Дневники: 1925–1930

Телеграмма от Рэймонда из Парижа – «только что прочел “Миссис Д.”, очень красиво» – и очень хорошая, откровенная, всецело хвалебная рецензия на «Обыкновенного читателя» в «Observer[125 - Старейшая в мире воскресная газета, выходящая в Англии с 1791 года. Анонимный рецензент в номере от 17 мая 1925 года писал: «Немногие книги… могут доставить более глубокое наслаждение своим широким размахом и тонким критическим умом автора, чем том миссис Вулф».]» – «ни один ныне живущий критик…» и т.д. Но дело не только в тщеславии, я записываю это из любопытства; прослеживаю судьбу книги. Чье мнение я действительно жду с трепетом (преувеличение), так это Моргана. Он скажет что-нибудь поучительное.

Только что вернулась (все мои записи здесь начинаются именно так) из Саттона[126 - В своих записях от 19 февраля 1920 года ЛВ отметил: «Поезд в Эпсом. Прогулялись по Банстеду. Автобус в Саттон. Выступление в школе для взрослых. Автобус домой». Вероятно, ЛВ выступал в Саттон-колледже.]. О, стоит по-настоящему летняя погода – так жарко, что невозможно гулять под солнцем, и весь Лондон – даже Лавендер-Хилл в Ламбете[127 - Один из 32 лондонских боро. Лавендер-Хилл – крупная улица в Ламбете.], который заметно выжжен, – преобразился. У нас была плохая прогулка по гаревой дорожке[128 - Имеется в виду дорожное покрытие из вулканических шлаков или колотого кирпича.] c манящими к себе мягкими тропинками, по которым мы не могли пройтись из-за лекции Л. в полурелигиозном святилище с гимнами, молитвами и главой из Библии. Весь Саттон что-то напевал: мягкие напряженные звуки человеческой [пропущено слово] разносились вокруг сидевшей меня; я была тронута и растрогана этим; мир так прекрасен – «Божий дар нам», как сказал председатель, который, бедняга, казалось, ни разу в жизни ни секунды не испытывал счастья. Все это мне очень знакомо, поэтому я иногда представляю себе человечество огромной накатывающей волной – везде одинаковой, я имею в виду; здесь те же эмоции, что и в Ричмонде. «Пожалуйста, выпейте чаю… Нам будет обидно, если вы не примете наше гостеприимство». Мы, разумеется, принимаем, и закипает уже знакомое причудливое варево человеческого общения; люди выглядят и шутят одинаково, а потом приходят к этим странным поверхностным соглашениям, которые, если хорошенько подумать, сохраняются и широко распространены – в джунглях и пустынях, в жизни и смерти – и вовсе не поверхностны, а довольно глубоки, я думаю. Домой мы вернулись за шиллинг на автобусе, как обычно петлявшем по переулкам, мимо ферм, вдоль ручьев, бегущих между виллами и выжженными солнцем желтыми или черными автомобильными дорогами. Маленькая девочка в автобусе спросила у своей мамы, сколько дюймов в миле. Мать адресовала вопрос мне. Я ответила девочке, что она пойдет в школу и там все расскажут. «Но она уже ходит, – сказала мать. – Ей семь лет, а ему (ребенку у нее на коленях) три года». В итоге я отдала им два оставшихся печенья, а маленькая девочка (видите, сколько во мне эгоизма) с ее яркими азартными глазами и стремлением постичь всю вселенную напомнила мне меня, когда я сама задавала вопросы матери. Мы увидели Ламбет[129 - Ламбетский дворец (с обширным парком) – лондонская резиденция архиепископов Кентерберийских примерно с 1200 года.], и я представила себе священнослужителей, резвящихся в роще, довольно густой; пересекли Вестминстерский мост; полюбовались зданиями Парламента и их ажурно-резным видом; миновали Кенотаф[130 - Памятник, считающийся надгробным, но находящийся там, где нет останков покойного, своего рода символическая могила. 11 ноября 1920 года король Георг V открыл Кенотаф в Уайтхолле (мемориал в ознаменование окончания Первой мировой войны), после чего состоялась церемония погребения неизвестного солдата в Вестминстерском аббатстве. Раньше у мужчин был обычай снимать шляпу у Кенотафа в знак уважения к павшим.], который Л. скомпрометировал тем, что просидел в шляпе всю дорогу до самого Уайтхолла; и вернулись домой, встретив негра-джентльмена в прекрасном жилете с «ласточкиным хвостом», котелке и с золотой тростью; о чем, интересно, он думал? О наложенном на него проклятье, проявляющемся каждый раз, когда он поднимает руку и видит, что она черная, как у обезьяны, снаружи и оттенка телесного цвета внутри?

Вчера мы пили чай с Маргарет[131 - Маргарет Кэролайн Ллевелин Дэвис (1861–1944) – генеральный секретарь Кооперативной женской гильдии с 1899 по 1921 г. Она оказывала сильное влияние на направление политической мысли и деятельности ЛВ после его женитьбы на ВВ и была верным другом для обоих. Маргарет жила в Хампстеде и переехала на другую улицу из дома, который она когда-то делила со своим отцом, умершим в 1916 году.] в ее новом доме. Там три тополя, а за ними церковь Святого Павла. Но я не хочу больше жить в пригороде. Мы сидели, и я дразнила ее, а Маргарет меня, вот только она немного обиделась, покраснела, а потом побледнела, как будто внутри она гораздо мягче. Маргарет строга к Лилиан[132 - Лилиан Харрис (1866–1949) – подруга и компаньонка Маргарет Ллевелин Дэвис, помощница секретаря Кооперативной женской гильдии с 1901 по 1921 г.], которая живет в маленькой комнате и которой запрещено сажать цветы, о чем та говорила с горечью, поскольку это беспокоит Маргарет, равно как и то, что сад стоит неухоженный. От этих забот она отвлекает себя книгами Этель М. Делл[133 - Этель Мэй Делл Сэвидж (1881–1939) – британская писательница, автор более тридцати любовных романов, писавшая под псевдонимом Этель М. Делл.] и Диккенса[134 - Чарльз Джон Хаффем Диккенс (1812–1870) – английский писатель, стенограф, репортер; классик мировой литературы, один из крупнейших прозаиков XIX века.]. «Почему, – спросила она, – персонажи Диккенса похожи на настоящих людей, если он мог создавать своих собственных?». Интересная, на мой взгляд, критика. Мы очень хорошо ладим, в основном благодаря моей дикости и безрассудности, полагаю; я очень люблю и жалею ее, ведь как это ужасно – «выйти на пенсию в 60 лет»; что делать-то – сидеть и смотреть на тополя? Более того, она сказала, что однажды «пошла на компромисс»; отец мешал ей работать; теперь она, похоже, о многом жалеет, например о том, что очень мало путешествовала и не отстаивала до конца свои взгляды. Да и Лилиан ее раздражает сильнее, чем могло бы быть. Но и без этого проблем предостаточно.

Пришло время ужина. Я должна ответить некоторым из своих почитателей. Никогда еще я не чувствовала подобного восхищения, но уже завтра пренебрежение вернет меня с небес на землю.

20 мая, среда.

Ну вот, Морган в восторге. Как гора с плеч. Говорит, что лучше, чем «Джейкоб»; он был скуп на слова, поцеловал мне руку и, уходя, сказал, что ужасно доволен и очень счастлив (или что-то в этом роде). Он думает – нет, не буду вдаваться в подробности; я еще много чего услышу, а он говорил лишь о том, что стиль стал проще, и теперь больше похоже на то, как пишут другие.

Вчера вечером я ужинала с Ситуэллами[135 - Эдит (1887–1964), Осберт (1892–1969) и Сачеверелл (1897–1988) – трое детей эксцентричного сэра Джорджа Ситуэлла (1860–1943), писателя и консервативного политика. Они начали заявлять о себе в литературных кругах и вносить свой вклад в издание «Wheels» – ежегодную антологию анти-георгианской поэзии. ВВ была у Ситуэллов (без ЛВ, который обед со своей матерью) на званом ужине на Карлайл-сквер 2 в Челси. После постановки «Фасада» (см. ВВ-Д-II, 13 июня 1923 г.) Ситуэллы стали известны и пользовались в прессе репутацией эксцентриков и позеров. В конце 1925 года Вулфы опубликовали эссе Эдит Ситуэлл «Поэзия и критика».]. Эдит – старая дева. Я никогда об этом не задумывалась. Мне она казалась суровой, непреклонной и жуткой; с жесткими взглядами. Ничего подобного. Думаю, она немного суетливая, очень добрая, прекрасно воспитанная и немного напоминающая мне Эмфи Кейс[136 - Евфимия Кейс – младшая сестра Джанет (см. 13 сентября 1926 г.).]. Эдит уже тоже немолода, почти моя ровесница, робкая, вызывающая восхищение, легкая и бедная, и она скорее нравится мне, чем восхищает или пугает. И все же я очарована ее творчеством, а от меня такое редко услышишь; она умеет слушать, но не чистить ковры; есть в ней сатирическая жилка и некоторая красота. Как же приукрашивают известных личностей! Какими же невосприимчивыми становятся люди к своим взлетам и падениям! Но Эдит скромна; до 27 лет она жила в одиночестве возле парка и поэтому не описывала ничего, кроме видов и звуков; потом переехала в Лондон и теперь пытается привнести немного эмоций в свою поэзию – все это я подозревала и возлагаю на нее большие надежды. Затем она рассказала, как ей не терпелось писать для издательства и что это всегда было ее мечтой. Сложно представить более компромиссного и менее сурового человека, чем она, особенно с ее странной внешностью, насмешливой улыбкой старой девы, полузакрытыми глазами, длинными волосами, нежными руками с огромным кольцом, изящными ножками и парчовым платьем голубого и серебристого цветов. В ней нет ничего от протестанта, памфлетиста или новатора – она, скорее, кажется благовоспитанной викторианской старой девой. Так что мне надо освежить в памяти ее тексты. На ужине были Фрэнсис[137 - Фрэнсис Биррелл, см. Приложение 1.], Рэймонд [Мортимер], Уэйли[138 - Артур Дэвид Уэйли (1889–1966) – английский востоковед и переводчик. К 1925 году он уже успел опубликовать несколько переводов, но до сих пор работал в Британском музее.] и маленький американский лягушонок по фамилии Таун[139 - Чарльз Хэнсон Таун (1877–1949) – американский романист и редактор, который в 1925 году посетил Англию в качестве литературного агента с целью познакомиться с «новыми, восходящими писателями». В своей книге «Пока все хорошо» (1945) Таун рассказал об ужине с Сомерсетом Моэмом, который «спросил меня, с кем бы из писателей я хотел встретиться больше всего. Я назвал Арнольда Беннета и Герберта Уэллса, и они оба пришли. А щедрым бонусом стала эта замечательная писательница Вирджиния Вулф». Нет никаких сведений о том, что ВВ когда-либо встречалась с Сомерсетом Моэмом, так что Таун, вероятно, перепутал разные случаи.], напившийся и ставший очень любвеобильным. Во всех трех Ситуэллах чувствуется породистость; мне нравятся их длинные носы и гротескные лица. Что касается дома, то Осберт в душе английский эсквайр-коллекционер, только собирающий бристольское стекло, старомодные тарелки и викторианские футляры с колибри, а не лисьи хвосты и оленьи рога. Все его комнаты завалены этим. Осберт мне тоже нравится. Но почему Ситуэллов считают смелыми и умными? Почему они стали посмешищами в мюзик-холлах и литературными поденщиками?

Говорили мало; после ужина все общались легко и непринужденно; Фрэнсис охал; Уэйли был мрачен и сдержан, а я – снисходительна к комплиментам. Завтра выйдет ЛПТ и тогда (тут вошел Л. и рассказал мне о Р. Макдональде[140 - Джеймс Рамси Макдональд (1866–1937) – государственный деятель, дважды премьер-министр Великобритании (1921–1931 и 1931–1935 гг.). В конце 1918 года он потерял место ЧП из-за своего непопулярного пацифистского отношения к войне.] на собрании Лейбористской партии).

1 июня, понедельник.

Банковский выходной[141 - Термин, описывающий любой государственный праздник в Великобритании и странах Содружества.], и мы в Лондоне. Мне немного надоело писать о судьбе своих книг, но обе вышли в свет, а дела у «Миссис Дэллоуэй» идут на удивление хорошо. Продано уже 1070 экземпляров. Мнение Моргана я записала; Вита[142 - Вита Сэквилл-Уэст, см. Приложение 1.] в сомнениях; Дезмонд, с которым я часто вижусь из-за его книги, перечеркнул все имеющиеся похвалы, сказав, что Логан считает «Обыкновенного читателя» достаточно хорошим, но не более того. У Дезмонда есть аномальная способность вгонять людей в уныние. Странным образом он умудряется притуплять вкус к жизни; я люблю Дезмонда, но его уравновешенность, доброта и юмор, которые сами по себе божественны, каким-то образом лишают все блеска. Чувствую, это касается не только моей работы, но и жизни в целом. А вот миссис Харди[143 - Флоренс Эмили Харди, урожденная Дагдейл (1879–1937), – учительница английского языка и детская писательница, вторая жена Томаса Харди. Ее письмо от 31 мая 1925 года содержало также стихотворение мужа «На Оксфорд-стрит», опубликованное в N&A от 13 июня 1925 года.] пишет, что Томас[144 - Томас Харди (1840–1928) – крупнейший английский писатель и поэт поздней викторианской эпохи.]«с превеликим удовольствием» читает «Обыкновенного читателя». Если не считать Логана, этого прожженного американца, то получается, что меня все хвалят. К тому же книгами интересуется и «Tauchnitz[145 - Издательство Кристиана Бернхарда Таухница (1816–1895), печатавшее англоязычные книги в мягком переплете огромного числа британских и американских авторов. И «Миссис Дэллоуэй», и «Орландо» были выпущены издательством «Tauchnitz» в 1929 году.]».

Сейчас мы рассматриваем возможность нанять вдову по фамилии Смит, сестру Джонс[146 - Элис Луиза Джонс (1878–1970) была секретарем Филиппа Моррелла во время войны, а после нее устроилась секретарем редактора N&A. Ее сестра не заменила Бернадетт Мерфи в «Hogarth Press».]; это избавит нас от бедняжки Мерфи, но лучше не сентиментальничать по поводу нее, а нанять спокойную и волевую женщину-профессионала – именно такая позволит нам двигаться вперед. Ангус немного вялый – но не то чтобы мы, спешу заметить, на него жаловались, – а вот Мерфи темпераментная, неопрятная, неряшливая и раздражительная, когда дело касается бухгалтерии.

Неделю назад мы пережили грандиозное вторжение: к нам нагрянули Оттолин, Джулиан[147 - Джулиан Моррелл (1906–1989) – дочь и единственный ребенок Филиппа и Оттолин.], Филипп[148 - Филипп Эдвард Моррелл (1870–1943) – либеральный политик, ЧП с 1906 по 1918 г. В 1902 году он женился на леди Оттолин Виолет Анне Кавендиш-Бентинк.] и Гаторн-Харди[149 - Роберт Гаторн-Харди (1902–1973) – британский поэт, прозаик, ботаник и садовод; выпускник Итона и Оксфорда; третий сын 3-го графа Крэнбрука. Он был близким другом, а впоследствии и редактором мемуаров леди Оттолин Моррелл.]. Оттолин была очень любезной, а из-за привычки и давности отношений я, вероятно, тоже испытываю к ней настоящую привязанность. Но как мне анализировать свои чувства? «Мне все нравятся», – сказала я на днях в доме 46. Дункан ответил, что ему тоже все нравятся и что люди каждый раз открываются с новой стороны. Это было за ужином, во время знакомства с мисс Уорнер[150 - Сильвия Нора Таунсенд Уорнер (1893–1978) – английская писательница, поэтесса и музыковед. Ужин проходил у Мейнарда Кейнса (Гордон-сквер 46), а Сильвия Уорнер как раз опубликовала свой первый сборник стихов «Шпалера».], новой поэтессой «Chatto & Windus[151 - Независимое издательство, существовавшее в Лондоне с 1855 по 1987 г.]», и действительно, у нее есть некоторые достоинства – думаю, вполне достаточные, чтобы я потратила на ее книгу 2,5 шиллинга. Сегодня солнечный, с переменной облачностью день, и, когда мы слушали, стоя в Гайд-парке, социалистов, этот хитрый еврей Леб[152 - Сидни Д. Леб (1876–1964) – биржевой маклер и ярый поклонник Вагнера. ВВ упоминала о нем и его «коллекции оперных фотографий» в письме Литтону Стрэйчи от 4 июня 1909 года (см. ВВ-П-I, № 492). В 1913 году он женился на Матильде (1881–1978) – дочери великого дирижера Ханса Рихтера.], врывающийся в мою жизнь раз в 10 лет, тронул нас за плечи и сделал две фотографии, измерив расстояние черной лентой, которую ему дала жена. Обычно он велит держать один конец возле сердца, но это шутка. Он слонялся по Ковент-Гарден, фотографируя певцов, и пообедал в 14:30. Я спросила, профессионал ли он, и это задело его гордость; он признался, что проявляет к делу большой интерес и что у него большая коллекция.

Вчера приходил Том, куда более серьезный, не такой раскрасневшийся от эмоций и склонный слишком подробно, как по мне, описывать состояние кишечника Вивьен. Мы оба чуть не рассмеялись – то у нее странное ребро, то большая печень и т.д. Но куда важнее, что Том станет редактором нового ежеквартального журнала, который осенью запустит какая-то старая компания, и все его труды достанутся им – для нас это удар[153 - См. 29 апреля и 14 сентября 1925 г.].

Он ни слова не сказал о моих книгах. Я же с огромным достоинством не стала расспрашивать. Люди часто не читают книги неделями. В любом случае я тоже ненавижу высказывать свое мнение.

5 июня, пятница.

Пишу, чтобы избавиться от сильной депрессии, оставшейся после Дезмонда. Почему так происходит? Хотя я только что придумала прекрасную метафору для него: он как волна, которая никогда не разбивается о берег, а качает тебя то в одну сторону, то в другую, и парус развевается на мачте, и солнце ударяет в голову, – все это результат ужина и разговоров до трех часов ночи с Элизабет Бибеско[154 - Элизабет, принцесса Бибеско, Асквит (1897–1945) – светская львица, актриса и писательница, дочь Герберта Асквита, премьер-министра Великобритании, жена Антуана Бибеско, румынского принца и дипломата. К 1925 году она уже успела опубликовать четыре книги.], с которой я вчера пила чай. Она толстая домохозяйка, причем отличная, бойкая, экономная, совершенно лишенная нервов, воображения или чувствительности. Но какая же хорошая хозяйка; как она ведет бухгалтерию; какая прекрасная деловая женщина; какой чудесной она была бы трактирщицей: поддерживала бы порядок, развлекала бы посетителей, отпускала бы свои довольно непринужденные шуточки и замечательно смотрелась бы за барной стойкой со сложенными на груди руками*, со всеми своими сверкающими фальшивыми бриллиантами, с маленькими поросячьими глазками, широкими пышными бедрами и круглыми щеками. Это еще одухотворенный портрет Бибеско; правда в том, что она лежит в постели, вся в зеленом крепдешине, с настоящими бриллиантами на пальцах, накрытая шелковым одеялом, и думает, что ведет великолепные разговоры с самыми интеллектуальными людьми Лондона (так оно и есть): с Дезмондом, Мортимером и беднягой Филиппом Ричи. И я была немного зла, что пожертвовала ради нее квинтетом Моцарта[155 - Вольфганг Амадей Моцарт (1756–1791) – выдающийся австрийский композитор. Квинтет Моцарта исполнялся в Эолиан-холле в четверг 4 июня.], от которого получила бы тонну чистого удовольствия вместо смешанных чувств на завтрак. Но в этом тоже есть своя прелесть. Там был старый Асквит[156 - Генри Герберт Асквит, 1-й граф Оксфорд и Асквит (1852–1928) – государственный деятель, премьер-министр Великобритании от Либеральной партии с 1908 по 1916 г.] [конец записи] (*руки в боки)

А потом меня разозлила Нелли, но я справилась с этим, потратив ?50 на очарование. И теперь думаю (как это трагично – размахивать кулаками после драки), что надо было сказать: «Если ты каждый день видишься с Лотти, почему у меня не должно быть друзей?». Только я не могу, а она ревнует, это правда. Но в следующий раз обязательно скажу… А поссорил нас визит миссис Мэйр[157 - Флора Макдональд Мэйр (1872–1932) – писательница, сестра Робина Мэйра. В мае 1924 года издательство «Hogarth Press» выпустило ее роман «Дочь пастора».]; «опять у нас званый ужин, опять люди». Были также Вита, Эдит Ситуэлл, Морган, Дэди и Китти Лиф[158 - Кэтрин Лиф – единственная дочь Уолтера и Шарлотты Лиф (см. 9 апреля 1926 г.).]; старушка Вита подарила мне целый куст люпинов и казалась очень неотесанной и неуклюжей, в то время как Эдит напоминала римскую императрицу, такую суровую, властную и все же с юмором торговки рыбой, слишком строгую в отношении своей поэзии и готовую навязывать свое мнение, чрезвычайно довольную комплиментами Моргана (а вот Виту он ни разу не похвалил, и та сидела обиженная, скромная, молчаливая, словно школьница, которую отругали за оценки).

8 июня, понедельник.

Самый жаркий июнь на моей памяти. Не принимайте это всерьез – просто очень жарко. Вчера мы навестили Карин[159 - Вулфы провели выходные в Эссексе с Адрианом и Карин Стивен (см. Приложение 1) в их коттедже, который когда-то был постоялым двором.]. Еще там была Ирен[160 - Ирен Ноэль (1879–1956) – дочь и наследница Фрэнка Ноэля из Ахметаги, которого Стивены посетили во время их путешествия в Грецию в 1906 году. В 1915 году вышла замуж за Филиппа Бейкера и взяла двойную фамилию. Их сын Фрэнсис Ноэль-Бейкер родился в январе 1920 года. Еще до замужества Ирен и Дезмонда, по-видимому, связывали некоторые отношения (см. ВВ-Д-I, 27 января 1918 г.).] со своим Филом[161 - Филипп Ноэль-Бейкер (1889–1982) – выпускник Кингс-колледжа Кембриджа и атлет, участвовавший в трех олимпийских играх; британский пацифист и дипломат; лауреат Нобелевской премии мира (1959) за деятельность по стимулированию разоружения. После Первой мировой войны Филипп принимал активное участие в создании Лиги Наций, а с 1924 по 1929 г. являлся профессором международных отношений в Лондонском университете. Его политическая карьера в Лейбористской партии началась в 1924 году, а пять лет спустя он был избран ЧП Ковентри и работал личным парламентским секретарем министра иностранных дел Артура Хендерсона.]. Я слишком сонная, чтобы описывать ее, так как встала без четверти шесть утра. Ирен немного располнела, у нее второй подбородок, выразительный нос и «гусиные лапки» вокруг глаз морского сине-зеленого цвета, а еще пристальный взгляд постаревшего человека. Все ее отличительные черты на месте: прямолинейность, откровенность, приверженность идеалам, любовь к приключениям, – но это уже не привлекает, как раньше. В действительности она стала банальной, закостенелой, суровой; голос у нее дерзкий, а черты лица грубые. Ко мне и к «Блумсбери» она отнеслась с настороженностью, зато боготворила Леонарда и считала, что он может быть очень полезен для Фила, и мы оба заподозрили последнего в намерении стать министром иностранных дел при следующем лейбористском правительстве. Мне больше всего понравилось, когда она говорила о греческих крестьянах, – возможно, эта ее сторона еще сохраняет некоторое очарование. Но она все говорит, говорит, говорит; энергично пробивает себе дорогу в какое бы то ни было будущее, хочет, как по мне, наладить связи, стать великой хозяйкой и знать нужных людей, но вместо этого испытывает ужас перед успехом и хочет сохранить Фила неиспорченным. Еще она, по-моему, мечтает оставаться владычицей мужских сердец и немного возмущена тем, что возраст ей этого не позволит и, собственно, уже не позволяет. Она, как обычно, заговорила о Дезмонде и призналась, что ей ужасно хочется «насолить Молли[162 - Молли Маккарти, см. Приложение 1.] – этому слишком положительному персонажу», а потом чуть было не вывела Л. из себя, спросив его, что он думает о характере каждого политика.

Да, она поизносилась: покрытие сошло, а под ним – холодность и заурядность. Нет нужды говорить, что на меня накатили первобытные эмоции, главным образом от звука ее голоса и вида ее рук, вероятно, напоминающих материнские, но в целом я чувствовала сильную вялость, неспособность поддержать разговор и потому дискомфорт. Я уже молчу про грязный Ист-Энд, шептавшую сиплым голосом женщину и ужасно ухабистый путь домой по раскаленной дороге. Такси не приехало, и нам пришлось две ночи подряд слушать, как добрый и чистый сердцем Фил, принципиальный, способный и атлетичный, допоздна читал Ирен вслух.

14 июня, воскресенье.

Постыдное признание: сейчас утро воскресенья, начало одиннадцатого, а я вместо романов и рецензий пишу дневник, и нет у меня никаких оправданий, кроме состояния рассудка. После написания двух книг просто невозможно сосредоточиться на следующей; к тому же есть еще письма, разговоры и рецензии, и все они распыляют мое внимание. Я не могу успокоиться, взять себя в руки и выключиться из жизни. Написала шесть коротких рассказов, неаккуратно выплеснула их на бумагу, зато довольно основательно, как мне кажется, продумала «На маяк». Обе книги пока пользуются успехом. В этом месяце продано больше экземпляров «Дэллоуэй», чем «Джейкоба» – за год. Думаю, мы дойдем до отметки в 2000 штук. «Обыкновенный читатель» на этой неделе тоже принес прибыль. Пожилые джентльмены пишут мне длинные восторженные письма.

Мощная, грузная, голубоглазая пятидесятилетняя женщина, миссис Картрайт[163 - Миссис Картрайт заменила Бернадетт Мерфи в июле и работала в «Hogarth Press» до 31 марта 1930 года.] хочет стать преемницей Мерфи, а Мерфи хочет остаться. Как же люди стремятся работать! Какая огромная сила притяжения у очень небольших сумм денег! Но я не знаю, какое мы примем решение и чем будем руководствоваться. Здесь я с неослабевающим, поистине детским обожанием полагаюсь на Леонарда. Пока мы с Ангусом будем изворачиваться и колебаться, Л. спокойно и уверенно решит вопрос. Я доверяю ему как ребенок. Проснувшись сегодня утром, я была немного подавлена тем, что «Миссис Дэллоуэй» вчера никто не купил и что вечером к нам приходили Питер[164 - Фрэнк Лоуренс («Питер») Лукас (1894–1967) – английский ученый-классик, выпускник Тринити-колледжа Кембриджа, член общества «Апостолов», литературовед, поэт, писатель, драматург, политический полемист. Его обучение в бакалавриате было прервано четырехлетней службой в армии, но по окончании учебы в 1920 году он получил должность в Кингс-колледже. В феврале 1921 года он женился на писательнице Э.К.Б. Джонс.], Эйлин Пауэр[165 - Эйлин Эдна Ле Пер Пауэр (1889–1940) – британский историк экономики и средневековья. В 1925 году она читала курс истории экономики в Лондонском университете.], Нол[166 - Оливер Стрэйчи (1874–1960) – госслужащий, работавший шифровальщиком в Министерстве иностранных дел, брат Литтона. Одно время он надеялся стать музыкантом. Нол – уменьшительно-ласкательное от имен Олив, Оливия, Оливер.] и Рэй[167 - Рэй Стрэйчи (1887–1940) – феминистка, политик, математик, инженер и писательница, борец за права женщин; старшая сестра Карин Стивен и жена Оливера Стрэйчи.]. Для нас это был тяжелый труд, а мне с моим ожерельем из стекляруса за фунт не сделали ни одного комплимента, а еще у меня болело горло и текло из носа, скорее всего из-за погоды, и можно сказать, что я прижалась к ядру своей жизни, суть которой заключается в абсолютном комфорте с Леонардом, и нашла столько радости и спокойствия, что утром я ожила и начала все с чистого листа, почувствовав себя совершенно неуязвимой. Думаю, огромный успех нашей жизни связан с тем, что наши сокровища спрятаны, или, вернее, счастье заключается в настолько простых вещах, что никто не может на него посягнуть. То есть, если человек с удовольствием ездит на автобусе в Ричмонд, сидит на лужайке, курит, вынимает из ящика письма, проветривает шубу из сурка, расчесывает Гризель, готовит мороженое, открывает письма, садится с кем-то после ужина бок о бок и говорит: «Братец, тебе хорошо?», – ну, что может помешать этому счастью? И ведь каждый день полон таких моментов. Если бы мы зависели от речей, денег или приглашений на вечеринки… Это, кстати, напомнило мне об отвратительной вечеринке, которая была на днях у Оттолин. Почему я все время разговаривала с Хелен Анреп[168 - «Отвратительная вечеринка» проходила в доме Этель Сэндс (Вейл 15, Челси), который Оттолин ненадолго арендовала, чтобы вывести свою дочь Джулиан в свет. Вестибюль был оформлен русским мозаичистом Борисом фон Анрепом (1883–1969), чья вторая жена Хелен, урожденная Мейтланд (1885–1965), красивая и проницательная наполовину американка, получившая образование оперной певицы в Европе, тяготела к богемному кругу художника Огастеса Джона. Она вышла замуж за Анрепа в 1917 году и вскоре оставила его ради Роджера Фрая. ВВ упоминает эту свою необщительность на прошедшей вечеринке в двух письмах (см. ВВ-П-III, № 1560, 1561).]? Отчасти потому, что меня немного раздражает обилие молодых людей. Скажем прямо, светская львица из меня никакая. При всем моем тщеславии я становлюсь немного циничной, иначе почему мне так не нравится восхищение Тернеров[169 - Уолтер Джеймс Редферн Тернер (1884–1946) – поэт и журналист. Он родился и получил образование в Австралии, путешествовал по Европе, а во время войны служил в артиллерии; его стихи были включены в третий том «Георгианской поэзии»). В 1920 году он был музыкальным критиком газеты «New Statesman», театральным – «London Mercury», а вскоре стал литературным редактором издания «Daily Herald».], Китчинов[170 - Клиффорд Генри Бенн Китчин (1895–1967) – британский писатель. В апреле 1925 года Вулфы как раз выпустили его книгу «Развевающиеся вымпелы».] и Гаторнов-Харди? Женщины обычно более отзывчивы. Они создают особую атмосферу. Но гостеприимство Оттолин износилось до дыр. Гости сидели далеко друг от друга, и было ощущение звука тикающих часов, а Оттолин все твердила, что это полный провал, и не знала, как исправить ситуацию.

Теперь я должна ответить Джеральду Бренану[171 - Эдвард Фитцджеральд Бренан (1894–1987) – британский писатель, который большую часть своей жизни провел в Испании. Отец готовил его к военной карьере, но Бренан увлекся книгами и поэзией, сбежав с другом в Китай. Однако он прослужил офицером всю Первую мировую войну, во время которой сдружился с Ральфом Партриджем, а затем и с Кэррингтон, которой он был одержим в течение многих лет. В 1920 году Бренан уехать жить один и писать в отдаленном районе Испании; Вулфы познакомились с ним в Тидмарше в мае 1922 года (см. его автобиографические работы: «Своя жизнь», «Личные записи: 1920–1972» и «К югу от Гренады»; в последней можно прочесть о визите Вулфов в 1923 году). В 1925 году он временно жил в Уилтшире, продолжая свой мучительный роман с Кэррингтон и свои литературные изыскания. Письмо Бренана Вирджинии о ее романах хранится в библиотеке университета Сассекса. ВВ действительно ответила ему (см. ВВ-П-III, № 1560).] и прочесть «Гэндзи[172 - Рецензия ВВ на перевод Артура Уэйли первого тома «Повести о Гэндзи» Мурасаки Сикибу, вышла в июньском номере «Vogue» 1925 года.]», потому что завтра получу еще ?20 от «Vogue». А я говорила, что Сивилла меня забыла? Из Сивиллы она опять превратилась в леди Коулфакс. Уже месяц никаких приглашений.

16 июня, вторник.

Это конец моей утренней изнурительной работы над «Гэндзи»; рецензия выходит из-под пера слишком вольготно и должна быть ужата. «Дэллоуэй», как и «Джейкоб», уперлась в какую-то невидимую стену общественности и почти не продается вот уже три дня. Однако друзья в восторге – искренне, я полагаю, – и готовы провозгласить меня успешным, заслуженным, триумфальным автором этой книги; Клайв, Мэри, Молли и Роджер последними вошли в ряды моих союзников. Думаю, мы продали 1240 экземпляров, так что волна распространилась дальше, чем от «Джейкоба», и, похоже, до сих пор есть рябь.

Сегодня вечером у Леонарда банкет, праздник братьев-апостолов, и, вероятно, их здесь будет даже слишком много. «Почему люди изобретают все эти способы самоистязания?» – это то, что он скажет в качестве председателя и спикера[173 - В своем обращении к обществу «Апостолов», действующим президентом которого он являлся, ЛВ упомянул случай в Кембридже, когда «все мы, кроме Голди, согласились, что пережили невероятные мучения, связанные с Обществом», и с учетом этого выбрал в качестве темы «связь между реальностью, счастьем и несчастьем».]. Старина Литтон, как мне напомнили, давно выпал из нашей жизни. Ни слова о моих книгах; никаких визитов после Пасхи. Мне кажется, что когда у него появляется новая любовь, а в данном случае это Ангус, то Литтон становится мрачным как туча; он чувствует себя нелепым, неловким, и ему не по душе компания старых циничных друзей вроде нас. По правде говоря, когда я слушаю рассказы Ангуса о муках, мольбах и отчаянии Литтона, меня немного тошнит. Он вызывает у молодых людей только жалость и смех, и в этом его обнажении есть что-то маразматическое, а любовные похождения и вовсе приводят его в общество наиболее равнодушных и неталантливых посредственностей; ничего, что стимулировало бы его разум или вдохновляло. Взять хотя бы бедного немощного Филиппа [Ричи], который точь-в-точь похож на итонского мальчишку в итонской куртке, – хочется дать ему монетку на мороженое.

«Вот его слова» – это напомнило мне, что я должна вернуться к «Дэвиду Копперфилду»[174 - Рецензия ВВ (под названием «Дэвид Копперфилд») на «Путешественника не по коммерческим делам», сборник литературных зарисовок и воспоминаний Чарльза Диккенса, вышла в N&A от 22 августа 1925 года.]. Бывают случаи, когда все шедевры не более чем бренчание на расстроенном инструменте. Подходящее настроение для чтения – редкое и своеобразное удовольствие, такое же сильное, как и любое другое, но читать без него – это сущая пытка.

18 июня, четверг.

Нет, Литтону не нравится «Миссис Дэллоуэй», и, что странно, я люблю его еще сильнее за то, что он сказал, и совсем не расстроена. Он говорит, что между орнаментом (невероятно красивым) и сюжетом (довольно посредственным или незначительным) есть диссонанс. По его мнению, проблема во внутренних противоречиях самой Клариссы, которую он считает неприятной и ограниченной; я же то смеюсь над ней, то всецело защищаю, принимая, что любопытно, удар на себя. Итак, книга, на мой взгляд, не кажется целостной, хотя Литтон утверждает обратное и говорит, что в некоторых местах она чрезвычайно хорошо написана.

– Гениально – иначе и не скажешь – это слова Литтона!

– Кто знает, смогу ли я себя превзойти.

– Но это гениальнее, чем все предыдущее, – сказал он, – просто ты, видимо, еще не до конца овладела своим методом. Не надо ограничивать себя рамками, добавь безумия и фантастичности, как в “Тристраме Шенди[175 - «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» – юмористический и самый известный роман Лоренса Стерна, опубликованный в девяти томах.]”.

– Но тогда я рискую упустить эмоции, – ответила я.

– Да, – согласился он, – тебе нужно отталкиваться от реальности. Бог его знает, как это лучше сделать.

Однако Литтон считает, что я в начале пути, а не в конце. Еще он сказал, что «Обыкновенный читатель» божественен, классика; а вот «Миссис Дэллоуэй», боюсь, бракованная вещь. Он сказал, что там все очень личное и, вероятно, устаревшее; думаю, есть в его словах доля правды. А ведь я помню ту ночь в Родмелле, когда я была готова бросить книгу из-за Клариссы, показавшейся мне в каком-то смысле бутафорией. Тогда я придумала ей воспоминания. Хотя, наверное, некоторое отвращение все равно сохранялось. И вот то же самое касалось моих чувств к Китти[176 - Кэтрин (Китти) Лашингтон (1867–1922). Ее родители были близкими друзьями семьи ВВ. В 1890 году она вышла замуж за Леопольда Макса (1864–1932) – политического писателя, владельца и редактора консервативной газеты «National Review». В какой-то степени Китти послужила прообразом для Клариссы Дэллоуэй.], хотя персонажи могут нравиться и не нравиться независимо того, как хорошо они проработаны, если только происходящее по сюжету не обесценивает их. Но меня это не задевает и не угнетает. Странно, что, когда Клайв и другие (их несколько) называют книгу шедевром, я не испытываю особого восторга, но, когда Литтон тыкает пальцем в недочеты, я вновь обретаю свой рабочий боевой настрой, что для меня вполне естественно. Я не считаю себя успешной. Мне больше нравится ощущение деятельности. Продажи упали до нуля на 3 дня, а сейчас потихоньку возобновляются. Я буду более чем довольна, если мы продадим 1500 штук. Пока их 1250.

* 20 июля. Продано примерно 1550 штук.

27 июня, суббота.

Очень холодный день после промозглого ветреного вечера накануне, когда на пикнике в саду Роджера были зажжены все китайские фонарики. Как же я не люблю себе подобных. Просто ненавижу. Обхожу стороной. Позволяю им разбиваться об меня, словно грязным каплям дождя. Я больше не могу найти в себе энергию, с помощью которой я бы могла подступиться к одной из тех безжизненных бледных оболочек, проплывающих мимо или, вернее, застрявших среди скал, чтобы заполнить ее собой, пропитать, взбудоражить и, наконец, оживить, воскресить в ней жизнь. Когда-то у меня был такой дар и страсть к этому делу, отчего вечеринки становились веселыми и заводными. А теперь я просыпаюсь рано утром и больше всего радуюсь дню, который проведу в одиночестве; дню, когда можно делать что хочешь: немного попечатать, безмятежно погрузиться в глубоководье собственных мыслей и поисследовать внутренний мир, а потом, вечером, наполнить его водами Свифта. Я собираюсь написать о «Стелле» и Свифте[177 - Джонатан Свифт (1667–1745) – англо-ирландский писатель-сатирик, публицист, философ, поэт и общественный деятель, священник, декан собора Св. Патрика. Статья ВВ под названием «Свифтовский “Дневник для Стеллы”» вышла в ЛПТ от 24 сентября 1925 года.] для Ричмонда[178 - Сэр Брюс Литтелтон Ричмонд (1871–1964) – журналист, редактор ЛПТ с его основания в 1902 году и до выхода на пенсию 35 лет спустя, самый верный покровитель ВВ. В 1913 году Брюс женился на Елене Рэтбоун, и с тех пор они жили в Кенсингтоне.] в знак благодарности, после того как получу все гинеи от «Vogue». Первые плоды «Обыкновенного читателя» (книга, которая теперь высоко оценена) – просьба написать для «Atlantic Monthly[179 - Один из старейших и наиболее респектабельных журналов США, основанный в 1857 году. Никаких статей ВВ в нем не появлялось до ноября 1927 года.]». Так что меня снова подталкивают к критике. Это отличная возможность зарабатывать большие деньги за изложение собственных взглядов на Стендаля[180 - Мари-Анри Бейль (1783–1842) – французский писатель, один из основоположников психологического романа, публиковавший свои работы под псевдонимом Стендаль. Статья ВВ «Стендаль» выходила в N&A от 5 июля 1924 года.] и Свифта.

Вчера у нас ужинал Джек[181 - Джон (Джек) Уоллер Хиллз (1867–1938) – выпускник Итона и Баллиол-колледжа Оксфорда, солиситор. В 1897 году он женился на сводной сестре ВВ Стелле Дакворт, которая скончалась три месяца спустя от перитонита. После этого Джек и Ванесса неосмотрительно влюбились друг в друга. Именно он побудил детей Стивен, собиравших жуков, всерьез увлечься лепидоптерологией (см. КБ-I); кроме того, Джек был заядлым рыбаком.], и мы считали, сколько уже лет не оставались наедине втроем в одной комнате. Он, Несса и я ждали ужина и нервничали. На этих встречах я волнуюсь сильнее, чем она. Ее очаровательная сердечность (странное слово) произвела на меня впечатление и напомнила о матери, когда та вела его под руку и смеялась. Несса была такая искренняя и такая спокойная, а потом, на довольно унылом сборище у Роджера[182 - Вечеринка проходила в лондонском доме Роджера Фрая по адресу Далмени-авеню 9.], она стала веселой и задорной, целующей Крисси[183 - Кристабель (Крисси) Мэри Мелвилл Макнатен (1890–1974) – меценатка, жена 2-го барона Аберконуэя.] и заигрывающей с миссис Анреп, такой беспечной, непринужденной и седовласой, но хватит об этом. По правде говоря, я слишком рассеяна, чтобы описывать Джека, хотя он того стоит. Разумеется, мы опять смеялись. Он говорил типично «уоллеровские» вещи – «есть два вида биографий, моя дорогая Джиния» – в своей былой самоуверенной нравоучительной и невероятно выразительной манере. Волосы у него медно-рыжие; второй подбородок стянут воротником; доверчивые карие глаза теперь немного замутнены; Джек упомянул, что оглох на одно ухо, и продолжил рассказ о том, как он каждый год лечится у швейцарца и как дарит коробку шоколадных конфет монахиням, которые содержат клинику и постоянно недоедают, а те его очень любят. Он заглядывает в окно и видит, как они передают коробку по кругу и берут по очереди. На обратном пути от Роджера он рассказывал нам – «мой дорогой Леонард, я настаиваю на том, чтобы заплатить за это такси», – как прошлым летом ловил мотыльков на сахар и поймал, наверное, штук сто пятьдесят, а его товарищ (по рыболовному клубу) оставляет электрический свет включенным, поэтому мотыльки слетаются и садятся на занавеску. Джек преувеличивает, просвещает, всех очень щедро хвалит. По словам Л., «он может быстро наскучить». Потом мы обсудили его автобиографию; о ней он говорил очень увлеченно, почти эмоционально. «Но можно ли говорить правду? О своих романах с женщинами, например? О родителях? О матери опять же? Она была способной женщиной – мы всей ей очень многим обязаны, – но суровой». Однажды она сказала Нессе странную вещь – что ненавидит девочек, особенно оставшихся без матери. «Она зашла слишком далеко; это был ужас всей ее жизни – потерять свое очарование. Она не хотела видеть в доме девчонок. Это бы стало трагедий. Она была очень эгоистичной женщиной»[184 - Подобные автобиографические откровения, которыми Джек Хиллз решил поделиться, можно найти в его книгах «Лето на испытании» (1924) и «Моя спортивная жизнь» (1936). Осиротевшие Ванесса и Вирджинии познакомились с его матерью, когда после смерти Стеллы в 1897 году они гостили в доме семьи Хиллз, в замке Корби, недалеко от Карлайла. Впечатления ВВ об этом периоде см. в книгах КБ-I и ВВ-Д-0 (1897 г.).]. (Пишу я здесь, а все мысли о книге «На маяк» – на протяжении всего повествования должно слышаться море. Я хочу придумать другое слово для своих книг вместо «романа». Новый … Вирджинии Вулф. Новое что? Новая элегия?)

19 июля, воскресенье.

Взяв этот дневник сюда, в студию, я, как мне кажется, сделаю ему только хуже, ведь по утрам я занята другими делами: Свифтом или письмами. Итак, целая плеяда людей и вечеринок канули в небытие[185 - Завеса забвения приподнята в книге КБ-II, где подробно изложена хронология событий.]: вечеринки и жалобы Оттолин; Гвен Равера была у нас вчера в пышном пыльном черном одеянии; Том немного перестраховался в вопросе с банком; Сивилла Коулфакс пьет чай и отнекивается от своего нежелания устраивать вечеринки, на одной из которых, кстати, Ольга Линн[186 - Ольга (Огги) Линн (1882–1961) – певица и преподавательница музыки. Эту сцену на вечеринке леди Коулфакс, состоявшейся, вероятно, 1 июля в Аргайл-хаусе, Ольга Линн, любимица публики, сама описывает в своих мемуарах «Огги» (1955); ее гнев был вызвал появлением Марго Асквит (леди Оксфорд), которая устроила такой переполох, что певице пришлось прервать выступление. ЛВ в своей автобиографии (см. ЛВ-IV) излагает несколько иную версию того же события.] в ярости прервала выступление, а Бальфуру[187 - Артур Джеймс Бальфур, 1-й граф Бальфур (1848–1930) – государственный деятель, премьер-министр Великобритании от консерваторов (1902–1905), министр иностранных дел (1916–1919) в коалиционном правительстве Ллойда Джорджа.] пришлось ее успокаивать; и Оттолин потеряла свою шаль; и сад был освящен как сцена, и Клайв с Мэри были видны во всех деталях; вернулась домой и сразу в постель; миссис Асквит, леди Оксфорд, назвала меня самой красивой женщиной в комнате, и тот же комплимент мне на следующий вечер (настолько насыщенной была неделя) сделал Джек Хатчинсон[188 - Сент-Джон (Джек) Хатчинсон (1884–1942) – выпускник Винчестерского колледжа (частная школа) и Магдален-колледжа Оксфорда, барристер, политик Либеральной партии, прогрессивный член Совета Лондонского графства в 1912–1916 гг., юрисконсульт Министерства реконструкции в 1918 году. В 1910 году он женился на Мэри, двоюродной сестре Литтона. Хатчинсоны были гораздо более модными, чем Вулфы, а в мире искусства они дружили как с авангардом, так и со старшим поколением – в частности, с Джорджем Муром (см. 29 апреля 1925 г.) и его друзьями из Нового английского художественного клуба.] у Дэди, где снова было много людей и выпивки; вернулась домой и сразу в постель; потом был ужин с молодым Эдди Сэквилл-Уэстом[189 - Эдвард Чарльз Сэквилл-Уэст, 5-й барон Сэквилл (1901–1965) – выпускник Оксфорда, музыкальный критик и писатель; единственный сын и наследник 4-го барона Сэквилла; двоюродный брат Виты.] (я получу его пианино) и Джулиан Моррелл, за которой заехал Филипп; потом вечеринка у Оттолин с Чингом[190 - Джеймс Чинг (1900–1962) – пианист, композитор и преподаватель. В 1925 году он был еще начинающим классическим музыкантом, который планировал дать осенью три публичных концерта в Уигмор-холле.], игравшим на пианино; новость о смерти Хью Андерсона[191 - Хью Скелтон Андерсон (см. 8 апреля 1925 г.) был гостем отеля «Cendrillon», когда там останавливались Вулфы. ВВ упоминает его в письме сестре (см. ВВ-П-III, № 1546).] дошла до Ангуса; Мерфи уходит, миссис Картрайт приходит; а еще мои книги – о да, в «Calendar[192 - «Calendar of Modern Letters» – британский литературный журнал, существовавший лишь с марта 1925 года по июль 1927 года. В июльском номере 1925 года Д.Ф. Холмс написал, что «несмотря на свой чистый и блестящий импрессионизм» роман «Миссис Дэллоуэй» «сентиментален по замыслу и фактуре и, соответственно, эстетически бесполезен».]» оскорбили «Миссис Дэллоуэй», что было немного неприятно, но затем на меня снова обрушился поток похвал, к тому же обе книги прекрасно продаются, а мои опасения были необоснованны; Мейнард принес нам брошюру под названием «Экономические последствия мистера Черчилля[193 - Памфлет Джона Мейнарда Кейнса «Экономические последствия мистера Черчилля» был выпущен издательством «Hogarth Press» в июле 1925 года тиражом 7000 экземпляров.]», и мы за неделю напечатаем 10 000 экземпляров и будем продавать их за шиллинг.

В пятницу я отправилась на речную прогулку; мы ужинали в «Formosa»; Эдди играл в круглой гостиной, а Джордж Янг[194 - Сэр Джордж Перегрин Янг, 4-й баронет (1872–1952) – писатель, дипломат и президент Кембриджского союза (студенческого дискуссионного клуба). Рыболовное хозяйство «Formosa» на Темзе недалеко от Кукхема, принадлежало Янгам, старым друзьям Стивенов.] плавал на плоскодонке. Ни минуты не колеблясь, я сложила эти факты вместе, ибо никогда не знаешь, какое из увядших воспоминаний оживит весь букет. Этим бесконечно жарким летом они сияли ярко и весело. Впервые за несколько недель я сижу у камина, но на мне тончайшее шелковое платье, а на улице сейчас сыро и ветрено, хотя через окно в крыше я вижу голубое небо. Счастливое лето, очень насыщенное и в каком-то смысле приглушенное необходимостью видеть так много людей. Я не пригласила ни одной души, но они слетаются сюда сами. Сегодня вечером Оттолин, во вторник Джек Хатчинсон, в среду Эдит Ситуэлл, в пятницу ужин с Рэймондом. У меня есть постоянные приглашения, но бывают и непредвиденные. После чая я убегаю, как будто меня преследуют. В будущем я хочу лучше с этим справляться. Но я не думаю ни о будущем, ни о прошлом, а просто наслаждаюсь моментом. Таков секрет счастья, но это понимаешь только в среднем возрасте.

20 июля, понедельник.

Тут открылась дверь, и вошел Морган с приглашением на обед в «Etoile[195 - Скромный в то время лондонский ресторан, располагавшийся на Шарлотт-стрит 30.]», которое мы приняли, хотя у нас дома был отличный пирог с телятиной и ветчиной (типичный для журналистики стиль). Это, наверное, от Свифта, с которым я как раз закончила, так что могу потратить оставшееся время на дневник.

Теперь мне надо свериться с планом. Думаю, в ближайшие две недели я напишу небольшой рассказ и, возможно, рецензию; у меня есть суеверное желание начать «На маяк», как только мы будем в Монкс-хаусе. Теперь мне кажется, что там я бы написала его за два месяца. Слово «сентиментальный» встало поперек горла (я выплюну его в рассказе; в среду из Нью-Йорка приезжает Энн Уоткинс[196 - Энн Уоткинс была литературным агентом из Нью-Йорка.], чтобы обсудить мои рассказы). Но темы-то как раз сентиментальные: отец, мать и ребенок в саду; смерть; отплытие к маяку. Однако не исключено, что стоит мне начать книгу, как я обогащу ее во всех смыслах; она станет толще и отрастит ветви и корни, о которых я сейчас даже не подозреваю. Возможно, в ней будут слитые воедино персонажи; детство; и еще нечто обезличенное, на что меня подбивают друзья, – полет времени и, как следствие, нарушение целостности первоначального замысла. Переходы мне особенно интересны (я задумала три части: 1. у окна в гостиной; 2. семь лет спустя; 3. путешествие). Очередная проблема опять открывает передо мной новые горизонты и не дает идти проторенными путями.

Вчера у нас ужинал Клайв, поэтому Нелли сегодня утром была довольно раздраженной и пыталась уйти еще до прихода Оттолин, но это оказался Адриан; мы поговорили о раке; спустился Клайв; пришла Оттолин – в тафте для чайника, вся в петлях и бахроме, с серебристым кружевом – и говорила о Руперте и Жаке [Равера], а потом с некоторыми изменениями пересказала историю о Кэ[197 - Кэтрин (Кэ) Лэрд Кокс (1887–1938) – выпускница Ньюнем-колледжа Кембриджа. Добрая, надежная и авторитетная женщина, она была хорошим другом для Вулфов, особенно во время длительных периодов болезни ВВ. Смерть поэта Руперта Брука в 1915 году усилила боль Кэтрин от их неразрешенного любовного романа, но в 1918 году она вышла замуж за Уильяма Эдварда Арнольд-Форстера.], Генри Лэмбе[198 - Генри Лэмб (1883–1960) – младший брат Уолтера Лэмба. В 1905 году он бросил изучение медицины и занялся живописью. До войны, во время которой Генри служил в Медицинской службе Вооруженных сил Великобритании и был официальным военным художником, ему покровительствовала Оттолин Моррелл, и в течение нескольких лет он был объектом симпатий Литтона Стрэйчи. В 1911–1912 гг. Генри, известный донжуан, добился любви Кэ Кокс, что вызвало приступ ревности у Руперта Брука и привело его к нервному срыву.] и себе. Так часто она работала над этими старыми историями, что они уже не имеют ни малейшего сходства с правдой, – черствые, переработанные, закрученные так и этак, словно тесто, которое вымешивают до тех пор, пока оно не станет одной большой влажной лепешкой. Потом послышалось тарахтение старого мотора, приехали Филипп и Джулиан [Моррелл], при виде которых, то есть при виде Джулиан, Клайв взбодрился, став очень оживленным и услужливым, как он умеет. Мы спорили об аристократии и среднем классе. Мне это понравилось. Но люди редко говорят что-то действительно глубокое. Мне нравится чувствовать, что людям комфортно, как, например, Морреллам, ведь они теперь прилетают к нам, словно стая ворон, раз в неделю. Как хозяйка, я польщена. Иногда мне бросают маслянистую крошку похвалы – «леди Десборо[199 - Этель Энн Присцилла Гренфелл, баронесса Десборо (1867–1952) – аристократка.] чрезвычайно восхищена твоими книгами и хочет встретиться», – а затем Клайв, рассматривая мои фотографии в «Vogue», говорит об одной из них, прошлогодней: «Это очаровательно, но снято, похоже, очень давно», – так что я постоянно разрываюсь между удовольствием и страданием, а один раз мне, впавшей в полное отчаяние, пришлось даже закончить вечер пораньше, чтобы лечь в постель, словно ныряльщик, задержавший дыхание перед спуском в бездну. Но хватит, хватит! Это словечко помогает мне контролировать свою склонность цеплять одну фразу за другую. Хотя некоторые из них хороши.

Что мне читать в Родмелле? На ум приходит множество книг. Я хочу вдоволь начитаться и собрать материал для «Забытой жизни[200 - Не до конца ясно, что имеет в виду ВВ, поскольку эссе с таким названием было выпущено в 1924 году, а позже переработано и включено в сборник «Обыкновенный читатель». Возможно, она хотела расширить и дополнить его.]», чтобы рассказать историю всей Англии посредством жизней безвестных людей. Хотелось бы дочитать Пруста. Стендаль, а потом – то да се. Восемь недель в Родмелле всегда кажутся бесконечно долгими. Купим ли мы дом в Саутхизе? Думаю, нет.

30 июля, четверг.

Мне ужасно хочется спать, я разбита и поэтому пишу здесь. Я очень хочу начать новую книгу, но готова подождать до тех пор, пока в голове не прояснится. Дело в том, что я колеблюсь между главенствующим и сильным образом отца и более спокойным, но широкомасштабным повествованием. Боб Т.[201 - Роберт (Боб) Калверли Тревельян (1872–1951) – английский поэт и переводчик, выпускник Кембриджа и член общества «Апостолов»; старый друг Вулфов.] говорит, что моя скорость огромна и разрушительна. Мои летние скитания с пером, похоже, привели к открытию пары интересных способов фиксировать мысли. Я сидела здесь и была похожа на импровизатора, чьи руки блуждают по клавишам. Результат совершенно неубедительный и почти безграмотный. Я хочу научиться большему спокойствию и напору. Но если я поставлю перед собой такую задачу, не рискую ли я выдать нечто плоское, как «День и ночь»? Есть ли у меня сила для того, чтобы спокойствие не стало пресным? Эти вопросы я пока оставляю без ответа.