Невезение. Сентиментальная повесть

– Я обязательно зайду, тетя Нюра, спасибо.

– Только смотри, у меня теперь новый адрес: Мицкевича, 14, квартира № 4. первый этаж, ты найдешь. Там одна бабка померла, так меня туда вселили. А свой подвал я оставила – там сейчас сделали сараи.

***

Настроение было безнадежно испорчено. Переодевшись после бани во все новое и побрившись в первой попавшейся парикмахерской, он направился к дому сестры. Шел не спеша, дыша полной грудью и испытывая физическое облегчение и удовольствие от хорошо вымытого тела.

Ирония судьбы, – размышлял он, – как же могло так случиться, что с бедной мамой в ее последние дни не было никого из близких… лишь дворничиха, которую она – интересно, что же между ними было? – почему-то так не любила. Только она была рядом…

А Валюша молодец, добрая душа: 12 рублей из пенсии матери не позабыла оставить! Ну, ничего, ты еще эти деньги вспомнишь, дрянь, ты еще пожалеешь… Теперь все ясно. Вот почему сестра избегала этой темы в своих письмах.

Прости меня, мама, за все прости, и за мою непутевую жизнь, и за то, что твоя старость оказалась такой неуютной…

Когда, еще в свою бытность студентом, приводил домой Валю, как ты старалась ей угодить… – Она же живет в общежитии, – говорила ты, – покорми ее, сынок, пусть отведает домашнего!

А когда она в первый раз осталась у нас ночевать, ты ушла на работу пораньше, чтобы не встречаться с ней утром. То утро… Как будто оно было только вчера! Валентина ловко шныряла по кухне, ставила чай, играла хозяйку. А я – балбес несчастный – с глупой радостной рожей наблюдал за ней и безумно гордился: она моя, моя, моя! И был доволен, что тебя с нами нет. Думал, дурак, что никто, кроме моей Валечки, мне не нужен. Даже ты, мама, прости…

***

Василий Иванович долго звонил, но за обитой коричневым дермантином дверью было тихо. Он с удовольствием поглядел на новые часы – двадцать минут седьмого. Скоро придут. Решил подождать на улице. Обычно сестра возвращается с работы третьим номером автобуса. Остановка почти рядом, у торгового центра. Василий Иванович направился к остановке. Под ложечкой сосало – сегодня он почти ничего не ел. Напротив, у входа в универсам, лотошница торговала пирожками. Взял два. Раньше он не любил пирожки с капустой – кислые, со специфическим запахом. Сейчас же, горячие, они пошли ничего, за милую душу. Теперь захотелось воды. У сатураторной установки небольшая очередь, человек пять, и конечно же, как и в былые времена, только один стакан. Он терпеливо дождался и опустил копейку в щель автомата. Вода полилась тихой медленной струйкой. Где-то на уровне половины стакана струйка стала совсем тоненькой. Василий Иванович не спешил забирать стакан: еще чуть-чуть… В этот момент автомат поднатужился и, издав мощный рык, плеснул в стакан такой сильной струей, что тот чуть не перекинулся. При этом, естественно, большая часть воды расплескалась. Василий Иванович вынул стакан. Воды в нем было, в лучшем случае, около трети. Сзади тихонько засмеялись. Глотая воду, он скосил глаза. Высокий светловолосый парень в белой сорочке с короткими рукавами и потертых джинсах, ничуть не смущаясь того, что он слышит каждое слово, громко произнес, обращаясь к своей спутнице:

– Автомат работает по принципу: жадность фраера сгубила…

Стало обидно. Возвращая стакан на место, Василий Иванович в упор посмотрел на парня. Тот, вызывающе, на него. Они узнали друг друга одновременно.

– Дядя Вася, – растерянно сказал юноша, – дядя Вася? – повторил он.

– Ну, здравствуй, Толик, – выдохнул Василий Иванович, – как ты вырос! Я бы тебя ни за что не узнал…

Рослый стройный племянник совершенно не напоминал того круглолицего пятнадцатилетнего мальчугана, которого он видел в последний раз четыре года назад. Они отошли в сторону. Миловидная девица в фирменной мини-юбке и узорчатом легоньком свитерке, подчеркивающем хорошо развитую грудь, держала Анатолия под руку, держала цепко, не отходя ни на шаг, и пялила на Василия Ивановича широко раскрытые глаза с густо намазанными ресницами.

– Это – Люда, – как бы объясняя наличие рядом прочно приклеившейся девушки, вынужденно промолвил племянник. – Мы с ней учимся на одном курсе.

Девушка, не отнимая от него руки, сделала легкий книксен. Василий Иванович вспомнил: действительно, сестра писала, что Толя поступил в сельхозинститут.

– На каком же ты факультете? – спросил он.

– Конечно, зоотехническом, – улыбнулся племянник. Вопрос был глупым. Василий Иванович прекрасно знал, что у парня с детства лежит душа ко всяким зверушкам. Ежики, хомячки, морские свинки всегда находили приют в квартире сестры. Так что можно было не спрашивать.

Ему хотелось доверительно поговорить с племянником, много чего требовалось узнать, но выспрашивать его при постороннем человеке было неудобно.

– Вы сейчас к нам? – спросил племянник.

– Да я уже заходил минут двадцать назад, никого не застал.

– Вот вам ключ, – предложил Толик, – и подождите маму дома, она скоро будет. А то нам с Люсей надо идти в одно место…

– Спасибо, Толя, но ключ мне не нужен. Погода прекрасная, я подышу воздухом и встречу маму на остановке. А вы идите, ребята.

Он посмотрел им вслед. Девочка не просто шла. Она в своих туфельках с десятисантиметровыми каблучками просто исполняла какой-то ритуальный танец: ее широкие бедра мерно ходили слева направо, а высокий крутой задок напоминал резко выдающееся назад моторное отделение автобуса «Икарус» старого образца. Так и хотелось поставить на него чашку чая на маленьком блюдечке, и видит бог – ни капли бы не пролилось. За племянника почему-то было обидно.

– Да, отхватил себе цацу, – подумал Василий Иванович, – из нее получится тот еще зоотехник…

***

Встреча с сестрой вышла безрадостной и непродолжительной. За эти годы она сильно изменились. Стали седеть волосы, на лице появилась сеть морщинок, вид у неё был уставший. Явно смущаясь, с красными пятнами на лице и отведя глаза, Элла призналась, что не хотела бы, чтобы брат встретился с ее мужем, у которого в обкоме партии, где он работал, были неприятности из-за попавшего в тюрьму свояка. Она предложила, если это возможно, встретиться в любой день где-нибудь в другом месте. Василия Ивановича охватило чувство стыда, но сестру он ни в чем не винил, прекрасно зная и ее супруга, и жизнь ее с ним. Она по-прежнему оставалась самым близким для него человеком, но сейчас, медленно проходя по пустынным вечерним улицам родного города, он испытывал щемящую горечь, как человек, который что-то важное потерял. Когда-то один его знакомый, летчик-испытатель, любивший давать советы на любые случаи жизни, любил говаривать:

– Не знаешь, что делать – не делай ничего! – и утверждал, что это проверенное правило спасло немало людей его профессии.

Василий Иванович подумал, что это действительно так, но только не в его случае. Сейчас первым делом нужно найти, где бы переночевать, следовательно, опять-таки что-то делать.

На улице было свежо, легкий ветерок вкрадчиво и хищно поигрывал пугливыми ветвями замерших деревьев.

Куда пойти? С его деньгами и справкой об освобождении в гостиницу – не очень приемлемо. Сейчас еще не поздно, часок-другой можно просто погулять, но попозже он уже будет вызывать внимание, а это ему ни к чему – с его-то справкой… День оказался слишком длинным. Чувство голода куда-то отступило, сейчас хотелось только одного: спать, спать, спать…

Конечно, есть здесь и несколько его приятелей, но не хотелось к ним идти: слова утешения, расспросы, советы… Наконец, просто обидно – этот вечер он представлял себе совсем не так. Василий Иванович зашел в дежурный гастроном, взял 200 грамм колбасы, батон и бутылку кефира, нашел в ближайшем скверике скамейку в темной аллее и присел перекусить.

Невдалеке сидела парочка. Судя по всему, там разыгрывалась прелюдия. Василий Иванович невольно прислушался. Женский голос вздрагивал просяще:

– Ну, Сашенька… Не надо… убери руки… ну, я тебя прошу… Посмотри, уже поздно, давай пойдем, а? Мне завтра рано на работу… ну, какой же ты…

Мужчина отвечал неразборчиво и односложно. Чувствовалось, что он твердо решил добиться своего. Голос женщины понемногу угасал. Ветерок исчез так же незаметно, как и начался. К удивлению Василия Ивановича, парочка неожиданно встала и направилась к выходу из сквера. Он попытался мысленно представить себе лицо женщины, сумевшей отсрочить домогательства непреклонного Саши, которому, возможно, завтра тоже нужно было рано идти на работу. Почему-то перед глазами немедленно возникла стройная дама из купе. Ухоженное лицо, ленивое тело… Как достойно она несла себя по перрону…

– Ну и чушь лезет в голову, – подумал он, – будет такая сидеть ночью в садике.

Стало прохладнее. И он вдруг осознал, что адрес, который дала ему утром дворничиха, когда он мечтал только об одном – побыстрее избавиться от нее, превращается в реальность. Похоже, предопределенную всем ходом событий дурацкого незадавшегося дня.

Гл. 4

На улице Мицкевича тихо. Фонари не горят, как и прежде, но все дома с давних пор знакомы до боли. Вот в этом, двухэтажном, жил много лет назад Генка, нежный друг детства, соученик и добрый товарищ, бросающийся без колебаний на любого в драку, лишь стоило произнести вслух его уличную кличку – Макака…

Уже много лет бороздит он моря и океаны, то ли штурман, то ли еще кто-то, и нет, наверное, для его нынешних товарищей надежнее парня во всем белом свете. И тут же вспомнился отец Генки – здоровяк-сверхсрочник с постоянно обветренным бурым лицом, любивший пару раз в месяц после получки основательно приложиться. И каким смешным кажется теперь, спустя столько лет, грустный рассказ школьного приятеля о подарке, который его мать преподнесла отцу, бравому вояке, аккурат к 23-му февраля, любимому празднику Советской Армии.

Не выдержала тихая простая женщина вопиющей несправедливости, многолетно чинимой ее супругу безжалостным армейским руководством, пошла со слезной жалобой к командиру части и выложила полковнику свои обоснованные претензии. Все рассказала как есть: и как познакомилась она с сержантом-танкистом Федей, когда он лечился в госпитале после ранения, и как раз и навсегда полюбили они друг друга. После войны Федор остался на сверхсрочную, тогда-то они и расписались. А как служил ее Федя! Никогда не жалел себя, все для армии, все для батальона. Не считался со временем, приходил иной раз под утро – а как же: боевая готовность того требует!

Скажет ей, бессонно ждавшей любимого, бывало: – Ты жена военного, Галя, привыкай – учения… Наша жизнь молодая принадлежит Родине, служба превыше всего – терпи, родная!

Наскоро перекусит и бегом в часть. Военная косточка!

Однажды после таких учений к ним в дом пришла беда. Явился однажды Федя заполночь, грустный, от ужина отказался. Долго сидел за столом в кухне, курил папиросы, молчал убито. Она и так, и сяк, и что случилось, Феденька, ну не молчи же, родной… Всплакнула разок – другой, бабьим сердцем жалея непутевую головушку своего суженого, тут и открылось: оказывается, утопил он на учениях, преодолевая водную преграду, свой танк Т-34. Чего они только ни делали – достать не могут, уже полбатальона за ним ныряло, но вода шибко мутная, да и тяжелый больно. В общем, приказ по части вышел, чтобы платить ему, Феде, с получки стоимость танка по 25% ежемесячно, пока не выплатит все до копеечки…

Конечно, если супруга его любимая не выдержит такого испытания, так тому и бывать: пусть честно скажет – уйдет он тогда беспрекословно, пойдет на муки любые, но долг свой перед Родиной за ущерб невольно нанесенный возместит сполна.

Тут мигом успокоилась Галя и даже стала утешать пострадавшего: мол, денег все равно нет и не было, пока мы вместе – все выдюжим, и даже стала гордиться мужниной стойкостью. Такой он, ее Федя: служить Отечеству для него превыше всего!

Стали вносить деньги. Вносили, вносили – целых 18 лет прошло, когда Федя пришел домой радостный, принес портвейна бутылочку и говорит:

– Все, Галя, конец, подбили бабки в финчасти сегодня и сказали, что должок за танк выплачен полностью, наша взяла!