Альтернатива

Во второй половине дня скудный ручеек читателей и вовсе иссяк. Две пенсионного возраста дамы забрели к ним по пути из продуктового магазина (из пакетов виднелись батоны и всякая снедь), спросили Джейн Остин, но она был на руках, и они удовлетворились Диккенсом и Голсуорси. Рабочий день понемногу шел к своему логическому завершению. Зиночка щенячьим взглядом начала заглядывать ей в глаза и невнятно лепетать, что ночью соседи гуляли и она не спала… и завтра она «чесслово» тоже отпустит Аню пораньше. Та, уверенная, что в бессоннице Зиночки виноваты далеко не соседи, махнула рукой, отпуская ее на все четыре стороны.

Зиночка была замечательным, добрым человечком, неизвестно каким образом попавшим в библиотечное дело. Она патологическим образом мечтала выйти замуж. Ее романы начинались страстно, развивались стремительно, заканчивались быстро и преимущественно горькими слезами. Вывод, что все мужики сволочи и никому нельзя верить, к которому она приходила, испарялся сразу, как только на горизонте появлялась новая половозрелая особь мужского пола. И все повторялось сначала. Сейчас Зиночка находилась в самом разгаре страстей, и любое море ей было по колено, а весь мир был окрашен в радужные цвета, хотя в последние годы это сравнение звучало все более и более двусмысленно.

Баба Люба ушла еще раньше, и Анна, оставшись одна, выглянула в холл, где рядом с еще не работающим гардеробом сидел охранник и, попивая чай, с увлечением читал детектив в глянцевой обложке. Она вернулась в зал, выключила основной свет и поудобнее устроилась в глубоком читательском кресле. Интересно, как там этот Саня, а еще интереснее посмотреть на реакцию мамы с папой, если бы они узнали, что в их имении живет личность без определенного места жительства, но со странным шрамом на голове и амнезией. И тут на память пришло, как она знакомила их с простым школьным учителем истории. Оба родителя тогда уже получили профессорские звания, и они все вместе еще какое-то время жили в трехкомнатной квартире обычного панельного дома в спальном районе, и как тогда было здорово и весело. На праздники к ним всегда приходили гости, или они всей семьей в одночасье могли безоглядно рвануть на другой конец города и гулять там всю ночь напролет, особенно если впереди ожидались выходные. Но потом умерла бабушка Медея. Ей было сто лет и несколько месяцев. В наследство она оставила своей дочери, ее матери, трехкомнатные апартаменты на Никольской площади, по помпезности сравнимые с филиалом Малого Эрмитажа. Бабушка была легендарной личностью, оперной дивой. Она царила не только на ведущих подмостка мира, но и дома. Дед, не выдержав постоянного давления властной натуры, исчез в неизвестном направлении ровно через год после свадьбы – его дочери тогда было два месяца отроду. В связи с таким предательством он был предан анафеме. Имя деда и какие-либо воспоминания о нем в доме были запрещены под страхом смерти. В незапамятные времена своей молодости Медея Юлиановна исполняла ведущие партии в «Мариинке», выступала в «Ла Скале», пела дуэтом с тогда еще совсем юным и находящимся в самом начале пути к славе Лучано Паваротти – хотя вполне возможно, это была только красивая семейная легенда, которую никто не смел оспаривать, а тем более проверять. Бабушка так и не приняла зятя «плебейских кровей» и, соответственно, внучку–«полукровку». Медея Юлиановна не скрывала своего непонимания, как ее «такая красивая, утонченная, благородных кровей» дочь отказалась от блестящий партии (то ли будущего дипломата из очень хорошей семьи, то ли физика или химика, который обещал в недалеком будущем стать Нобелевским лауреатом, естественно, тоже из высших слоев) и внезапно вышла замуж за студента-медика, который мало того что приехал из тьмутаракани, так от него еще «постоянно пахло формалином и какой-то ядовитой гадостью». Но даже не это было самым страшным: бабушку ужасало, что новоиспеченный зять не отличал Шуберта от Чайковского, подразделяя музыку на «нравится» и «не нравится», то же относилось к живописи, архитектуре и литературе.

Отца не спасло профессорское звание и положение ведущего специалиста в области нейрохирургии. Теща переносила его с трудом и старалась при малейшей возможности избегать «контактов третий степени», до минимума сократив свои посещения «заблудшей» дочери и не приглашая их к себе – исключением были дни ее рождения… и только юбилейные даты. Первый раз она увидела внучку, когда та пошла в школу. Оглядев Анечку с ног до головы, она не задумываясь вынесла вердикт: «вся в отца», «яблоко от яблони…» и «от осинки не родятся апельсинки». Пройдясь фольклором по родственным связям, теща практически забыла о ее существовании, но с дочерью общаться продолжала, с профессиональной стойкостью большой актрисы делая вид, что ничего такого в их жизни не произошло и у каждого есть свои маленькие слабости, на которые, если их нельзя исправить, можно смотреть сквозь пальцы. После ее ухода из жизни и вступления в права наследования родители переехали в бабушкины хоромы, оставив «спальник» в полное распоряжение Ани. Переезд в исторический центр города странным образом повлиял на их характер, особенно мамин. Появились снобизм и высокомерие, и поэтому школьному учителю было отказано жестко и безоговорочно. Аня попыталась взбрыкнуть, мама в ответ выдала сердечный приступ и кардиореанимацию, с комментариями, что они будут строить свое семейное счастье, танцуя на ее могиле. Учитель не был готов взять на себя такую ответственность и тихо исчез из поля зрения аристократического семейства. Позже из «достоверных источников» Анна узнала, что он страдал недолго и через полгода женился на преподавательнице биологии из той же школы, и та, уйдя в хронический декретный отпуск, каждые два года рожала ему по ребенку.

Интересно будет посмотреть на мамину реакцию, когда она узнает, кого в действительности их «непутевая» дочь пригрела в родовом гнезде (Медеи Юлиановны на них нет, уж она им бы доходчиво объяснила, в кого Анечка такая уродилась). И что это вовсе не страдающий от семейных неурядиц писатель, а владеющий боевыми искусствами бомж, у которого еще и проблемы с головой. Словом, типичный маньяк. От выстроенной логической цепочки с последовавшим выводом ее глаза не только распахнулись сами собой, но и чуть не выпали из орбит. Перед Аней во всей красе развернулась картина сгоревшего дома, где над руинами одиноко возвышается обугленный флюгер, а вокруг пепелища толпятся пожарные и полиция. От увиденного ее бросило в холодный пот, и, схватив мобильный, она судорожно набрала его номер. Трубку долго не брали, затем, когда она уже в панике была готова выпрыгнуть в окно и бежать на своих двоих в сторону Репино, раздалось приглушенное: «Алло?»

– Саня, добрый вечер, – сдержанно произнесла она, старательно прислушиваясь, не звучит ли где-то фоном пожарная или полицейская сирена. – Как вы устроились?

– Спасибо. Можно воспользоваться вашей домашней библиотекой? Кажется, раньше я очень любил читать… «Перестать читать книги – значит перестать мыслить». Откуда это?! – В его голосе явственно прозвучал испуг.

– Это Достоевский, Федор Михайлович…

***

Люда не проспала, более того, она проснулась на полчаса раньше зазвонившего будильника, между тем все равно на работу опоздала.

Вначале Поленька, закапризничав, отказалась есть кашу – и выяснилось, что у нее температура. Горло было покрасневшим, но не катастрофично, сыпи нигде не было, живот не болел, в легких чисто. Люда объяснила перепуганной насмерть бабушке, что это банальная простуда: первые дни в детском саду идет обмен флорой, в том числе и патогенной. Ничего страшного в этом нет. Она в деталях рассказывала, что происходит с ребенком, одновременно выкладывая из аптечки необходимые лекарства и попутно объясняя, что можно давать Поленьке, а что необходимо принимать самой, а также предостерегая маму, что если она будет так пугаться по всяким пустякам, то ей самой понадобиться серьезная помощь, и в уже условиях стационара. Мариванна мгновенно «оглохла», заявив в ответ, что нечего ее запугивать, мол, ей и так страшно. Люся решила не вступать в дебаты, по опыту зная их бесперспективность, напомнила о необходимости вызвать из поликлиники врача, ведь без справки их потом в садик не пустят, и позвонить, если что-то будет беспокоить, и отчитаться по итогам визита врача – в обязательном порядке.

Затем она вплотную занялась Оленькой. Та под шумок размазала свою порцию каши по столу, а заодно и по себе. Несмотря на бурные протесты, она была вновь помыта и переодета, после чего самой Людмиле тоже понадобилось умыться и переодеться. А время неслось вперед. Выскочив из дома и держа под мышкой брыкающуюся и визжащую от удовольствия Оленьку, к машине она мчалась бегом. Усадив дочь в детское кресло и пристегнув ремнем, вытащив у нее изо рта большой палец и пообещав сегодня же намазать кое-кому горчицей не только все пальцы, но и кое-что еще, Люда включила зажигание.

Первое, что бросилось ей в глаза, – ярко светящийся значок бензоколонки и стрелка, нервно дрожащая рядом с красной чертой: бензин был почти на нуле. Вчера, возвращаясь из Репино, они так спешили, что она не обратила на это внимания, и теперь машина могла заглохнуть еще на пути в садик. Выхватив Оленьку из креслица, Люся вприпрыжку помчалась на автобусную остановку. Увидев, что из-за угла вынырнул автобус, она прибавила скорость, когда же он притормозил на светофор, где загорелся красный свет, Людмила сделала невозможное – последний рывок, достигнув остановки одновременно с автобусом.

– Еще немного, и вы бы его обогнали, – произнес кто-то из пассажиров.

В ответ Люся смогла только мотнуть головой. Если бы она сейчас открыла рот, сердце, бьющееся в горле с частотой двести ударов в минуту, выскочило бы и поскакало по салону, убегая от своей безумной хозяйки. Отдышавшись к следующей остановке и неоднократно переходя от состояния полного отчаяния до неудержимой злости на собственную безалаберность и безответственность, она вновь возвращалась к отчаянью, это длилось пока не нашелся мобильный, причем в самом неожиданном месте – в рюкзачке у Оленьки. Люся даже не стала ломать голову, пытаясь придумать хотя бы одну достойную причину того, как он туда попал, и набрала номер Софии Тимофеевны. Та приходила на работу раньше всех и уходила позже всех, будучи в том возрасте, когда все вокруг признают опыт, знания и мастерство, но некоторые уже позволяют себе двусмысленные ухмылки за спиной и потихоньку готовят почву для торжественных проводов на заслуженный отдых.

– Софья Тимофеевна! – едва ей ответили, быстро заговорила Люся, активно пробираясь к выходу, тараня попадающиеся впереди спины и ощущая, как сумка (позиционируемая как дамская) и Оленька своей тяжестью вот-вот оторвут ей руку. – Я опаздываю. Поля заболела, Олю везу в сад, а в машине бензин закончился…

– А в остальном, прекрасная маркиза, надеюсь, все хорошо?

– Все ол райт, Христофор Бонифатьевич.

– Тогда мы тебя ждем, – мобильный хохотнул сипловатым голосом и отключился.

В этот момент Люся, протиснувшись в открывшуюся дверь, выскочила из душного автобуса и со скоростью, которой бы позавидовал преследующий добычу голодный гепард, помчалась в сторону детсада.

Сдав дочку воспитательнице и выскочив на улицу, она поклялась себе, что на следующий год постарается найти что-нибудь поближе – заранее зная, что ничего такого делать не будет. И не будет по двум причинам. Первая – это то, что в саду, который расположен в их дворе, очередь расписана до начала следующего века, а вторая – Поленьке на следующий год в школу, а там рядом как раз очень приличная гимназия и предпочтение отдают тем детишкам, кто посещал именно тот садик. Надо просто вовремя заправлять машину и тогда не придется скакать раненым в пятую точку сайгаком из одного автобуса в другой. Хотя… Сайгак? И в автобусе? Так, не до пустяков – впереди ждали автобусы и пересадки, и именно сегодня неожиданно пришли первые заморозки, а одета она была легко – для машины. На финише ее состояние соответствовало начальной стадии обледенения, но первые минуты общения с коллегами помогли ей не только согреться – ее бросило в жар.

В ординаторской вместо традиционного «доброго утра» на Люду обрушилась новость, что ее вычеркнули из «премиального списка» за летний квартал. Именно сейчас, когда они все пахали до кровавого пота, а она, как мать двоих маленьких детей, имея полное право на отпуск в летнее время, внемля мольбам руководства, что без нее никак, и их обещанием молочных рек с кисельными берегами – в материальном эквиваленте, согласилась остаться да еще взяла на дополнительные полставки кучу ночных дежурств. Бурлаки на Волге по сравнению с ней выглядели отдыхающими в Египте. В итоге дети провели лето в Репино с мамой, а она даже на выходные не могла к ним съездить, потому что у нее просто их не было: то дежурила, то валилась с ног после дежурства. Результат – большое человеческое спасибо. А ей нужны были деньги… Мать принимала дорогущие сердечные препараты, девчонки росли – и если Оленька за Поленькой кое-какие платья еще могла донашивать, то обувь…. А машина?! Купленная буквально за копейки, она оказалась непомерно дорогой в содержании… А бензин?! Конечно, можно попробовать продать. Но без нее никак… Да и кто ее возьмет? Кому нужен такой утиль?..

Заведующий отделением Илларион Илларионович (в кулуарах сокращенный до Илария), безобидный в своей серости и никчемности, неизвестно каким образом попавший в это кресло и неизвестно каким образом державшийся в нем в течение двух десятков лет, опустив глаза в пол, бормотал что-то невнятное о «неприятном инциденте», произошедшим в конце августа и повлекшим жалобу на двух листах. На беду клиники, «пострадавший» оказался влиятельной шишкой и теперь требовал расследования случая «вопиющего хамства» со стороны дежурного доктора, а именно ее «крови» и в большом количестве. Учитывая наличие двух малолетних детей, конечно же, уволить ее не имели права, но намекнули, что будет лучше, если она уйдет сама, а руководство поможет с трудоустройством. С ее квалификацией – это будет нетрудно.

Люся молчала, а Илларион Илларионович все говорил, говорил и говорил. И опять звучали обещания молочных рек и кисельных берегов, и так далее, и так далее, и тому подобное.

– Плавали – знаем, – прервала она его на полуслове.

– В смысле «плавали – знаем»? – растерялся Иларий. – Вы это о чем?

– О своем, о девичьем. Где я могу ознакомиться с жалобой?

– На пятом этаже. У секретаря. Там ксерокопия – можете взять себе…

– Душевно благодарю…

Иларий еще немного помялся: то ли хотел что-то добавить, то ли спросить, а может, еще что, но ей было неинтересно – она разговор закончила.

На административный этаж она поднималась по лестнице – медленно. Здесь можно было не спешить. Куча бесперебойно работающих лифтов позволяли без длительного ожидания попасть на нужный этаж, и практически весь персонал клиники, пациенты, посетители, даже если по лестнице было быстрее и удобнее, предпочитали пользоваться изобретением Отиса. Ей спешить не хотелось, тем более туда и по такому поводу.

– Людмила Викторовна, – это вам, – секретарь протянула ей файлик с жалобой.

«Краткость сестра таланта». Жалоба занимала одну страницу и была изложена четко, грамотно, без лишних лирических отступлений. Пробежав ее глазами, Люся почувствовала себя настоящим монстром. Вторая страница содержала требования к клинике разобраться и принять меры к тому (то есть ней), кто позорит высокое звание врача и честь белого халата.

– Главный врач ждет от вас объяснительную к двенадцати, – секретарь говорила равнодушно, ни разу не оторвав взгляда от экрана компьютера. Жалобы, объяснительные, приказы – ежедневная рутина.

Остановившись на лестничной площадке между третьим и четвертым этажами,

Люся прочла, а затем перечитала все еще раз. Память без усилий восстановила тот день, а скорее ночь, инцидента. Первое, что вспомнилось, – это удушливая жара. Все предвещало грозу, и вроде откуда-то издалека доносились раскаты грома, но этим все и ограничилось. Гроза прошла мимо, оставив вместо освежающей прохлады липкую духоту. Ночью возили немного. К утру и вовсе наступила передышка, и именно в это время все и произошло. Вначале привезли сбитого велосипедиста – черепно-мозговая травма, открытый со смещением перелом бедренной кости и какая-то запредельно большая кровопотеря – травматологи и нейрохирурги мчались в операционную впереди планеты всей. Почти сразу скорая привезла впоследствии ставшую притчей во языцах Шорину. Жалобы на «кинжальную боль» в области желудка и клиника «острого живота», диагноз – прободная язва желудка с симптомами внутреннего кровотечения, единственный метод лечения – хирургический. И все бы ничего, но женщина, несмотря на сильнейшие боли, сразу предупредила, что она адепт свидетелей Иеговы, следовательно, никакого переливания крови – даже по жизненным показаниям. И вообще, ей давно ставили язву, и на саму операцию она согласна, а там «на все воля божья». От нахлынувших воспоминаний Люда поежилась.

После этого случая ее часто посещали мысли о людях, которые, узнав о серьезном заболевании, отказываются от помощи врачей, кидаясь на поиски альтернативы, гарантирующей им спасение: травок-муравок, нафталиновых отваров и керосиновых настоек на патефонных иглах, заговоров и наговоров, молитв, которые надо читать по триста тридцать три раза в день три года подряд – при условии, если проживешь, ведьм, колдунов, шаманов, ведущих свою родословную от сотворения мира, экстрасенсов, магов, бабушек и дедушек, которые, щелкнув пальцами, обещают исцеление, абсолютное здоровье и вечную жизнь – при этом не уточняя где. Никто не думает, что уходит драгоценное время, и то, что еще могло спасти жизнь полгода или час назад, сегодня, сейчас уже не в силах помочь.

Но врач – он должен, он обязан исцелять, несмотря на подписанные пациентом отказы и предупреждения о возможных осложнениях, а их, в свою очередь, тоже ни в коем случае нельзя игнорировать, иначе доктору сначала руководство, а потом прокуратура со всеми своими органами сделают такие «ата-ташки», что мало не покажется.

Шорина была именно таким случаем. Люся хорошо помнила возникшее в тот момент желание удавить «свидетельницу» своими руками прямо там, в приемном отделении. Ее, как лечащего врача, при любом раскладе ждал один исход – прокуратура, суд и… «по тундре, по железной дороге…»

«Свидетельницу», подписавшую все возможные и невозможные отказы и

согласия, поднимали в стремительно разворачивающуюся операционную, а Люда на полминуты задержалась в приемнике: ей не хватило места в большом лифте, куда вкатили каталку с иеговисткой. Анестезиологи, войдя в вены на обеих руках, уже начали инфузионную терапию. Людмила бросилась к пассажирскому лифту, но здесь ее перехватил терапевт.

Сергей Парамонович – маленький, лысенький, щекастенький «колобок» предпенсионного возраста, боящийся всего, даже собственной тени, молитвенно сложив на груди пухлые ладошки, жалостливо причитал:

– Миленькая, родненькая, Людочка Викторовна, спасите! Ваша сектантка все равно обречена, две минуты ее уже не спасут. Там одна поступила… Ты только одним глазком глянь, вам больше и не понадобится, а я все запишу! Я отработаю! Помогите!!!

И она как последняя дура пошла, то есть побежала, на помощь.

В смотровой на кушетке лежало диво дивное, чудо чудное, красота необыкновенная – златокудрая девица. Ее ярко-синие глаза были расширены от испуга, а пухлые, четко очерченные губы капризно искривлены в показном страдании. Черная, в «облипку» майка, оказавшаяся впоследствии «маленьким черным платьем для коктейлей», подчеркивала такие формы, которые природа самостоятельно создать не смогла бы – фантазии не хватило. На бесконечно длинных ногах красовались черные в стразах лабутены с неимоверно высокими каблуками, при одном воспоминании о которых начинала кружиться голова.

Из краткой предыстории, изложенной явно повеселевшим «колобком», она поняла, что в ночном ресторане, уютно расположившемся напротив больницы и не оставляющем без работы их травматологов и нейрохирургов, какая-то девица навернулась на лестнице, и ее на руках принес «ейный» бойфренд, который теперь бьется в истерике, требуя вызвать всех, включая главного врача и министра здравоохранения.

Представив Люсю ведущим хирургом клиники, терапевт попытался тихонечко ретироваться, но она успела поймать его за хлястик халата и заставила присутствовать во время осмотра чуть припухшей лодыжки. Несмотря на надрывные стоны красавицы, никаких симптомов, угрожающих ее жизни, не было. Дав рекомендации сделать рентген голеностопа и ограничить лечение тугой повязкой и местно – холодом, она со всех ног бросилась к выходу из смотровой. И тут на ее пути, исключая любую возможность покинуть кабинет, вырос огромный, как по Задорнову, «шкаф с антресолями вместо головы».

– И это все?!

– Да, все. Остальное после дообследования.

И понеслось. Особенно жару добавило то, что Люся, пытаясь пробиться к выходу,