациенты, и тут же всплывали, перекрывая все и вся, разговор с Татьяной и глупейшая схватка с заведующим. Чего она с ним завелась? От злости, что жизнь не удалась, что не получается то, о чем мечталось? Ну а причем здесь дурачок с купленной степенью и случайно или не случайно занявший руководящее кресло? Ведь, по большому счету, он не вмешивался в ее работу и был хотя и не умен, но все-таки безобиден, а теперь стал врагом. Тютчева он ей никогда не простит, даже не самого Тютчева, а то, что он при всех оказался в глупейшем положении. Варвара тяжело вздохнула. Как там у Высоцкого: «Бермуторно на сердце и бермудно на душе». Вот уж точнее не скажешь. Теперь она очень хорошо представляла, что это такое.

После конференции ее еще больше часа мариновали в приемной перед кабинетом главного врача. Знакомые и незнакомые люди, в своем большинстве с озабоченными выражениями лиц, входили и выходили из его кабинета, некоторые сочувственно кивали Варваре, как будто знали что-то особенно важное и уже заранее жалели ее. Ожидание становилось просто невыносимым, когда ее все-таки пригласили в «тронный зал».

Кабинет был выдержан в классическом стиле ретро: то ли барокко, то ли рококо, она не очень в этом разбиралась, но излишняя пышность, помпезность резала глаз. Вся мебель была красного дерева с вычурной резьбой и обита бордовым бархатом. Стены были зашиты дубовыми панелями и на полу, конечно, дубовый паркет. В тон подобранные портьеры плотно закрывали огромные окна. В кабинете устойчиво витал дух похоронной конторы среднего уровня. Главный сидел, даже не сидел, а утопал в огромном кресле, сложив перед собой руки на стол такого огромного размера, что на нем можно было бы играть в настольный теннис. Пальцы рук сплетались, расплетались и вновь переплетались, постоянно находясь в движении, они, казалось, жили своей собственной особенной жизнью, и это вольно или невольно приковывало к себе взгляд.

– Варвара Семеновна, – главный чревовещал, практически, не открывая рта, – мне бы хотелось, чтобы вы меня внимательно выслушали и не перебивали, затем хорошо все обдумали, и на следующей неделе, мы снова с вами встретимся и продолжим разговор.

Варвара молча кивнула. Главный врач не предложил ей присесть, но после такого ночного дежурства, плюс ожидание в приемной, не говоря о всяких там мелочах, как общение с коллегами, значительно укрепивших ее жизненный дух, она подспудно догадывалась, о чем пойдет речь, и без приглашения села на ближайший стул, постаравшись устроиться с максимально возможными удобствами и приличиями, согласно складывающейся ситуации, и вся превратилась в слух.

Дорога домой обычно не занимала много времени, но сегодня, несмотря на то, что ее и отпустили с работы пораньше, и все удачно складывалось и с транспортом, и с магазинами, даже свою «Копейку» она успела забрать из автосервиса, как-то все равно все шло не так. Дядя Миша, этакий Винни-Пух из советского мультфильма, он не был ее родным дядей, но в свое время его удачно прооперированное колено сделало их ближе, чем родственниками. Она стала фактически домашними врачом всех его близких, а у него их было немало, а он, в качестве благодарности, прикладывал максимум усилий, чтобы из ее стареньких «Жигулей» сделать «Мазерати». Иногда, садясь в свою машину после ее очередной разборки и сборки, Варваре начинало казаться, что машине не хватает только нового кузова, и это только потому, что просто дядя Миша еще не нашел подходящий спорткар, кузов которого был бы достоин ее «Жигуленка».

– Ты там на трассе поосторожнее со скоростью, – сказал он в напутственном слове, – там на спидометре будет 60 километров в час, а в действительности твоя ласточка будет идти под восемьдесят. Под твой двигатель я пока нормальный спидометр не смог подобрать. Ты после выходных мне машинку снова подгони, я ее доработаю.

– Дядя Миша, – робким полушепотом поинтересовалась Варвара, – а что с моим двигателем не так, ведь там, кажется, что-то с движком было?

Что такое движок, она не имела абсолютно никакого понятия, но это слово было на слуху, и Варвара не преминула блеснуть своими техническими познаниями. Дядя Миша горестно вздохнул и, жалостливо взглянув на нее, как на убогую, отдал ключи от машины.

– Поезжай уже к себе на дачу, а то на тебя уже смотреть страшно, зеленая вся, – механик горестно покачал головой, – движок…, какой там движок… Там все пришлось менять, сам не могу понять, как ты ко мне тогда доехала. Так, езжай давай и не морочь мне голову. Много будешь знать, скоро состаришься. И не забудь, не гоняй и после выходных сразу машину ко мне.

Утомленный собственной тирадой, он продолжая что-то возмущенно бурчать себе под нос, скрылся за припаркованным у самых ворот автосервиса огромным внедорожником. В душе Варвара была с ним совершенно согласна, нечего лезть в те области, в которых ты ничего не смыслишь. Тебе все сделали? Сказала спасибо, и до свидания. Главное – она на колесах и сегодня вечером или рано утречком можно ехать на фазенду. Да, и не забыть заехать в аптеку закупить по списку лекарств для тети Зины, соседки по даче. В этом списке было все, кроме, наверное, морфия и цианистого калия.

Тетя Зина никогда в жизни ничем не болела, вышла на пенсию по выслуге, а не по возрасту, работая кем-то секретным и на каком-то очень секретном производстве. Она тогда сразу продала питерскую квартиру и, предварительно снеся свою старую «избушку на курьих ножках», «отгрохала» на своем участке, по меркам односельчан, «дворец», который представлял собой двухэтажный каменный дом с верандой, выложенной из настоящих дубовых бревен, с мезонином и балкончиком, сразу и переехала в него на постоянное место жительства. В доме было пять комнат, уютная большая кухня, гостиная, она же и столовая, и главная достопримечательность – ванная с душевой-сауной, хотя во дворе стояла баня – капитально сложенный деревянный сруб.

Варвара тетю Зину знала с раннего детства, и с этого раннего детства тетя Зина совершенно не изменилась. Всегда ухоженная, с тщательно уложенной косой вокруг головы, чуть полноватая и до маниакальности любящая порядок во всем и везде. Она очень много читала и иногда по вечерам играла на старом фортепьяно, стоящем в гостиной. Кроме музицирования, тетя Зина с удовольствием занималась домашним хозяйством, своим роскошным огородом и садом. У нее не было мужа, детей и родственников, ни близких, ни дальних, во всяком случае, она никогда о них не рассказывала, так же как и о своей личной жизни. Но это ей не мешало с конца лета и до середины осени с завидным усердием заниматься домашним консервированием. И еще тетя Зина очень увлекалась фармацевтикой: каждые полгода, так, на всякий случай, она обновляла свою аптечку, избавляясь от лекарств, срок годности которых подходил к концу, и заменяла их новыми. Ее фармакологическим запасам могла позавидовать небольшая районная больница. Основной принцип жизни тети Зины был: «А вдруг, что случиться?» И конечно, кроме лекарств, в запасниках, в неимоверных количествах хранились спички, соль, керосин, крупы, консервы и бутилированная вода.

– Варенька, ты не волнуйся, – это была ее любимая тема, – если что, годик, а если скромно, то и два мы с тобой продержимся.

Варвара даже не пыталась уточнять, что значит «если что», потому что по ее личному мнению, если, не дай Бог, «что», то спички и керосин им уж точно не понадобятся, и подобную предусмотрительность списывала на последствия работы в «секретном учреждении» и «зрелый возраст» тети Зины.

Несмотря на постоянную «боевую готовность», тетя Зина была полна здорового оптимизма и веры в «светлое будущее».

Варвара забросила на заднее сидение сумку и пакет с «врачебным набором» – шампанское и конфеты. Она не любила шампанское, то есть конечно, любила, а вот ее камни в почках были категорически против любых шипучих напитков. Правда, с «утилизацией» этого замечательного напитка проблем никогда не было: у нее были подруги, у которых с этим органом было все в порядке. Но эта бутылка будет отвезена на дачу тете Зине, у нее скоро должен быть юбилей – круглая дата, которую они собирались красиво отметить на лоне природы, то есть на своих шести сотках.

Варвара повернула ключ зажигания, сцепление, газ, и машина, чуть не с прыжка рванула с места в карьер; в зеркале заднего вида мелькнуло довольное лицо дяди Миши, наблюдавшего за ней из-за внедорожника. «Он, наверно, мне ракетный двигатель под капот поставил…» – и с этой мыслью, помахав ему на прощание рукой, она плавно вырулила на дорогу.

Припарковаться у дома в это время было проще простого, и это не могло не радовать, начала сказываться неимоверная усталость, и адреналин, на котором она держалась последние часы, подходил к концу. «Так, все, я практически дома, теперь главное ничего не забыть в машине, и чтобы лифт работал» (он был настоящим проклятьем их подъезда). Чтобы хотя бы как-то взбодриться, она начала вслух перечислять: «Сумка с ключами, пакет с шампанским, пакет с едой – это для меня, это для Бармалея, бедный кошак, наверно, за сутки одиночества совсем одичал. Так, дальше – пакет с лекарствами, и где-то еще должен быть зонтик, хотя если его здесь нет, а его здесь нет, значит, он дома или… или будет отнесен к безвозвратным потерям».