– Длинная очередь, чем дела хуже, тем очередь за вином длиннее. У вас что-то другое?
– Самогон, – сказал Звягин.
– Не будем спешить, подождем Хрома. Ему нравится выпить в компании. Вы, я вижу, тут недавно.
– Впервые.
– А я здесь ежедневно. Мои окна вон с того дома выходят сюда. У меня больная мама, и я должен за ней ухаживать. Меня зовут Ефим, но тут сразу приклеят кличку. Тут я – Финя. Как вас зовут?
– Эдуард.
– Эдик – хорошее имя, но Хром что-то вам придумает. Остряк!
– О, Игорь Николаевич, здравствуйте! – Ефим поднялся и протянул руку, подошедшему высокому худому изможденному человеку, его Звягин вспомнил: он держал тогда речи перед сидящими за столом.
– Как мама?
– Спасибо, Игорь Николаевич. Слава богу!
– Он единственный помнит, – сказал Ефим Звягину, – интеллигентнейший человек, профессор, преподавал в университете, если бы не алкоголизм! Видели руки? Анекдоты про него рассказывают. Принимал экзамены. Ему на стол графин с водкой, до конца экзамена он его осушит, но спуску никому не давал. А речи произносит – перлы! По любому вопросу. Радиоприемник у него – подарок! Все знает! Вообще – фантазер!
Компания заметно оживилась. Звягин увидел приближающегося человека, вернее двух: один тащил на себе другого.
– Кого-то Хром несет? – Сказал Ефим.
– Подставьте коробки! – скомандовал названный Хромом, осторожно укладывая свою ношу. – Подобрал в канаве за магазином. Полечим!
Только сейчас Звягин обратил внимание на небольшой рюкзак за спиной у этого Хрома. Он его снял, покопался и достал бутылочку.
– Нашатырь! Необходимая вещь. Налейте в кружку воды, и семь капель! Но сначала массаж!
Он с силой стал растирать уши бедняге, тот вначале не реагировал, а потом стал изворачиваться, кривиться, мычать, но, похоже, очнулся.
– Пусть полежит, съедет с орбиты! А мы выпьем!
– Хром, человек угощает самогоном, – сказал Ефим, – зовут Эдуард, стесняется. Игорь Николаевич, с его разрешения и вам налью!
– Всегда спасибо! – сказал Игорь Николаевич.
Хром посмотрел на Звягина.
– Ты, я вижу, перину давил, а чего к нам?
– У сестры пока живу, а готовится выгнать, – ответил Звягин.
– Пей из моей, я не брезгливый. – и Хром протянул свою кружку Звягину, – а впредь готовься. Первым делом найди кружку, как мою, из нержавейки, поменяй свои шкрабы на военные ботинки. Рюкзак приготовь, мыло не забудь, плёнку метров пять, деньги не проси, проси хлеб!
– Твои наставления бесполезны, – сказал Игорь Николаевич, – от твоих учеников на километр разит.
– Желвак, – крикнул Хром, – что мне из-за тебя репу морщить. Иди, облейся бензином, чтобы по-человечески пахнуть! А Игорю Николаевичу налейте по каемку, он еще не в кондиции!
Звягин слушал и наблюдал, Хром привлек его сразу больше других, заметно было, что он хоть и прихрамывает, но жилист и физически крепок. Кроме того, его повадки выдавали человека, побывавшего в тюрьме, и наколки на руке это подтверждали. Но, если вор, непонятно почему он здесь, малин, наверно, в Киеве предостаточно. Надо быть осторожным и себя не выдать.
– Самогон, уверен, горит! Уважил! – сказал Хром, – Загладим вином!
Пьяный, уложенный на коробках, поднял голову и сел.
– Тебя как звать? – спросил его Хром. – Иди к столу!
– Павел, Паша.
– Опохмелись Паша, где ночуешь?
– В мастерских, закрылись, я там работал, а сторож на ночь пускает. Меня знали. Там у меня над входом в один из корпусов мой лозунг висит:
Ваятелей ценят недаром,
Труд их как память времен.
Ранее были бронза и мрамор,
Нынче гипс и картон!
– Сам сочинил? – спросил Хром
– Я, меня там поэтом считали.
– Своей хаты нет?
– Была! – он оживился, видно было, что приходит в себя. – Мамину квартиру после ее смерти продал, жена – хочу жить только с мамой – с тещей, значит. Ну, выпивал! Скандалы, теща, думаете, про них зря анекдоты сочиняют!?
– И как до канавы дошел?
– Длинная история.
– Нам спешить некуда. Выпей.
Он приосанился, видно было, что это совсем еще молодой человек.
– А что. Расскажу, мне вот, на сердце тоска. У нас в мастерских долгое время работал настоящий скульптор – Семен Грачев, я что, ремесленное кончал, а он Строгановское училище. Его работы и в Париже, и в Москве. Хороший был человек. Ко мне обратился незадолго до смерти. Ты сможешь, напиши, как мой отец спасся. Я, когда без работы остался, решил, попробую, напишу! А история такая. Рядом Дарница, и мало кто знает, что когда немцы взяли Киев, тысячи военнопленных загнали за колючую проволоку в Дарницком лесу. Это вот, рядом, левый берег. Вышки, пулеметы. Малейшее неповиновение – расстрел.
Он говорил спокойно, неторопливо, без запинок.
– !Пять дней не давали ни воды, ни еды. Люди гибли, обглодали кору деревьев, съели траву. Сейчас там памятники стоят. Убили за все время не меньше шестисот тысяч человек. Так вот, в один день шестнадцать тысяч военнопленных ринулись на прорыв, снесли проволочные ограждения. Все это под пулеметным и автоматным огнем. Только четыре тысячи сумели уйти. Отец Грачева тоже. Он с группой добрался до наших, воевал, был ранен, прошел всю войну до конца. Я вроде очерка написал. Ездил на место лагеря, тексты на памятниках интересные, узнал еще киевлян, которые о лагере знали, о тех, кто остались живыми. Очень мне хотелось уважить посмертную просьбу Семена Грачева. И самое худшее: понес я этот очерк в центральную газету «Луч». В отделе писем сидит невзрачный человек, взял мою рукопись.
– Мы посмотрим!
Я эту газету каждый день бегал, покупал. И вот, открываю – статья большая, другое название, только мое написанное. Все, как я писал, но фамилии другие, автор какой-то Иванов. А о Грачеве совсем мало. Я в эту редакцию прибежал. «Как это понимать? Сую газету. Отдавайте мой материал! А он – то, что вы сообщили: давно известно! Этот автор осветил тему глубже!
Я готов был этого шибздика убить!