Письма (1841–1848)

В. Белинский.

P. S. Не знаю, привезу ли с собою здоровье; но уж бороду непременно привезу: вышла, братец, бородка весьма недурная.

284. H. M. Щепкину

Симферополь. 1846, сентября 9

Дражайший Николай Михайлович, весьма сожалеем, что понапрасну обвинили Вас в лености;[906 - См. письмо 278.] нам следовало бы, в свою очередь, извиниться перед Вами, но ведь не поможет? – Не поможет. – Не поможет. М<ихаила> С<еменовича> Вы насмешили тем, что свели в одно место Лоцань, протекающую через Харьков, и Тускарь, протекающую через Курск. Писать лень, и потому, скорее к делу. Будьте в Воронеже от 6 до 9 октября, ожидая нашего проезда. Заезжать же нам к Станкевичу уже будет не время.[907 - О пребывании Белинского и М. С. Щепкина на обратном пути в Воронеже сведений не сохранилось.] М<ихаила> С<еменовича> так и подмывает домой; я тоже испытываю частенько припадки бешенства нетерпения. И у Вас мы пробудем неделю. Если бы Станкевич в это время случился в Воронеже, мы были бы очень рады; но разъезжать нам уже не приходится. Чем меньше остается времени, тем сильнее тоска нетерпения. А там, не забудьте, какие у нас осенью дороги. В пятницу (13 сентября) едем в Севастополь.

Прощайте, юный друг мой. Будьте здоровы и невредимы душою и телом.

Ваш В. Белинский.

А что ж Вы не написали, когда ждут домой А. Станкевича?

1847

285. В. П. Боткину

СПб. 29 января 1847

Письмо твое, Боткин, очень огорчило меня во многих отношениях.[908 - Это письмо не сохранилось. В ответном письме от 4/II 1847 г. Боткин сообщил слова, сказанные ему Некрасовым: «Мы хотим помещать статьи преимущественно о России и оригинальные» («Литер. мысль», II, 1923, стр. 188–189).] Прежде всего и пуще всего скажи мне ради всего святого в мире: какой ожесточенный и хитрый враг «Современника» – Кр<аевский> или Булгарин, уверил[223 - Первоначально: сказал] вас всех, будто в отделе наук и художеств постановили мы непременным законом помещать только статьи русские, касающиеся России и писанные людьми,[224 - Первоначально: русскими людьми] могущими доказать неоспоримо свое русское происхождение, по крайней мере, двадцатью четырьмя коленами? Ведь это было бы страх как смешно, если бы не было страх как грустно и обидно. Когда я прочел в твоем письме, что ради этой фантастической причины Корш бросил уже начатую им статью о Гердере,[909 - Статья Корта о Гердере неизвестна.] у меня выпало из рук твое письмо и я чуть не заплакал от досады и бешенства. Предпочесть всегда русскую статью переводной – это дело; но наполнить журнал только русскими статьями – это мечта, которая может войти в голову только ребенку или человеку, который вовсе не знает ни нашей литературы, ни наших литераторов. Что касается до твоих писем об Испании, их сейчас же нужно хоть на пять листов (и уж по крайней мере на три), а пойдет эта статья не в смесь, а в науки.[910 - «Письма об Испании», В. П. Боткина публиковались в «Современнике» 1847 г., начиная с мартовского номера (отд. II, стр. 32–62).] Поторопись. Этот отдел губит нас. Да попроси Корша, чтоб он составлял для наук статьи, какие он хочет. Что переезд твой в Питер окончательно рушился, это меня повергло в глубокую печаль. Если не найдем человека, беда да и только. Причины твои все неоспоримы, кроме последней. Тебе на Некр<асова> и не нужно было иметь никакого влияния. Выбор статей уже по одному тому зависел бы только от одного тебя, и всего менее от Некр<асова>, что ты в случае спора всегда мог сказать: «Ну, так выбирайте сами». И ты здесь скорее имел бы дело со мною, чем с Некр<асовым>, даже скорее с Пан<аевым>, который знает по-французски, нежели с Некр<асовым>, который в этом случае человек безгласный, и потому взаимное ваше друг к другу недоверие, которое ты предполагаешь существующим между тобою и Некр<асовым>, тут вовсе не причина. Скажу тебе правду: твое новое практическое направление, соединенное с враждою ко всему противоположному, произвело на всех нас равно неприятное впечатление, на меня первого.[911 - Имеется в виду увлечение Боткина в то время позитивной философией Конта, с ее апологией капиталистического «прогресса», с ее буржуазно-либеральной ограниченностью, с ее враждой к революционной демократии. Об отношении Белинского к Конту см. письмо 286.] Но я понял, что на деле с тобою так же легко сойтись, как трудно сойтись на словах, ибо, несмотря на твое ультрапрактическое направление, ты всё остался отчаянным теоретиком, немцем, для которого спор о деле гораздо важнее самого дела и который только в споре и вдается в чудовищные крайности, а в деле является человеком порядочным. Некр<асов> выказал себя человеком без такту в отношении к повестям Григоровича и Кудрявцева не в том только, что он их не понял (с кем этого не случалось и не может случиться), а в тоне, с каким выражал он свое мнение и в котором было что-то заносчивое.[912 - В «Отеч. записках» 1846, № 12, была напечатана повесть Д. В. Григоровича «Деревня». Некрасов возражал против помещения положительного отзыва о ней в «Современнике» из-за того, что повесть появилась в журнале Краевского. Однако Белинский уделил оценке «Деревни» место в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года» (ИАН, т. X, стр. 42–43). См. об этом в «Литературных воспоминаниях» Григоровича (М. – Л., 1928, стр. 161), а также в воспоминаниях Кавелина («Белинский в воспоминаниях современников». М., 1948, стр. 93). – О повестях Кудрявцева, печатавшихся в «Отеч. записках», в «Современнике» ничего не появилось.] Это случилось с ним в первый раз с тех пор, как я его знаю. Зато и осекся он крепко. А повесть Панаевой он не хвалил, а только был к ней снисходителен, будучи строг к несравненно лучшим ее повестям.[913 - Вероятно, речь идет о повести А. Я. Панаевой «Семейство Тальниковых», помещенной в «Иллюстрированном альманахе» 1848 г.] Насчет стихов Огарева ты меня не совсем понял: кроме гамлетовского направления, давно сделавшегося пошлым, оно бесцветно и вяло в эстетическом отношении. Это набор общих мест и избитых слов, а главное – тут нет стиха, без которого поэзия есть навоз, а не искусство.[914 - Белинский имеет в виду стихотворение Огарева «Монологи», напечатанное в № 6 «Современника» 1847 г. (отд. I, стр. 204–206).] Ты говоришь, что стихи не обязаны выражать дух журнала, а я говорю: в таком случае и журнал не обязан печатать стихов. Из уст журнала не должно исходить слово праздно. Таково мое мнение. Журналист делает преступление, помещая в своем журнале статью, в помещении которой не может дать отчета. Балласт – это гибель журнала. А что гамлетовское направление в стихах многим нравится, мне до этого дела нет. Многим нравится онанизм, однако ж я для этих многих не стал бы издавать журнала, а если б стал, то с тем, чтоб этих многих превратить в немногих, а потом и вовсе вывести.

Поездка моя на воды – миф. Некр<асов> не в состоянии дать мне 300 р. серебром, которые должен он Г<ерце>ну. Твои 2500 слишком неопределенны и гадательны, чтобы на их основании решить что-нибудь положительно. «Если бы чего не достало, говоришь ты, ты напишешь к Г<ерцену>, а он, верно, пришлет еще 1000». Увы, друг мой, многие горькие опыты в жизни убедили меня, что в ней ничего нет верного. Так, например, возвращаясь из поездки в Москву, я был уверен, основываясь на слове Г<ерцена>, получить 3000 асс., а получил половину, и это произвело большую сумятицу в моих обстоятельствах.[915 - Поездка Белинского на воды в Силезию состоялась в мае – июле 1847 г. при содействии друзей, главным образом Боткина. Последний откликнулся на эти строки Белинского обещанием дать ему на поездку 2500 р. асс., а в случае необходимости добавить еще («Литер. мысль», II, 1923, стр. 188–189).] Скажу тебе откровенно: эта жизнь[225 - Далее зачеркнуто: основан<ная>] на подаяниях становится мне невыносимою. Еще когда бы эти подаяния достигали своей цели – ну, по крайней мере, было, бы из чего вынести их тяжесть. Т. е., если бы тороватый и богатый приятель вдруг дал мне тысячи три серебром, – это поставило бы меня в возможность жить моим трудом, не забирая вперед незаработанных еще денег, это, одним словом, надолго поправило бы мои обстоятельства. А то всё паллиативы, которые тяжело ложатся на душу, а помогают-то мало. Да что говорить об этом. Конечно, на этот раз дело идет о спасении жизни. На всякий случай напиши мне, в чем должен состоять мой maximum,[226 - максимум (латин.). – Ред.] чтобы съездить на 3 месяца только на воды в Силезию и больше никуда. А поездка эта не только облегчила бы – излечила бы меня. Я знаю моего доктора: он не послал бы меня тратиться чорт знает куда только для развлечения. Он человек правдивый, и, когда я был близок к смерти, он не скрыл этого от жены моей.

Насчет условий с «Современником» – всё будет сделано по выходе 2-ой книжки. У самого Некр<асова> не сделано еще с Пан<аевым> никаких условий.[916 - О договоренности Белинского с Некрасовым об участии в «Современнике» см. письмо 290.] Я думал иначе, и это-то и взволновало меня. А славянофилы напрасно сердятся на Гоголя: он только консеквентнее и добросовестнее их – вот и всё. Мальчишки! розгами бы их![917 - Белинский имеет в виду отклики славянофилов на книгу Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». СПб., 1847. Об этих откликах см. книгу С. Т. Аксакова «История моего знакомства с Гоголем». М., 1890, стр. 162–178, а также письма Гоголя 1847 г. (Полн. собр. соч. Гоголя. Изд. АН СССР, т. XII, 1952). Отзывы Белинского о книге Гоголя см. ИАН, т. X, стр. 60–78, 212–220 и письма 286, 287, 290, 292, 298.]

Может быть, на днях пришлю тебе и еще несколько строк, а может быть, и нет. Но ты пиши ко мне. Прощай. Жена моя тебе кланяется.

Твой В. Б.

Дядя Бука, здравствуй, Оля тебя любит, пришли ягоди.[918 - Эта строка написана Белинским каракулями от имени годовалой Оли.]

286. В. П. Боткину

СПб. 6 февраля 1847

Я не даром приписал в конце письма моего, что буду еще писать к тебе.[919 - См. письмо 285.] Я видел, что письмо мое, как ни длинно оно, было не кончено и может подать тебе повод понять его не так, как следует. Поэтому я через день же хотел послать другое письмо – да то лень, то некогда, то успею еще.

Прежде всего, ради аллаха, не подумай, что я сержусь на тебя за то, что ты не хочешь переезжать в Питер, чтобы работать с нами в «Современнике». Я был бы очень глуп в таком случае. Я был опечален этим известием, как неприятным мне фактом, и смотрел на него только по его отношению ко мне – вот и всё. Тебе невыгодно и нет у тебя охоты: против этого сказать нечего, кроме того, что ты совершенно прав. Потом,[227 - Далее зачеркнуто: не подумай, чтобы я, доказывая тебе] если я писал, что ты неправ, думая, что недоверчивость к тебе Некр<асова> (если б она и существовала) могла быть тебе какою-нибудь, хотя малейшею, помехою твоей работе в «Современнике», – не выводи из этого, что я имел намерение убедить тебя переменить решение и ехать в Питер. Я слишком далек от мысли, чтобы считать тебя мальчишкою, которого ловкий приятель может поворотить, куда ему угодно. А сверх того, даже если б и считал тебя в отношении ко мне столь слабым, а себя в отношении к тебе столь сильным, – и тогда бы я не возымел глупой мысли[228 - Далее зачеркнуто: настаивать] насильно толкать тебя туда, куда тебе не хочется.[229 - Далее зачеркнуто: Многие] У меня и у моих друзей было слишком много опытов, чтобы вразумить меня, как опасно подобное вмешательство в жизнь другого, и от него, этого вмешательства, отказался даже герой наш, М<ишель>,[920 - М. А. Бакунин.] по крайней мере, в теории. Всё это я пишу к тебе, еще не зная, как принял и понял ты мое письмо, из одного страха, чтобы ты не понял его криво – в чем, разумеется, был бы виноват один я, ибо выразился не обстоятельно. А писал я к тебе возражения против пункта письма твоего о Некрасове только для того, чтобы ты не оставался в заблуждении на этот счет, оставаясь при своем решении.

А насчет решения – я завидую тебе. Сказать правду – я счел бы себя блаженнейшим из смертных, если б без труда получал в год maximum[230 - максимум (латин.). – Ред.] того, что могу выработать. Мое отвращение от литературы и журналистики, как от ремесла, возрастает со дня на день, и я не знаю, что из этого выйдет наконец. С отвращением бороться труднее, чем с нуждою; оно – болезнь. То ли дело ты – счастливый человек! Квартира с отоплением, стол – готовые, на одёжу и прихоти всегда хватит; занимайся, чем хочется, а ничего не хочется – ничего не делай. Твоя строка, что ты хочешь заняться органическою химиею, обдала меня кипятком зависти. Наука для меня не существует, я не так воспитывался, не так развивался, чтоб быть способным заняться ею. Но разве не наслаждение заниматься чем-нибудь, хоть ? la дилетант? О естественных науках я готов болтать, или, лучше сказать, слушать, кто это дело знает; но заниматься самому ими[231 - Далее зачеркнуто: для меня] – это не мое дело. Меня сильнее всего интересует нравственный мир человека, представляемый историею, и в ней есть эпоха, которой я, конечно, не мог бы изучить и разработать ученым образом; но я предался бы ее изучению просто, без претензий и нашел бы для себя в этом занятии замену всего, чего так глупо добивался всю жизнь и чего так умно не дала мне судьба, зане такого мудреного кушанья у нее не оказалось. Да поди – займись тут чем-нибудь!.. Э, да что вздор-то молоть – ведь от этого у меня не явится обеспечение в виде капитала, дающего хоть тысячи две серебром. А тебе опять-таки скажу: благую избрал ты часть. Если обстоятельства[232 - Далее зачеркнуто: неизбежно заставят] настоятельно потребуют твоего переезда в Питер, тогда дело другое, но без крайней нужды запрягаться в телегу срочной работы – это безумие, хотя бы работа давала и чорт знает что… Еще раз: поздравляю тебя за мудрое решение и жалею, что не могу последовать твоему примеру.

2-я книжка «Современника» вышла во-время. Она лучше первой.[921 - В № 2 «Современника» 1847 г. были напечатаны: повесть Кудрявцева «Без рассвета», рассказ Тургенева «Петр Петрович Каратаев», очерк Н. А. Мельгунова «Иван Филиппович Бернет, швейцарский урожденец», стихотворение Некрасова «Псовая охота» и Огарева «Отъезд», статья С. М. Соловьева «Даниил Романович, король Галицкий» и др. См. также примеч. 4–6 к наст. письму.] Но Никитенко так поправил одно место в моей статье о Гоголе, что я до сих пор хожу, как человек, получивший в обществе оплеуху. Вот в чем дело: я говорю в статье, что-де мы, хваля Гоголя, не ходили к нему справляться, как он думает о своих сочинениях, то и теперь мы не считаем нужным делать это; а он, добрая душа! в первом случае мы заменил словом некоторые – и вышла, во-1-х, галиматья, а во-2-х, что-то вроде подлого отпирательства от прежних похвал Гоголю и сваления вины на других. А там еще цензора подрадели – и всё это произвольно, без основания. Вот они – поощрения к труду![922 - Речь идет о статье Белинского «Выбранные места из переписки с друзьями Николая Гоголя. СПб. 1847» («Современник» 1847, № 2, отд. III, стр. 103–124; за подписью: В. В.). См. письмо 292 и ИАН, т. X, № 5.]

Статья об «Элевзинских таинствах» показалась мне ни то ни се.[923 - Статья С. С. Уварова (в переводе с французского языка) «Исследование об элевзинских таинствах», напечатанная в № 2 «Современника» 1847 г. с предисловием «От редакции «Современника»«(отд. II, стр. 75–108).] Основная мысль ее та, что Элевзинские таинства – великий факт древней жизни, а что они такое были, мы об этом ровно ничего не знаем. Кажется, тут было хранилище всех преданий космогонических и нравственных, которые с Востока собрались в Грецию и в Элевзине передавались в мистических формах и обрядах для сильнейшего эффекта на подлейшую часть человеческой души – фантазию. Короче: это был мистицизм древности. Меня поразило в статье то, что практический, здравомыслящий Сократ отказался участвовать в Элевзинских таинствах и был к ним вообще холоден, тогда как fou sublime,[233 - возвышенный безумец (франц.). – Ред.] фантастический романтик Платон благоговел перед ними. Вообще, мне кажется, Элевзинские таинства имеют только ученый, чисто объективный интерес, а со стороны субъективного интереса – они не стоят выеденного яйца.

Статья о физиологии Литтре[924 - Э. Литтре. Важность и успехи физиологии («Современник» 1847, № 2, отд. II, стр. 125–164).Литтре Эмиль (1801–1881), французский ученый, последователь философии Конта и популяризатор ее. – «Journal des D?bats» – ежедневная газета консервативного направления, выходившая в Париже.] – прелесть! Вот человек! От него морщится «Revue des Deux Mondes»,[234 - «Обозрение двух миров» (франц.). – Ред.] хотя и печатает его статьи, а социальные и добродетельные ослы не в состоянии и понять его. Я без ума от Литтре, именно потому, что он равно не принадлежит ни <…> подлецам и ворам – умникам «Journal des D?bats»[235 - «Журнала прений» (франц.). – Ред.] и «Revue des Deux Mondes», ни <…> социалистам – этим насекомым, вылупившимся из навозу, которым завален задний двор гения Руссо. Кстати: в «Journal de France»[236 - «Журнале Франции» (франц.). – Ред.] я прочел отрывок из 1-го тома «Истории революции» Луи Блана.[925 - О труде. Луи Блана «История десяти лет» см. письмо 215 и примеч. 18 к нему.] Это его суждение о Вольтере. Святители – что за узколобие! Да это Шевырев! Всё, что говорит Л<уи> Б<лан> в порицание Вольтера, справедливо, да глупо то, что он не судит о нем, а осуждает его, и притом, как нашего современника, как сотрудника «Journal des D?bats». Я в первый раз понял всю гадость и пошлость духа партий. В то же время я понял, отчего «Histoire de dix ans»[237 - «История десяти лет» (франц.). – Ред.] так хороша, несмотря на все ее нелепости: оттого, что это памфлет, а не история. Л<уи> Б<лан> – историк современных событий, но за прошедшее, сделавшееся историею, ему, кажется, не следовало бы браться. Вот уже сколько времени лежит у меня книжка «Revue des Deux Mondes» с статьею об Огюсте Конте и Литтре[926 - Белинский имеет в виду статью Э. Сессе «La philosophie positive» («Позитивная философия»), напечатанную в «Revue des Deux Mondes» 1846, т. XV, № 5, стр. 185–220. См. о ней также письмо 289.] – и не могу прочесть, потому что запнулся на гнусном взгляде этого журнала с первых же строк статьи. Беда мне с моими нервами! Что не по мне – действует на меня болезненно, но пересилю себя и прочту.

О себе мне нечего тебе сказать нового. Впрочем, вот уже с неделю, как здоровье мое как будто лучше и желудок как будто поправляется. Зато скучаю смертельно. Без Тургенева я осиротел плачевно. Может быть, от этого во мне опять пробудилась давно оставившая меня охота писать длинные письма. Пожалуйста, пиши ко мне: в теперешнем моем положении ты сделаешь мне этим много добра.

Читал ли ты «Переписку» Гоголя? Если нет, прочти. Это любопытно и даже назидательно: можно увидеть, до чего доводит и гениального человека <…>. А славеноперды московские напрасно на него сердятся. Им бы вспомнить пословицу: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива». Они подлецы и трусы, люди неконсеквентные, боящиеся крайних выводов собственного учения; а он человек храбрый, которому нечего терять, ибо всё из себя вытряс, он идет до последних результатов.[927 - О книге Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» см. примеч.4 к настоящему письму, письмо 285, примеч. 10, письмо 287, примеч. 6 и письма 290, 292, 298.]

После русского водевиля нет ничего глупее русского фельетона. Так привык я думать, читая фельетоны петербургских газет; но, прочтя в «Московском листке» описание бала у Корсакова, я изумился, убедившись, что наши петербургские фельетоны – сам ум, само остроумие в сравнении с московскими. Глупее я ничего не читывал. Ай да «Листок»![928 - Белинский имеет в виду фельетон «Праздник, данный 24 января г. Римским-Корсаковым», напечатанный в «Московском городском листке» 1847, № 23 от 28/1, за подписью: М. П.]

Я думаю, что наши московские друзья будут бранить меня за похвалы «С.-Петербургским ведомостям». Статья эта писана мною не для «С.-Петербургских ведомостей», это удар рикошетом по «Пчеле».[929 - Похвалы Белинского преобразованным «С.-Петербургским ведомостям» находились в «Современных заметках» («Современник» 1847, № 2, отд. IV, стр. 179–189; ИАН, т. X, стр. 88–90). Строки, направленные против «Северной пчелы», заключали в себе похвалы фельетонам «С.-Петербургских ведомостей», которые «…никогда не говорят о себе, о своей любви к правде и что все их за нее гонят, о гибели чистоты русского языка литераторами чужого прихода, и тому подобных пошлостях…».]

Оля моя больна; неделю назад в это время думали мы, что она умрет. Теперь ей лучше, но всё еще нездорова. А при твоем имени, которое всё помнит, всегда говорит она: ягоди. Ей кажется, видно, что твое имя – вспомогательный глагол к страдательному причастию: ягоды.

Ну, пока больше нечего говорить. Прощай. Жена моя тебе кланяется.

В. Б.

287. В. П. Боткину

СПб. 7 февраля 1847

Вчера поутру послал я к тебе, любезный Боткин, письмо, а вечером получил твое.[930 - Письмо к Боткину от 6/II 1847 г. (№ 286); письмо Боткина к Белинскому от 4/II 1847 г. (см. «Литер. мысль», II, 1923, стр. 186–189).] Вчера же приготовил я для отсылки на нынешний день еще три письма в Москву – к Кавелину, Галахову и Иванову – такой уж письменный вышел день![931 - Из перечисленных писем сохранилось только одно – к Д. П. Иванову (№ 288).] Мало этого: в письме к Кавелину есть поручение к тебе – поторопить тебя присылкою писем из Испании, что ты вчера и выполнил так неожиданно для меня.[932 - «Письма об Испании» Боткина появились в мартовском номере «Современника» (см. о них письма 285, 289 и 291).] Да есть еще в письме Кавелина лоскуток бумажки для тебя;[933 - Записка к Боткину не сохранилась.] так как он доставит тебе его, то и не хочу повторять его содержания. Теперь о главном пункте твоего последнего письма.

Письмо это глубоко меня тронуло. Человек ленивый и тяжелый на подъем, я во всю жизнь мою ни разу не хлопотал так усердно о себе, как хлопочешь ты обо мне, при этом решаясь попрежнему на жертвы для меня, которые должны поставить тебя в стесненное положение. Понял ли я всё это и как отозвалось всё это во мне, – об этом распространяться не буду. Если бы дело шло о доставлении мне удовольствия поглядеть на Европу, я не стал бы с тобою и говорить об этом: подобные удовольствия не покупаются ценою чужих пожертвований. Но как дело идет о деле, т. е. о здоровье и, может быть, жизни, то я, благодаря тебя от души, докажу тебе несбыточность этого плана. Как человек одинокий, ты видишь только одну сторону предмета. Положим, ты достанешь 2500 рублей. Если ты говоришь, что двух тысяч для меня достаточно, значит, я сделал бы умно, взявши с собою и 500 р. Лишек в таком случае – дело святое: не понадобится, можно привезти его домой, а понадобится – он спасет, выручит из беды. Маслов вчера сказал, что мне надо будет с месяц прожить там, хоть на том же месте, если деньги не позволят поездить около, ибо тамошние доктора не любят нас, русских, сейчас же после курса вод из тамошнего благодатного климата отпускать в атмосферу губительных болотных миазмов Петербурга. Итак, вот уже не 3, а 4 месяца. Теперь слушай. За 4 месяца я теряю мою плату от «Современника», следовательно, теряю слишком 2300 р. асс. Это раз. Потом, с чем я оставлю семейство? Если бы Некр<асов> и мог мне дать 300 р. серебром – что мне в них? Оставивши их семейству, я бы оставил по 100 р. серебром на месяц (считая только 3 месяца), а я за квартиру плачу более 50 р. серебром в месяц! Если бы я оставил семейству по 500 р. в месяц, т. е. 2000 р. асс., и то не был бы спокоен и, следовательно, не мог бы лечиться, как должно. Вот в чем дело. От «Современника» я и так забрался страшно – за полгода вперед, а заработал только <за> два месяца. Да, братец, что и говорить – рад бы в рай, да грехи не пускают. Бедный человек – пария общества.

Корректурою твоих писем из Испании я займусь сам – будет хорошо. Так как они пойдут в 4 № и заранее присланы, то их можно напечатать как следует. Вот выгода и для автора присылать во-время. Если бы они пришли к нам неделями полтора раньше, попали бы в 3 №, а теперь нельзя, кажется, а впрочем, я еще не видел Некр<асова> и положительно об этом не могу выразиться. Некр<асов> не отвечал тебе, вероятно, потому, что последние 10 дней месяца он ложится спать поутру в 6 часов, а теперь всё еще не отоспался и не вытянулся. Статью о Шев<ыреве> в «Сыне отечества» едва ли писал Надеждин, ибо он обещал статью о нем Панаеву в «Современник».[934 - Речь идет об анонимной рецензии в «Сыне отечества» (1847, № 1, отд… VI, стр. 11–39) на «Историю русской словесности» С. П. Шевырева.] Стало быть, Шев<ырев> еще может ожидать себе таски – да какой! Какой Павлов написал статью о Гоголе – H<иколай> Ф<илиппович>? Уведомь, равно как и о том, будет ли она напечатана и где?[935 - Письма Н. Ф. Павлова, посвященные «Выбранным местам из переписки с друзьями» Гоголя, появились в «Моск. ведомостях» 1847, №№ 28, 38, 46 от 6 и 29/III и 17/IV. По желанию Белинского, они позднее были напечатаны в «Современнике» 1847 г. (№№ 5 и 8, отд. IV, стр. 60 и 88–93). См. также о них письма 289, 298 и 322.]

О твоем разговоре с Некр<асовым> не знаю, что сказать. Может быть, ты и прав, но еще больше может быть, что ты неправ. Ты немножко сюсцентибелен,[936 - От франц. susceptible – раздражительный, поддающийся влиянию.] и под влиянием раз родившейся недоверчивости мог увидеть то, чего и не было, а Некр<асов> страшно угловат, и его надо знать да знать, чтобы иногда действительно не принять за мерзость то, в чем никакой мерзости нет. По крайней мере, я ручаюсь за то, что Некр<асов> слишком умен для того, чтобы не ценить такого сотрудника, как ты. В последнее время он надоел мне толками о тебе. Так как я давно чувствовал, что тут толку не будет, и не знал, что ему говорить. Тяжело быть посредником между людьми.

Вчера в первый раз узрел я московскую газету «Листок» – что за безвкусие в наружности! А статьи! О Москва! Неужели на эту милую газету есть подписчики? Бедные славеноперды! они свыше осуждены на бездарность. Да так и следует: талант – мирское, земное, греховное, он порождает гордость. Ум тоже. Отказавшись от того и другого, «Листок» явится достойным выразителем славенопердской доктрины.[937 - «Московский городской листок», ежедневная газета, издававшаяся В. Драшусовым в 1847 г. В январских номерах газеты печатались главным образом сотрудники «Москвитянина».]

Оля выздоравливает и каждый день вспоминает тебя и ягоди. Жена моя тебе кланяется. А затем прощай. Твой

В. Белинский.

288. Д. И. Иванову

СПб. 7 февраля 1847

Я виноват перед тобою, любезный и добрый мой Дмитрий, потому что немного досадовал на тебя вовсе понапрасну. Я думал, что письмо и деньги получишь ты на 3-й, много на 4-ый день по приезде Б<отки>на в Москву,[938 - Боткин из-за границы приехал в Петербург.] а ты получил их чуть ли не через месяц. Но посылке этой суждено было быть несчастною. Какой-то злой дух внушил тебе странную мысль застраховать ее в 20 р. сер., тогда как ее отнюдь не следовало страховать более, как в трех р. сер. Так как это делают многие, то почтамт питает к таким посылкам недоверчивость и, вручая их получателям, распечатывает их. Так и случилось с нашею посылкою. Глазам чиновника представилось всего прежде восемь маленьких книжечек, а потом письмо жены моей.[939 - Речь идет о письме М. В. Белинской, которое было послано в Москву ко времени возвращения Белинского с юга и разошлось с адресатом.] Лучшее, что ты мог сделать с этим письмом, – это бросить его в печь, ибо оно мне ни на что не нужно, так как о содержании его я мог узнать от той, которая писала его. Не дурно сделал бы ты также, если б распечатал его и заложил бы между листами толстой книги, ибо я совсем не считаю тебя человеком, который не может удержаться, чтоб не прочесть чужого распечатанного письма. За это несчастное письмо я заплатил 1 р. 15 к. сер. штрафу. Это бы еще пустяки: хуже всего то, что контора Языкова через это скомпрометировалась (без всякой вины с ее стороны) перед почтамтом, столь важным для нее местом.[940 - М. А. Языков с H. H. Тютчевым в октябре 1846 г. открыли контору экспедиции и комиссионерства (см. «П. В. Анненков и его друзья». СПб., 1892, стр. 523–524).] Пишу это тебе не для упреков и выговора, ибо в сущности и ты, тут ничем не виноват, а для того, чтобы снабдить тебя полезным для жизни опытом.

Очень рад, что малютка твоя поправилась. Английская болезнь – еще не страшное зло. Весною и летом больше на воздухе да на песке. Не худо в большой комнате навалить в углу просеянного хоть сквозь решето теплого песку и сажать ее на него так, чтобы она, привыкши в нем рыться, сходила с него как можно реже. А доктор – своим чередом. Лукерья Савельевна[941 - Л. С. Владыкина. См. ИАН, т. XI, письмо 1 и примеч. 3 к нему.] сделала самое лучшее дело в своей жизни, и я уважаю ее за это. Бедного Алешу мне жаль крайне. Нужно же было случиться такой беде. Но хуже всего, что он должен работать. Эх, как бы он поскорее уплелся в свои поля и леса. Зная его натуру, я уверен, что там он в два года помолодеет 20-тью годами. Жизнь в столице вовсе не по нем, ибо он по своей натуре нисколько не способен пользоваться ее наслаждениями и удобствами, а способен только терпеть от ее невыгодных сторон. Что же до службы, особенно гражданской, то теперь она – да что и говорить! Кланяйся от меня ему и Агаше.[942 - А. П. Иванов и его жена. См. ИАН, т. XI, примеч. к письму 7.] Известие твое о ее серебряной табакерке бросило меня в пот. Уезжая на извозчике в контору почтовых колясок, я отдал ее провожавшему меня Константину Петровичу Барсову[943 - Барсов К. П. (1821–1888), воспитанник, а впоследствии зять М. С. Щепкина, московский либеральный общественный деятель. См. его письмо к Н. М. Щепкину о Белинском от 17/II 1847 г. (ЛН, т. 56, стр. 187–188).] с просьбой немедленно передать ее тебе. Бога ради, сходи к Щепкиным и узнай его адрес, а может быть, и там его найдешь, и переговори с ним. Да сделай это сам, а не через человека. В таком многолюдном доме, каков Щепкина, мудрено иначе добиться какого-нибудь толку. Если, сверх чаяния, табакерка затеряна, спроси у Агаши, что за нее просят: я сейчас же вышлю деньги. Оправдай меня перед нею: ты видишь сам, что я совсем не так виноват, как она вправе считать меня.

К твоим когда-нибудь напишу. Здоровье мое плохо, однако с неделю уж чувствую себя лучше. У нас в Питере свирепствуют теперь морозы. Г-ну Перевлесскому[944 - Перевлесский Петр Миронович (1815–1866), педагог, автор популярных учебников и хрестоматий.] скажи, что статья о Державине («Отечественные записки» 1843, №№ 2 и 3) моя, и что он может ссылаться на нее и делать из нее выписки или что там нужно ему. Я и жена моя кланяемся всем вам и целуем ваших малюток. Моя Оля была очень нездорова – теперь поправляется; маленький хорош.[945 - Сын Белинского, Владимир (24 ноября 1846 г. – около 20 марта 1847 г.). См. о нем письма 299, 302, а также: «П. В. Анненков и его друзья». СПб., 1892, стр. 524; воспоминания А. В. Орловой (сб. «Лепта Белинского». М., 1892, стр. 20) и H. H. Тютчева (Письма, т. III, стр. 448).] Когда будешь писать к своим в Ломов,[238 - Далее зачеркнуто: так] не забывай кланяться от меня. Прощай. Твой

В. Белинский.

289. В. П. Боткину

СПб. 17 февраля 1847

В день получения твоей записки, любезный Боткин, я был решительно убежден, что нет никакой возможности напечатать твоей статьи в 3 № «Современника», как ты этого желаешь; но на другой день к величайшему моему удовольствию узнал, что это дело выполнимое.[946 - Трудно сказать, имеет ли Белинский в виду письмо Боткина от 4/II или какую-то записку, не дошедшую до нас. – Статья Боткина – «Письма об Испании» (см. письма 285, 287 и 291).] Вот в чем дело. В 3 № печатается 1-я часть романа Гончарова, 9 листов![947 - «Обыкновенная история» («Современник» 1847, № 3, отд. I, стр. 5–158).] От этого книжка выходит страшно толста. К этому, вышел роман Диккенса;[948 - Повесть «Битва жизни», напечатанная в переводе А. И. Кронеберга в «Современнике» 1847, № 3 (отд. I, стр. 159–238). См. о ней письмо 297.] упустить его нам было никак нельзя, потому что не только «Отечественные записки», но надо ожидать, что и «Библиотека для чтения», его напечатают в своих 3-х №№. Роман этот в переводе занимает 6 листов, итого, в отделе словесности 3 № «Современника» 15 листов! Надо было думать, как бы экономнее распорядиться другими отделами. Выкинули назначенную в науки и уже переведенную статью Тьерри о среднем сословии в Европе,[949 - Перевод статьи О. Тьерри в «Современнике» не появился.] листа 3 с небольшим, и заменили ее статьею Комаришки о железных дорогах в отношении к выгодам (денежным), которые они дают.[950 - Статья А. С. Комарова о железных дорогах не была опубликована в «Современнике».] Но тут вышла преуморительная история. Отдавая Панаеву статью, подлец Комаришка сказал ему, что такой статьи (mon cher[239 - мой милый (франц.). – Ред.]) мир не производил. Однако ж какой-то добрый гений шепнул Панаеву показать эту знаменитую статью Небольсину (очень дельный человек, который пишет в «Современнике» обо всем, касающемся до промышленности и торговли).[951 - Небольсин Григорий Павлович (1811–1896), статистик и экономист. В № 1 «Современника» 1847 г. напечатана его статья «О преобразовании хлебного закона Великобритании и о видах на сбыт хлеба в это государство» (отд. IV, стр. 1–9) за подписью: Г. H – ъ, а в № 2 – пространная рецензия – «Государственная внешняя торговля в разных ее видах 40 таблиц)» (отд. III, стр. 144–162).] Небольсин сказал, что, несмотря на богатство материалов, которые Ком<аров> имел под рукою, статья его – такой же сумбур, как и его статья в «Отечественных записках» о железных же дорогах.[952 - Речь идет, вероятно, о статье «Европейские железные дороги в историческом, географическом и статистическом отношениях», помещенной в «Отеч. записках» 1846 г. (№ 6, отд. II, стр. 27–56) за подписью: – въ. Белинский упомянул о ней в обзоре русской литературы 1846 г. (ИАН, т. X, стр. 48).] Надо тебе сказать еще, что Комаришка же составляет для смеси «Современника» ученые известия. Вдруг профессор Савич[953 - Савич Алексей Николаевич (1810–1883), член кружка Герцена, профессор Петербургского университета, астроном. В № 3 «Современника» 1847 г. была помещена его статья «Опыт общепонятного исторического рассказа о том, как открыта новая планета Нептун» (отд. II, стр. 1–20).] присылает к Пан<ае>ву письмо, где, извиняясь в своей откровенности своим желанием всякого добра «Современнику», говорит, что ученые известия Комаришки для не знающих дела людей очень хороши, но для знающих – курам смех и журналу позор!.. Вследствие этого подлец Комаришка из «Современника» изгоняется. Статья его о железных дорогах будет напечатана только в таком случае, если Небольсин ее переделает, и, разумеется, уж в следующей книжке. Так как твоя статья хотя и вдвое больше Комаришкиной, однако ж листом, а может быть и более, менее статьи Тьерри, – то помещение ее в 3 книжке сделалось возможным. Знаешь ли, о чем я теперь хочу говорить с тобою? Это удивит тебя: о моем путешествии. Я спросил Некрасова, мог ли бы я удержать мое жалованье в случае поездки за границу, и он отвечал утвердительно и даже советовал мне непременно ехать, обещая, что, несмотря на то, что я много забрал вперед, жена моя в мое отсутствие может брать у них сколько ей нужно. Это изменяет дело, и если ты в состоянии достать 2500 р. асс., – буду сбираться не шутя. Курс мой будет продолжаться шесть недель; столько же или еще и более советует Тильман ездить, гулять; я ему сказал: рад бы в рай, да денег нет. Однако ж, может быть, будет возможность заглянуть хоть в Саксонскую Швейцарию и побродить около ворот рая. Жду с нетерпением твоего ответа на это письмо.