Дневники: 1925–1930

Жду, когда Л. вернется после шахмат с Роджером; сейчас 23:25. Думаю, нет нужды говорить о Забастовке. После кризиса разум обычно затуманивается, и я понятия не имею, как именно урегулируют ситуацию, если этого еще не произошло.

Теперь нам надо снова взяться за книги. Виола Три и Фил Бейкер терпят неудачу. Виола приходит после ужина и тактично просит дружеского, по ее словам, совета. Виола – жар-птица и в значительной степени актриса, над которой издеваются всякие Уэйли и Марджори, но мне она нравится. У нее огромный эгоизм, чувство собственного величия, которое, как мне кажется, проявляется и телесно. Она оценивает женщин по их бедрам и лодыжкам, словно лошадей. Быстро возвращается к теме своих достоинств и тому, что ей следовало выйти замуж за герцога Ратленда[413 - Джон Генри Монтегю Меннерс, 9-й герцог Ратленд (1886–1940) – британский пэр и эксперт по средневековому искусству. В 1916 году он женился на Кэтлин Теннант. Сама Виола Три вышла замуж еще в 1912 году за театрального критика Алана Парсонса.]. «Лорд… (его дядя) сказал, что я была женщиной, которую Джон действительно любил. Герцогиня советовала мне: “Влюбитесь в Джона и уведите его от… Во всяком случае, ты хотя бы высокая и красивая…”. Иногда я думаю, что если бы вышла замуж, хотя он никогда не предлагал, то папочка[414 - Сэр Герберт Бирбом Три (1852–1917) – актер, режиссер, театральный педагог и импресарио. Он скоропостижно скончался после операции на разорванном сухожилии ноги.] бы не умер. Я бы предотвратила эту операцию, а как бы он полюбил герцога в качестве зятя! Вся его жизнь была сплошным притворством – ну вы понимаете». И вот она уже бежит дальше, в своей лучшей одежде; непринужденная и фамильярная, но в то же время сдержанная; с лукавством и настороженностью светской женщины; в чем-то неприятная, в чем-то великолепная; не чувствующая себя в своей тарелке с нами, но все же радующаяся месту, где она может делиться своими историями, и новым, незнакомым слушателям. Она говорит без умолку, но очень осторожничает, чтобы не надоесть; хорошая деловая женщина, действительно обладающая недюжинным обаянием. Однако все это, как говорится, не способствует продажам ее книги.

На чай приходил Эдди. Он мне нравится. Из-за его лести? Из-за благородства? Не знаю, мне он кажется энергичным и легким. А завтра на обед приедет Вита, что принесет много радости и удовольствия. Меня забавляют наши с ней отношения; расставание в январе было таким пылким, а теперь что? Влюблена ли я в нее? Но что такое любовь? То, что она «влюблена» (здесь надо бы прошедшее время) в меня, возбуждает, льстит и подогревает интерес. Что это за «любовь»? О, а потом она удовлетворит мое вечное любопытство и расскажет о том, кого видела и чем занималась, ведь я невысокого мнения о ее поэзии[415 - Вита Сэквилл-Уэст, вернувшаяся из Персии 16 мая, закончила, но еще не опубликовала свою длинную поэму «Земля», над которой она работала с 1923 года.]. Как я могу такое говорить – я, которая с таким удовольствием хвалит далеко не самое лучшее творчество даже самых близких своих друзей. Сегодня вечером я собиралась читать ее стихи, но вместо этого закончила Шэрона Тернера[416 - Шэрон Тернер (1768–1847) – английский историк, прадед Саксона Сидни-Тернера.] – прозаичный, простой старик; само воплощение Саксона, безграничный зануда, осмелюсь сказать, с величайшим «рвением к самосовершенствованию», с самыми святыми привязанностями, с тринадцатью детьми и без характера или внутреннего импульса, с любовью к долгим прогулкам и музыке; он скромный, но тщеславный, как муравей. Я имею в виду, что у него есть трудолюбие и упорство муравья, но так мало темперамента, что его трудно назвать тщеславным!

25 мая, вторник.

Наступила жара, принесшая с собой невыразимо неприятные воспоминания о вечеринках и Джордже Дакворте[417 - Сэр Джордж Герберт Дакворт (1868–1934) – госслужащий, выпускник Итона и Тринити-колледжа Кембриджа, старший сводный брат ВВ. В 1904 году он женился на леди Маргарет Герберт (1870–1958), затем стал секретарем Королевской комиссии по историческим монументам, а во время Первой мировой войны был переведен в Министерство боеприпасов. Позже обе сестры, Ванесса Белл и Вирджиния Вулф, обвинили двух своих сводных братьев Даквортов (Джорджа и Джеральда) в сексуальном насилии над ними в течение многих лет в детстве и юности.]; страх преследует меня и сейчас, когда я еду на втором этаже автобуса по Парк-лэйн и думаю о леди Артур Рассел[418 - Леди Артур Рассел (1836–1910) – дальняя родственница матери ВВ. Джордж Дакворт был недолго помолвлен с ее дочерью Флорой (см. КБ-I). Леди Рассел жила на Одли-сквер 2, позади Парк-лэйн. ВВ описывала ее как «грубую, деспотичную старуху с кровожадным видом и манерами индюка» (см. ВВ «Моменты бытия»).] и т.д. Я все это разлюбила, но влюбляюсь снова, когда автобус подъезжает к Холборну. Любопытный переход от тирании к свободе. К этому примешивается обычное «я думала, что, когда ты умер в мае прошлого года, Чарльз [?], многое умерло вместе с тобой»; смерть прячется среди листьев, а день рождения Нессы – среди маленьких твердых розовых майских бутонов, которые мы обычно нюхали у тротуара в верхней части Гайд-Парк-Гейт, а я спрашивала, почему, если цветы майские, они не распускаются 1-го числа; зато распускаются сейчас, а день рождения Нессы, который будет ее 47-м, через несколько дней. Она в Италии; Дункан, говорят, «совершил проступок», за что был оштрафован на 10 лир.

Л. подхватил жуткую простуду от Нелли, которую заразила Лотти… Это его голос я слышу? Гризель утвердительно виляет хвостом. Она права. Вита тоже заболела, иначе мы бы ужинали…

Сейчас мы на Тависток-сквер. Л. стало лучше. Я счастливее, чем раньше. Завтра едем в Родмелл, чтобы оценить ванну, туалет и просторную гостиную без старой стены. Эта мечта так часто дразнила меня и ускользала, что я с трудом верю в ее осуществление. Замечу, что из-за забастовки мне до сих пор приходится уточнять расписание поездов на вокзале Виктория.

Признаюсь, я закончила черновик второй части романа «На маяк» и, возможно, допишу книгу к концу июля. Если так, то в сумме выйдет семь месяцев – рекорд.

Итак, приходила Вита, и я ощутила шок после разлуки; как же я застенчива; как разочарована собственным телом; как чувствительна к новым оттенкам чувств – я уловила нечто «женственное» и более зрелое; она приехала прямиком с вокзала, не переодевшись, и была изможденной, не такой красивой, как обычно. Мы сидели и разговаривали на диване у окна, вернее, она молчала, а я болтала, отчасти чтобы отвлечь ее внимание от меня, отчасти, чтобы она не подумала: «Ну, и это все?», – как она, должно быть, думала, после того как всецело раскрылась мне в письменном виде. Таким образом, каждый из нас испытал разочарование, но, возможно, и некоторую уверенность… Одной встречей это может не ограничиться. Но я справедливо сравнила ее состояние со стаей птиц, летающих взад-вперед, мечущихся, сбитых с толку, возвращающихся после долгого путешествия обратно в гущу событий. Она была более спокойной, застенчивой и неловкой, чем обычно. Она не готова к разговорам с Нелли или миссис Картрайт и стоит как школьница у доски. Думаю, она вполне может заставить Гарольда уйти с работы. Хотя ей с ее «великой жизнью», как мне кажется, с Дотти[419 - Дороти Вайолет Уэлсли, герцогиня Веллингтон (1889–1956) – писательница и поэтесса, литературный редактор и светская львица. Она была близкой подругой Виты, которая посвятила ей поэму «Земля». ВВ виделась с Дороти один раз, в июле 1922 года, в Ноул-хаусе.] и всеми остальными, кого я почти не знаю, необязательно быть в центре внимания. А я не могу писать. Хотя до этого могла. Внезапно меня покинуло то, что называют инстинктом. Большинство людей, несомненно, всю жизнь так живут. Мейнард встретил Джорджа и леди Маргарет [Дакворт] у Дарвинов; пишет, что он притворщик, а она исчадие ада. Она теперь ходит с палкой. Что за унылый мир, где эти простачки встречаются раз в 20 лет или около того.

9 июня, среда.

В прошлую субботу я заболела гриппом; сидела под палящим солнцем на стадионе «Lord’s[420 - Lord’s Cricket Ground – лондонский стадион для крикета, на котором проходят самые важные матчи Англии. ВВ и ЛВ ходили на матч Англии против сборной мира 5 июня.]» и тряслась от озноба; поэтому ни с кем толком не виделась, кроме обитателей типографии, и отменила поход на «Дон Жуана»[421 - Опера Моцарта «Дон Жуан» была исполнена в театре Ковент-Гарден 7 июня.]; Дэди и Хоуп[422 - Хелен Хоуп Миррлиз (1887–1978) – британская романистка, поэтесса и переводчица. Вулфы напечатали ее поэму «Париж» в 1920 году; с тех пор Хоуп выпустила два романа и готовилась опубликовать третий.] придут сегодня вечером, а Осберт [Ситуэлл] – завтра на ужин. Вся моя кипучая энергия разом покинула меня. Я понемногу, с большим трудом переделываю эту вечную лекцию «Как читать?», поскольку «Yale Review[423 - Старейший литературный журнал США, выходящий с 1819 года. Статья ВВ «Как читать книги?» – переработанная версия лекции, которую она прочла 30 января в школе в графстве Кент, – вышла в октябрьском номере «Yale Review» 1926 года.]» купил ее, и не могу понять, о чем вообще «На маяк». В эти выходные я надеюсь проветрить мозги либо у Виты, либо в Родмелле.

Да, я считаю, что Родмелл – это абсолютный триумф, хотя Л. советует мне так не говорить. Особенно хороша наша расширенная гостиная с пятью окнами, балками посередине, цветами и зеленью со всех сторон. Вода для ванны греется быстро, в унитазах сливается вода (правда, недостаточно быстро). Погода опять подвела, и у нас было странное путешествие домой через Ньюхейвен, Писхейвен и Брайтон[424 - Прибрежные города в Восточном Сассексе.]. Поезда ходят медленно и редко. В каком-то смысле Забастовка до сих пор продолжается. Потом мы ходили на вечеринку Эдит Ситуэлл (я в новом платье), «чтобы познакомиться с мисс Стайн[425 - Гертруда Стайн (1874–1946) – американская писательница, теоретик литературы. Вечеринка в ее честь состоялась 1 июня в Бейсуотере у Эдит Ситуэлл; Гертруду Стайн, которая с 1903 года жила в Париже, пригласили читать лекции в литературных обществах Кембриджа и Оксфорда. Ее выступление, озаглавленное «Композиция как объяснение», было опубликовано в серии «Hogarth Essays» в ноябре 1926 года.]» – дамой, очень похожей на Джоан Фрай[426 - Джоан Мэри Фрай (1862–1955) – вторая из шести незамужних сестер Роджера Фрая; квакерша, активистка за мир и социальные реформы.], но более крупной, в парче с голубыми разводами, довольно грозной. Там были Морган, Зигфрид[427 - Зигфрид Лорейн Сассун (1886–1967) – английский писатель и поэт, участник Первой мировой войны; литературный редактор социалистической газеты «Daily Herald». Сассун служил офицером на протяжении всей войны, опыт в которой побудил его на публичный протест против неэффективности ведения ее политиками с последующим затягиванием.], Тодд (которой я в порыве дикого безумия предложила написать книгу, и она согласилась![428 - Предложение заключалось в том, чтобы Дороти Тодд (см. 19 апреля 1925 г.) написала автобиографию, но из этого ничего не вышло (см. ВВ-П-III, № 1644).]), и Виола [Три] (которую так сильно критиковали строгие авторитеты Хэм-Спрей-хауса), и Эдит в смятении; и горы вишни, и ячменная вода, – как Л. блестяще описал все это Сивилле [Коулфакс] на следующий день. Она пришла одна, больше никого не было, мы сидели и смеялись. «Ну а что плохого в этой глуповатой, добродушной, довольно забавной женщине?» – спрашивала я себя. Потом она выразила желание поужинать с нами. Л. сегодня обедает с Уэллсом[429 - Герберт Джордж Уэллс (1866–1946) – английский писатель и публицист, представитель критического реализма.].

[Тот же день] Леонард вернулся от Уэллса, болтавшего до 15:45 о любви к прогулкам по улицам и своем доме во Франции, за которым ухаживает очень умная бразильянка[430 - Одетта Зоуи Кен (1888–1978) – голландская социалистка, журналистка и писательница, которая много путешествовала по Европе, включая Советской Союз. На протяжении нескольких лет Герберт Уэллс арендовал дом на юго-востоке Франции, в городе Грас, и там же собирался построить свой собственный. Женщину, с которой он делил жилье, Уэллс называл левантийкой (жительницей Восточного Средиземноморья), а не бразильянкой.]. Он называет меня «слишком умной, что плохо»; не умеет критиковать; выдвигает социальные теории, поскольку в эпоху, когда общество якобы распадается, социальное государство – это часть личности. Они обедали в «Boulestein[431 - Французский ресторан, находившийся на Саутгемптон-стрит, недалеко от Стрэнда.]». Леонард спросил о нем в Автомобильном клубе[432 - Королевский автомобильный клуб – частный общественно-спортивный клуб.]. «Очень знакомое имя», – ответил мужчина. Пыл и отголоски славы Уэллса, похоже, настигли меня этим прохладным дождливым вечером, и я думаю, что если бы я пошла на обед вместе с ними, как просил Уэллс, то он бы меня покорил. (Кстати, мы очень проголодались; Нелли готовит на ужин жареную курицу и мороженое, которые мне наверняка понравятся. Потом мы включим граммофон). Рада заметить, что я окончательно поправилась, хотя и не знаю теперь, остаться мне с Витой или же поехать в Монкс-хаус.

Л. собирается выпустить сборник своих эссе[433 - Сборник ЛВ «Очерки о литературе, истории, политике и т.д.», составленный из статей для N&A и «New Statesman», был выпущен издательством «Hogarth Press» в мае 1927 года.]. Я подумываю о том, чтобы попросить леди Хорнер[434 - Фрэнсис Джейн Хорнер (1854–1940) – британская хозяйка, покровительница искусств, бывшая соседка Вайолет Дикинсон. Ее мемуары «Воспоминания о времени» были опубликованы издательством «Heinemann» в 1933 году.] написать мемуары. Сегодня мы обсуждали даты отпуска Нелли… Так и живем.

После того, как Вирджиния переболела гриппом или “головной болью от нервного истощения” (см. ВВ-П-III, №1646), Вулфы отправились в Родмелл в субботу 11 июня. Леонард вернулся в Лондон в воскресенье днем, оставив жену с Витой, которая приехала на обед и задержалась погостить до вторника. Следующие две недели были полны общения и включали в себя званый ужин у Хатчинсонов, где Вирджиния встретилась с Олдосом Хаксли, как раз вернувшимся из кругосветного путешествия, а также визит в Гарсингтон, где она познакомилась с Робертом Бриджесом, 26–27 июня.

30 июня, среда.

Сегодня последний день июня, а я в полнейшем отчаянии, потому что Клайв посмеялся над моей новой шляпкой; Вита пожалела меня, но я все равно погрузилась в пучину уныния. Это случилось вчера вечером у Клайва, после того как мы с Витой побывали у Ситуэллов. О боже, я надела шляпу, даже не задумавшись, подходит она или нет; все было очень эффектно и непринужденно, но потом я увидела одного мужчину с заплетенными в косу волосами, а другого с длинными красными шипами в петлице; я сидела рядом с Витой и хохотала с ней. Когда мы вышли, было только 22:30 – теплая звездная ночь; я отказалась ехать к Коулфакс, так как для нее было еще слишком рано. Тогда Вита сказала: «Может, поедем к Клайву и заберем его?». И у меня снова стало так беззаботно на душе, когда мы ехали через парк, а люди разбегались перед нами. Кроме того, мы увидели весь Мэйфэйр и наконец добрались на Гордон-сквер, где заметили Нессу, бредущую в темноте в своей неброской черной шляпке. У нас состоялся оживленный разговор. Она сообщила, что Дункан ест сэндвич в пабе; потом он вернулся с яйцом в руке. «Пойдемте все вместе к Клайву», – предложила я, и они согласились. А позже, когда мы все сидели и разговаривали, Клайв вдруг сказал, вернее, прокричал: «Какая на тебе удивительная шляпка!». Потом он спросил, откуда она. Я напустила туману и попыталась сменить тему, но меня загнали в угол; никогда не чувствовала себя такой униженной. Клайв спросил: «Это Мэри выбрала?». Нет. Тодд указала на Виту. «А платье?» Платье, разумеется, выбирала Тодд; после этого мне пришлось вести себя как ни в чем не бывало, хотя на самом деле я чувствовала себя ужасно униженной. Вот почему я много болтала и смеялась. Дункан, как всегда чопорный и колкий, сказал мне, что в такой шляпе совершенно невозможно ничего делать. А я отшучивалась на тему вечеринки у Сквайра. Леонард молчал; я ушла глубоко удрученная и несчастная, какой не была уже лет десять, и прокручивала это во сне всю ночь, и сегодняшний день тоже испорчен.

1 июля, четверг.

По-моему, эти размышления о шляпе довольно забавны. Какой же я чувствительный флюгер! Какое же удовольствие или (поскольку я была ужасно несчастна и унижена), по крайней мере, интерес вызывают у меня эти колебания, особенно если знаешь, что их контролирует сильная рука – Леонард, короче говоря. Пообедав сегодня с Мейнардом, я (в шляпке и платье) вышла на улицу и столкнулась с Клайвом и Мэри; мне пришлось выдержать поток их комментариев: платье превознесли до небес, про шляпку промолчали. Ну и ладно. Можно сказать, что вчера в семь вечера тучи начали рассеиваться.

Но все это затмило собой Гарсингтон, Бриджеса и Уэллса. Эти великие люди так похожи на нас. Уэллс примечателен лишь сочетанием приземистости и резкости; у него острый нос, скулы и подбородок мясника. Насколько я поняла, ему нравится бродить и фантазировать о жизни других людей; он размышлял о Веббах; говорил, что их книги – это великолепные яйца правильной формы, но протухшие. Он описал Беатрису как цыганку и еврейку; яркое создание, ставшее квакершей[435 - Квакеры – изначально протестантское христианское движение, возникшее в годы Английской революции (середина XVII века) в Англии и Уэльсе.], как и все мы по мере взросления. Это не имеет ничего общего с христианством (с Богом). «Вы квакер?» – спросила я. «Конечно, да. Человек верит, что у всего есть причина» (кажется, ответил он). Но Уэллс недолго топтался на одном месте. Обед с ними в жару – утомительное времяпрепровождение. По слезливо-жалобному выражению лица миссис Уэллс[436 - Эми Кэтрин (Джейн) Уэллс, урожденная Роббинс (1872–1927), – вторая жена Герберта Уэллса. В течение многих лет она мирилась с печально известными изменами мужа.] (у нее большие щели между зубами, и в состоянии покоя она выглядит очень обеспокоенной, но в то же время отстраненной) я поняла, что в личной жизни он высокомерен, похотлив и груб[437 - Во время и после войны ЛВ часто встречался с Гербертом Уэллсом в связи с делами Лиги Наций и книгой Уэллса «Очерки истории цивилизации» (см. ЛВ-III), но неясно, встречалась ли ВВ с ним и его женой до этого обеда у Кейнсов 1 июля.]. Из добродетелей он предпочитает смелость и жизнерадостность. «Какой ужас!» – сказала я. (Это в контексте истории борьбы Дороти Ричардсон[438 - Дороти Миллер Ричардсон (1873–1957) – британская писательница-модернистка и журналистка, пионер в использовании метода «поток сознания» для повествования, автор цикла «Паломничество», состоящего из 13 романов. Дороти Ричардсон была одноклассницей будущей миссис Уэллс, которая впоследствии и познакомила ее с Гербертом. У Дороти и Уэллса был роман, закончившийся выкидышем в 1907 году.].) «Нет. Нет ничего ужасного там, где есть мужество», – сказал он. Невероятно интересно, хотя и довольно бессвязно он пробежался по ее жизни и рассказал о том, как она вышла замуж за Одла[439 - Алан Элсден Одл (1888–1947) – иллюстратор, муж Дороти Ричардсон. К моменту женитьбы (1917) он уже болел туберкулезом и страдал от алкоголизма, но сумел бросить пить.], человека, который создает символические рисунки – пузыри, выходящие из человеческого рта и превращающиеся в женские ноги, например, и т.д. «Это так похоже на жизнь, – сказал Уэллс, – неоднородность, когда одно перетекает в другое, да и нарисовано просто прекрасно». Но их творчество не продается. И Дакворт[440 - Джеральд де л’Этан Дакворт (1870–1937) – младший из сводных братьев ВВ. В 1898 году после учебы в Кембридже он основал собственное издательство, а в 1915 году выпустил первый роман ВВ «По морю прочь». С 1915 по 1925 г. Дакворт опубликовал восемь томов цикла Дороти Ричардсон «Паломничество», и, хотя он начал терять на этом деньги, его издательство выпустило еще две книги (1927, 1931).] больше не будет выпускать ее книги.

Что касается Бриджеса, он выскочил из-за куста рододендрона, очень худой высокий старик в изогнутой серой шляпе, с красноватым суровым лицом, свирепыми мутными глазами и затуманенным взглядом; очень активный, с довольно хриплым голосом, болтающий без умолку. Мы сидели в его просторной комнате и любовались холмами, возвышавшимися над голубыми цветами в саду, но все это исчезало, стоило им заговорить, и он, Бриджес, сказал одну поразительную для меня вещь – единственное его поэтическое изречение. Мы говорили о почерке и критике[441 - Роберт Бриджес жил в Чизвелл-хаусе в деревне Боарс-Хилл, недалеко от Оксфорда. Роджер Фрай сотрудничал с ним, одним из основателей Общества чистого английского языка, в подготовке двух трактатов об английском почерке и с этой целью собирался образцы почерка у своих друзей. Образец ВВ не вошел в финальный текст (см. РФ-П-II, № 575).]; о том, как Гаррод[442 - Хиткот Уильям Гаррод (1878–1960) – британский ученый-классик и литературовед. В 1926 году он был профессором поэзии в Оксфорде и в июле опубликовал книгу о Китсе.] писал о Китсе[443 - Джон Китс (1795–1821) – поэт младшего поколения английских романтиков.]; о том, что они знают сонет Петрарки[444 - Франческо Петрарка (1304–1374) – итальянский поэт, один из величайших деятелей итальянского Проторенессанса. Итальянский сонет, или сонет Петрарки, был назван в его честь, но в действительности разработан плеядой поэтов эпохи Возрождения.], но не понимают, зачем его менять. «Потому что они не пишут сонетов», – предположила я и призвала его писать критику. Он, прямолинейный и шустрый, очень резкий во всех своих движениях, таскал меня по саду, чтобы похвастаться гвоздиками; потом повел в свою библиотеку, где показал книги французских критиков; потом сказал, что Мишле[445 - Жюль Мишле (1798–1874) – французский историк и публицист, представитель романтической историографии, автор глубоко субъективных трактатов об истории и обществе.] – его любимый историк; потом я попросила показать рукописи Хопкинса[446 - Джерард Мэнли Хопкинс (1844–1889) – английский поэт и католический священник. Роберт Бриджес, его современник и близкий друг, впервые опубликовал стихи Хопкинса в 1918 году. Бриджес собрал стихи, письма и бумаги Хопкинса, оставшиеся после его смерти.] и сидела, разглядывая их с этим гигантским кузнечиком Олдосом[447 - Олдос Леонард Хаксли (1894–1963) – английский писатель, новеллист и философ, автор известного романа-антиутопии «О дивный новый мир».], свернувшимся рядом в кресле. Оттолин рассекала между гостей, словно волна.

Он попросил меня прийти еще раз и сказал, что прочтет мне свои стихи, но не ранние, которые требуют красивого голоса и неинтересны, а поздние, написанные гекзаметром[448 - Стихотворный размер античной эпической поэзии, шестистопный дактиль.]. Он сорвался с места и придержал для нас ворота. Я сказала, что мне очень понравились его стихи, хоть они и короткие, но в целом я была довольна и рада, что он оказался таким услужливым, непринужденным и интересным. Оттолин польстила мне, назвав это моей заслугой. Но и у нее были свои достоинства, раскрытые ее угасающим очарованием, когда мы сидели на берегу озера, обсуждая жизнь Мэри и Клайва, правду и литературу. Потом все начали собираться, в том числе Олдос, Эдди, Филипп Николс[449 - Филипп Боувери Бойер Николс (1894–1962) – дипломат, выпускник Итона и Оксфорда.] и мисс Спендер-Клей[450 - Филлис Мэри Спендер-Клей (1905–1972) – внучка американо-британского адвоката и политика, 1-го виконта Астора. В 1932 году она вышла замуж за Филиппа Николса.], которая, по словам Джулиан [Моррелл], вполне может зарабатывать ?100 в год, если захочет.[451 - На странице напротив этого последнего абзаца приведен список людей, озаглавленный «Кафе Тависток»: «1) Несса 2) Роджер 3) Джулиан 4) Дэди 5) Эдди 6) В. 7) Клайв 8) Рэймонд 9) Литтон». Это относится к постоянно возникавшей у ВВ идее социального проекта, который позже в 1926 году обретет форму «Бара Блумсбери» (см. ВВ-П-III, № 1677).]

4 июля, воскресенье.

Уэллс приходил к нам еще раз и задержался до четырех[452 - Герберт Уэллс и Дезмонд Маккарти обедали у Вулфов в пятницу 2 июля.], когда ему нужно было идти на встречу с американцем. Он уже в том возрасте, 60 лет, когда становишься вялым. Он кажется здоровым, но уже не таким бойким, как раньше. Он говорил о своей новой книге и о мыслях, которые возникают у человека в 60 лет. Он использует в тексте все, например, человека по фамилии Любин[453 - Давид Любин (1849–1919) – купец и земледелец. Пятая из шести частей книги Герберта Уэллса «Мир Вильяма Клиссольда» (готовилась к публикации осенью 1926 года) посвящена рассуждениям об «этом американском еврее-провидце Давиде Любине», сыгравшем ключевую роль в создании Международного института сельского хозяйства в 1905 году в Риме. Любин умер от испанского гриппа 1 января 1919 года, а «похоронная процессия прошла по улицам, которые были украшены флагами в честь визита президента Вильсона».], который изобрел институт сельского хозяйства (так, кажется); человека, который умер в нищете и безвестности и был похоронен в Риме в тот самый день, когда приехал Вильсон[454 - Томас Вудро Вильсон (1856–1924) – 28-й президент США (1913–1921), историк и политолог, лауреат Нобелевской премии мира (1919) за миротворческие усилия.] – «этот поверхностный претенциозный пустоголовый профессор»; Любин – настоящий борец за мир. «Какие еще у него были идеи?» – спросил Дезмонд. Отменить воскресенье. Выходные должны быть раз в 10 дней. Его расчет таков: 10 дней работы и 4–5 дней отдыха. Нынешняя система якобы неэффективна. Ощущение выходных появляется в пятницу, а исчезает лишь к полудню понедельника. Уэллс рассказал, что иногда он пишет днями напролет, а иногда вообще не пишет. Он опять поразил меня странным сочетанием дурашливости и солидности, привычкой неожиданно вставлять какую-нибудь фразу. Мы познакомили его с Харди – очень простым и проницательным старым крестьянином, на которого умные и при этом пишущие люди производят большое впечатление; очень скромный, он был в восторге, когда Уэллс навестил его вместе с Ребеккой Уэст[455 - Ребекка Уэст (1892–1983) – британская писательница, журналистка, литературный критик, суфражистка. Будучи молодой радикалкой, она писала в воинствующий феминистский еженедельник «Freewoman»; в 1912 году ее враждебная рецензия на роман Уэллса привела к их встрече и роману, прекращенному по инициативе Ребекки только в 1923 году.], и прошел с ними полпути до Дорчестера[456 - Город в Юго-Западной Англии, административный центр графства Дорсет.]; Уэллс называл ее «дерзкой молодой журналисткой». Харди слышал о ней. Он гостил у Барри[457 - Сэр Джеймс Мэтью Барри (1860–1937) – шотландский драматург и романист, автор цикла сказочных произведений о Питере Пэне. В июле 1917 года мистер и миссис Харди гостили у Джеймса Барри и наблюдали за прожекторами, сканирующими небо на предмет вражеских цепеллинов, из его квартиры с видом на Темзу в районе Адельфи.], чтобы посмотреть на воздушный налет, и писал свои книги по главам, как того хотели печатники. Потом он встал, чтобы уйти, а мы попросили его остаться и рассказать нам о Генри Джеймсе. И он опять сел. «О, я с удовольствием останусь и буду говорить хоть целый день», – ответил Уэллс. Генри Джеймс был формалистом. Он всегда переживал по поводу одежды. Он никогда ни с кем не был близок, даже со своим братом[458 - Уильям Джеймс (1842–1910) – философ и психолог, старший брат Генри Джеймса. История Уэллса об осуждении с Генри непристойного поведения своего брата подробно рассказана в книге (1972) Леона Эделя «Генри Джеймс. Мастер: 1901–1916».], и никогда не влюблялся. Однажды его брат захотел поглазеть на Честертона[459 - Гилберт Кит Честертон (1874–1936) – писатель, поэт, философ, драматург, журналист, оратор, христианский деятель, иллюстратор, биограф и искусствовед, часто называемый «принцем парадокса». Слоновья фигура Честертона и правда привлекала внимание прохожих.], взобрался на стремянку и заглянул через забор. Это разозлило Генри; он позвал Уэллса и попросил его высказать свое мнение. «Как будто оно у меня было!» Уэллс ничему не научился у Пруста – «его книга как Британский музей». Люди знают, что в нем есть восхитительно интересные вещи, но не ходят туда. Однажды в непогожий день я тоже скажу «боже, чем мне сегодня заняться?» и буду читать Пруста так, словно оказалась в Британском музее. А вот Ричардсона – мужчину, который знает все о женской психологии (сказано с некоторым презрением), хотя никто не должен знать этого, – Уэллс читать не стал бы. Я сказала, что тот, напротив, знал очень мало, одни лишь условности. Честь, целомудрие и т.д. Уэллс ответил, что мы полностью изменили наши представления. Идея целомудрия исчезла. Женщины были еще более внушаемы, нежели мужчины. Теперь они не думают об этом, а целомудренная пара (он говорил о парах в целом) неотличима от распутной. Он сказал, что мы, возможно, более счастливы – «дети, безусловно, чувствуют себя более непринужденно со своими родителями». Однако он считает, что люди начинают скучать по ограничениям. Раньше они задавались вопросом о предназначении всего вокруг. Они были неугомонны; обсуждали Генри Джеймса и Элиота, их формализм и чрезмерную строгость нравов (он рассказал, как Г.Д. подсовывал письмо, которое он написал, чтобы заговорить с Уэллсом в «Reform[460 - Частный джентльменский клуб на южной стороне улицы Пэлл-Мэлл в центре Лондона.]»). Я ответила: «Это что-то американское». Они были чужды нашей цивилизации. Уэллс сказал, что и сам был таким. Его отец работал садовником, а мать – горничной. Ему казалось очень странным знакомиться с людьми, которые ходят на вечеринки и носят парадную одежду. Генри Джеймс не умел описывать любовь – все заканчивалось охами-вздохами и возложением рук[461 - Древний библейский обряд благословения младших лиц старшими.]. Это Уэллс умел и сам. «Я журналист. И горжусь этим, – сказал он. – Мне кажется, что все написанное мною должно быть журналистикой (и делаться с этой целью), ведь никто не знает, что понадобится потомкам – возможно, путеводитель. Я говорю Арнольду[462 - Арнольд Беннетт (1867–1931) – писатель, журналист и драматург, литературный критик.], что его будут читать за его резкость».

Во всем этом, как сказал потом Дезмонд, Уэллс проявил себя самодовольным человеком, осознающим свой талант и не имеющим причин для беспокойства, ведь у него великий дар.

22 июля, четверг.

Лето стремительно утекает, словно песок сквозь пальцы. Много ночей подряд я просыпаюсь в ужасе от того, что совершила какое-то злодеяние. Я возвращаюсь домой с мелкими неприятностями, напоминающими мелкие ссадины, которые посреди ночи вдруг превращаются в зияющие раны. Тем не менее, отложив «На маяк» до Родмелла, по утрам я прохожусь своим пером по де Квинси. Это пристанище добродетели и всего хорошего. В остальном одни хлопоты: поход к дантисту и покупка расчески; приглашение Мейнарда и Боба к нам на чай, Ральфа и Фрэнсис [Маршалл] – на ужин, а потом – Эдди и Китчина. Но мы оба вымотаны и не получаем никакого удовольствия от мелькания лиц, хотя сегодня вечером должны поужинать с Осбертом Ситуэллом, а завтра пойти к Харди. Такова человеческая жизнь: это бесценный материал, выданный нам в виде одного небольшого рулона без возможности докупить второй, а мы его еще и растрачиваем вот так. Дни без ярких впечатлений – худшие из всех; дни, когда заставляешь себя терпеть то одно, то другое. Но зачем?

Сейчас нет ничего важного, о чем стоило бы написать, а если и есть – о чрезвычайной важности душевного равновесия, например, – то я и это приберегу для Родмелла. Там я вплотную займусь последней частью своего романа; столько усилий и напряжения, что время от времени я удивляюсь, как вообще позволила себе ввязаться в это. Роза Маколей сказала: «Ну а что еще делать со своими мыслями?!». Больше я не виделась ни с ней, ни с Гвен; не писала Вайолет[463 - Вайолет Дикинсон (1865–1948) в течение многих лет была самой близкой подругой ВВ. Они познакомились в 1902 году, когда ВВ было 20 лет, а Вайолет – 37. Она не одобрила, когда в 1911 году ВВ поселилась со своими друзьями из «Блумсбери» в доме на Брунсвик-сквер 38, и с того момента их отношения стали более формальными. Вайолет жила со своим младшим братом Освальдом. ВВ все-таки написала ей 26 июля (см. ВВ-П-III, № 1658).]; не учила французский и не дочитывала «Клариссу[464 - «Кларисса, или История молодой леди» – роман Сэмюэла Ричардсона в четырех томах, написанный в 1748 году. У ВВ было издание в восьми томах 1792 года.]».

Приходил Дезмонд; говорили о Шекспире[465 - Уильям Шекспир (1564–1616) – поэт и драматург, который считается величайшим поэтом Англии и одним из лучших драматургов мира.]. Теперь мне надо сосредоточиться на «Suspiria[466 - «Suspiria de Profundis» (в пер. с лат.: «воздыхания из глубины») – одно из наиболее известных и выдающихся творений де Квинси.]».

25 июля, воскресенье.

Сначала я подумала, что пришел Харди, но это была горничная, маленькая худенькая девушка в специальном чепце. Она принесла серебряные подставки c пирожными. Миссис Харди говорила с нами о своей собаке[467 - Вулфы ездили в Дорчестер и обратно на поезде в пятницу 23 июля, чтобы выпить чаю с мистером и миссис Харди (см. 1 июня 1925 г.).]. «Долго ли нам ждать?», «в состоянии ли мистер Харди совершать длительные прогулки?» и т.д. – спрашивала я, пытаясь, как и полагается, завязать разговор. У нее большие печальные, лишенные блеска глаза бездетной женщины; невероятная покорность и готовность отвечать на все вопросы, как будто она выучила роль наизусть; она не очень расторопная, зато смиренно принимающая очередных посетителей; на ней легкое платье в цветочек, черные туфли и ожерелье. «Мы теперь не можем далеко ходить, – сообщила она, – хотя гуляем каждый день, но нашего пса нельзя брать далеко. Он кусается». Она стала более естественной и раскрепощенной в разговоре о собаке, которая, очевидно, занимает все ее мысли. Опять явилась горничная. Затем дверь открылась, на этот раз более аккуратно, и вошел маленький пухлощекий жизнерадостный старичок, бодрый и деловитый, обращавшийся к нам скорее как врач или солиситор. Пожимая нам руки, он сказал «ну-с, как поживаете?» или что-то в этом вроде. Он был одет в грубый серый костюм с полосатым галстуком. Нос у него с горбинкой и крючковатый. Круглое бледноватое лицо, глаза уже потускневшие и довольно водянистые, но вид в целом бодрый и жизнерадостный. Он сидел на треугольном стуле (я слишком устала от всех этих гостей и походов в гости, чтобы делать больше, чем просто излагать факты) за круглым столом с подставками для пирожных и другими приборами, шоколадным рулетом и хорошим чаем, но он выпил лишь одну чашку, сидя на своем треугольном стуле. Он был чрезвычайно приветлив и отлично выполнял обязанности хозяина, не допуская пауз и не пренебрегая активным участием в разговоре. Харди говорил об отце и сказал, что видел меня младенцем, и, хотя это могла быть сестра, он уверен, что в колыбели лежала именно я. Он бывал на Гайд-Парк-Плейс, то есть на Гайд-Парк-Гейт. Очень тихая улица. Вот почему она так нравилась моему отцу. Странно думать, что за все эти годы Харди ни разу не приезжал туда снова. Раньше он часто бывал там. «Ваш отец согласился напечатать мой роман – “Вдали от обезумевшей толпы”. Мы стояли плечом к плечу против британской общественности в некоторых вопросах, затронутых в этой книге – вы, наверное, в курсе». Потом он рассказал, что накануне публикации с книгой произошел казус: посылка с рукописью потерялась по пути из Франции – «маловероятная вещь, как сказал ваш отец, а потом он попросил выслать еще раз. Думаю, он нарушил все законы «Cornhill[468 - «Cornhill Magazine» – литературный журнал викторианской эпохи, выходивший с 1860 по 1975 г. Четвертый роман Томаса Харди, «Вдали от обезумевшей толпы», выходил по частям в этом журнале в 1874 году; Лесли Стивен в то время был его редактором. О своих отношениях с Лесли Стивеном Томас Харди рассказал в книге Ф.У. Мейтланда «Жизнь и письма Лесли Стивена», вышедшей в 1906 году.]», когда начал публикацию, не взглянув на роман целиком; я отправлял по одной главе без единой задержки. Как же чудесна молодость!». Я, конечно, задумалась об этом, но ненадолго. Главы романа выходили каждый месяц. Думаю, они нервничали из-за мисс Теккерей[469 - Энн Изабелла Теккерей Ричи (1837–1919) – старшая из двух дочерей У.М. Теккерея (младшая была первой женой Лесли Стивена). В 1877 году Энн вышла замуж за своего троюродного брата, сэра Ричмонда Ричи (1854–1912), который был на 17 лет моложе ее; у них родилось двое детей, Хестер и Уильям. Леди Ричи была плодовитой писательницей и сама послужила прообразом для персонажа миссис Хилбери в романе ВВ «День и ночь», опубликованном в октябре 1919 года. После смерти мужа леди Ричи переехала из дома по адресу Сент-Джордж-стрит 109 в жилье поменьше в Челси. Последние три года жизни она провела в деревне Фрешуотер, в коттедже, которым владела с 1860-х. ВВ написала некролог для леди Ричи, вышедший в ЛПТ от 6 марта 1919 года.]. Она сказала, что ее парализует и что она не может написать ни строчки, чуть только слышит печатный станок. Осмелюсь сказать, что публикация по частям плохо сказывается на романе. Начинаешь думать о том, что хорошо для журнала, а не для книги. «Хочется сделать концовку посильнее», – шутливо добавила миссис Харди. Она облокотилась на чайный столик, но ничего не ела, а просто смотрела в окно.

Потом мы заговорили о рукописях. Во время войны миссис Смит нашла в ящике стола рукопись романа «Вдали от обезумевшей толпы» и продала ее на нужды Красного Креста[470 - В 1917 году рукопись Томаса Харди нашла вдова Реджинальда Джона Смита, зятя основателя журнала «Cornhill Magazine» и редактора этого издания с 1898 года. Она убедила Харди дописать недостающую страницу, переплела книгу в синий сафьян и отправила ее на аукцион Красного Креста, состоявшийся 22 апреля 1918 года.]. Недавно он получил свою рукопись обратно, но печатник убирает все пометки. А ему хочется оставить их в качестве доказательства подлинности.

Он опускает голову как старый зобатый голубь. У него вытянутая голова и лукавые светлые глаза, которые во время разговора кажутся ярче. Он сказал, что 6 лет назад оказался на Стрэнде и едва понял, где находится, тогда как раньше знал весь район вдоль и поперек. Он рассказал нам, что покупал подержанные книги – ничего ценного – на Уик-стрит. Еще он удивился, почему Грейт-Джеймс-стрит такая узкая, а Бедфорд-Роу такая широкая. Он часто задавался этим вопросом. «Такими темпами Лондон скоро будет неузнаваем. Но я больше туда не поеду». Миссис Харди пыталась убедить его, что поездка туда-обратно проста и занимает всего 6 часов или около того. Я спросила, нравится ли ей Лондон, и она ответила, что Грэнвилл-Баркер[471 - Харли Грэнвилл-Баркер (1877–1946) – английский актер, режиссер, драматург, менеджер и критик; друг семьи Харди. Миссис Харди провела десять дней в лондонской лечебнице, где ее навещала ВВ (см. ВВ-Д-II, 17 октября 1924 г.).] твердил, будто пребывание в лечебнице было «лучшим временем в ее жизни». В Дорчестере она знала всех, но считала, что в Лондоне есть куда более интересные люди. Часто ли я бывала в квартире Зигфрида [Сассуна]? Я ответила, что нет. Тогда она принялась расспрашивать о нем и о Моргане, которого назвала неуловимым; им, похоже, нравятся его визиты. Я сказала, что слышала от Уэллса, будто мистер Харди ездил в Лондон посмотреть на воздушный налет. «Чего только не придумают! – воскликнул он. – Это все моя жена. Однажды ночью, когда мы гостили у Барри, начался налет. Мы лишь услышали небольшой хлопок вдалеке. Прожекторы были очень красивые. А я подумал, что если бомба сейчас упадет на эту квартиру, то сколько же разом погибнет писателей». И он улыбнулся в своей странной манере, искренней и одновременно немного саркастичной; в любом случае, он хитрец. Действительно, от образа простого сельского мужика, каким я его себе представляла, не осталось и следа. Казалось, он все прекрасно понимает; не испытывает никаких сомнений и колебаний; он все для себя решил и сделал все для того, чтобы не сомневаться в своих решениях. Его мало интересуют и свои, и чужие романы; он ко всему относится легко и непринужденно.

– Я никогда не затягивал с ними, – сказал он. – Дольше всего работа шла над “Династами[472 - «Династии» – эпическая драма в стихах и прозе о войне с Наполеоном в трех томах.]”» (так он произнес).

– Но ведь это, по сути, три книги, – сказала миссис Харди.

– Верно, и они заняли у меня 6 лет; правда, я не работал над ними все время.

– А стихи вы пишете регулярно? – спросила я (охваченная желанием услышать хоть что-нибудь о его книгах).

Но в разговоре постоянно всплывал пес: как он кого-то укусил и как приходил инспектор; как он заболел и ему ничем не могли помочь.

– Не возражаете, если я его впущу? – спросила миссис Харди, после чего в комнату вбежал Уэссекс, очень лохматая, невоспитанная коричнево-белая дворняга. – Его взяли, чтобы сторожить дом, поэтому, естественно, он кусается, – объяснила миссис Харди.

– Ну не знаю, – совершенно невозмутимо ответил мне Харди, которому и стихи его, видимо, тоже не интересны.

– А вы писали стихи, когда работали над романами? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – Я писал очень много стихотворений и отправлял их куда попало, но они всегда возвращались, – усмехнулся он. – В те времена я верил редакторам. Многое утеряно – все чистовики пропали. Но я нахожу заметки и черновики, переписываю их. Я постоянно что-то нахожу. Вот и вчера тоже, но вряд ли найду еще.

– Зигфрид снял жилье недалеко отсюда и сказал, что будет очень много работать, но вскоре уехал.

– Э.М. Форстеру требуется много времени, чтобы хоть что-то сочинить, лет семь, – усмехнулся он. Создавалось впечатление, будто ему самому все дается очень легко. – Рискну предположить, что роман “Вдали от обезумевшей толпы” был бы намного лучше, работай я по-другому, – сказал он. Но было ощущение, что если ничего нельзя изменить, то это и не важно.

Харди бывал у Лашингтонов[473 - Судья Вернон Лашингтон (1832–1912) и его жена были близкими друзьями Лесли и Джулии Стивен в Кенсингтоне, а их дочери Кэтрин (Китти Макс), Маргарет и Сьюзан сыграли немаловажную роль в светской жизни детей Стивен.] на Кенсингтон-сквер и встречал там мою мать. «Она входила и выходила, пока я разговаривал с вашим отцом».

Я хотела, чтобы он сказал еще хоть пару слов о своей писательской деятельности, прежде чем мы уедем, но смогла лишь спросить, какую из своих книг он порекомендовал бы мне для чтения в поезде. Я взяла с собой «Мэра Кэстербриджа[474 - Роман Томаса Харди, опубликованный в 1886 году. Сценическая адаптация романа, поставленная Джоном Дринкуотером, была показана в театре в Барнсе 8 сентября 1926 года.]». «Из него сейчас делают пьесу», – вмешалась миссис Х. и принесла «Маленькие насмешки жизни[475 - Сборник рассказов Томаса Харди, впервые опубликованный в 1894 году.]».

– И вам это интересно? – спросил он.

Я пробормотала, что не могу перестать читать его, и это правда, но мои слова прозвучали как-то неправильно. В любом случае он не придал им большого значения и перешел к вопросу о том, что подарить на свадьбу молодой леди.

– Мои книги не подходят для свадебного подарка, – сказал он.

– Ты должен подарить одну из них миссис Вулф, – заявила миссис Харди.