Светлейший

Екатерина вздрогнула. Видно, очередь дошла и до неё. Вот-вот могут вызвать на допрос. Нехотя открыла «Энциклопедию»[9 - Пособие, содержащее обозрение наук или дисциплин.], стала листать страницы. Текст расплывался, сливаясь в одну серую безликую картинку. С раздражением закрыла увесистый фолиант. Встала с кресла. Тревога нарастала. Накинув на плечи шаль, Екатерина Алексеевна принялась расхаживать по комнате, нервно бормоча:

– Со всеми не договоришься. Что будет со мной? Отправят обратно домой, в Штеттин? Или… Нет, не дай Бог!

Она усилием воли отогнала от себя мрачные мысли.

– Боже, какая я дура!.. Зачем… зачем я писала эти проклятые письма?! Словесно надо было высказываться… Представляю, как Пётр будет рад. Что делать? Спасти меня может только встреча с императрицей. Господи… это невозможно, она откажет в аудиенции, тем более, сейчас. Но завтра будет поздно… Нервный озноб не прекращался. В отчаянии Екатерина остановилась. Её взгляд наткнулся на канделябр с горящими свечами: мелкие лучики света сливались в единый поток, будто маня Екатерину в свои огнедышащие недра. Языки пламени, словно щупальца, потянулись к её лицу. Страшно… Екатерина закрыла лицо руками. Помощи ждать неоткуда. Она скорее задохнётся… Мысль пришла внезапно. Великая княгиня решилась.

Позвонив в колокольчик, она немедля легла на пол, приняв позу потерявшего сознание человека. Подол ночной рубашки заломился, обнажив стройные ножки. Екатерина немного прикрыла их, накинув шаль. Затем повернулась набок лицом к двери, подложила под себя левую руку, правую вытянула вперёд. Лицо её болезненно сморщилось.

Чуть погодя, княгиня приподняла голову и огляделась, представив себя со стороны: чего-то не хватало. Недолго думая, она дотянулась до туалетного столика, взяла стакан с водой и опрокинула его недалеко от себя.

«Мокрое пятно – лучшее свидетельство неожиданного обморока. Детали Марья потом нафантазирует», – решила Екатерина.

Раздались торопливые шаги, дверь открылась. Прислуга испуганно склонилась над хозяйкой и уже было собралась запричитать, но не успела.

– Помоги встать, – слабым голосом прошептала Екатерина.

Дав себя уложить в кровать, она тем же слабым дрожащим голосом произнесла:

– Плохо мне, Мария. Зови духовника государыни, исповедоваться хочу.

Протопресвитер Петропавловского собора и настоятель Благовещенского собора в Москве отец Фёдор, пользовался большим влиянием при дворе. Елизавета Петровна всецело доверяла своему духовнику, и Екатерина знала об этом.

Тихим голосом, прерываемым кашлем и хрипами, она с трудом произнесла:

– Не доживу до утра, батюшка. Доложите государыне, видеть её желаю в последний раз, попрощаться хочу.

Выступивший на лбу пот, бледное лицо и, главное, хрипы из груди Екатерины убедили перепуганного священника. Пожилой протоиерей в середине ночи заспешил к государыне

Дело было сделано. Екатерина встала, отряхнула подол, затем подняла с пола стакан. Подошла к зеркалу. Откуда-то из мрачной глубины зазеркалья на нее, подсвеченный красноватыми отблесками огня, будто бы смотрел, ухмыляясь, супруг. Он грозил ей узловатым пальцем. Нервы княгини не выдержали, она размахнулась и со всей силы швырнула в него стакан. Видение исчезло. Осколки стекла разлетелись в разные стороны, один из них впился в левую руку, выступила кровь. Странно, но стало намного легче. Великая княгиня рассмеялась…

…Екатерина очнулась. Кто-то довольно бесцеремонно тряс её за плечо. Она открыла глаза. Перед ней стоял Пётр.

– Что это вы, ваше высочество, смеётесь? Смешно вам, я гляжу, – с сарказмом произнёс супруг. – Не думаю, что у вас скоро будет повод для этого.

Екатерина Алексеевна никак не отреагировала на слова мужа: звон разбитого стекла ещё звучал в ее ушах. Машинально посмотрела на свою левую руку. Встала, оправила платье и вышла.

Соседние залы были освещены ярче, воздух в них был чище, не так утомительно ощущалась печальная атмосфера.

Екатерина вздохнула полной грудью.

На супругу наследника никто не обращал внимания: кто-то медленно ходил взад-вперёд по залам, перекидываясь редкими фразами, кто-то просто дремал на диванах. а кто обеспокоенно поглядывал на закрытые двери спальни умирающей, устало обмахиваясь веером. Стоял лёгкий гул, какой бывает при большом скоплении старавшихся не шуметь людей. Екатерина с удовольствием стала прохаживаться вдоль больших дворцовых окон. Занятая своими мыслями, она не заметила, как рядом с ней оказалась служанка:

– Как ты, Катенька? Сколько часов не спишь уже. Может, вздремнёшь хоть чуток?

– Сна нет, откуда ему быть? Я тут, Мария, всё о том скандале размышляю, о Бестужеве, пропади он пропадом. Одни неприятности от него были. В ссылке сидит в своём селе Горетово. Думала, не простит меня благодетельница, ан нет, обошлось. Вовремя я тогда встретилась с государыней. Ой как вовремя. Ты, Мария, помнишь ту ночь?

– Помню, Катенька. Припадок случился с тобой, напугала ты меня.

Екатерина хитро взглянула на девушку и усмехнулась:

– Простила меня, дуру, Елизавета Петровна. Отец Фёдор помог. На Благовещение заутреню отстояла в соборе, Казанской иконе Божией Матери поклонилась… – и, не в силах успокоиться, продолжила: – Всё уговаривал меня канцлер против мужа маво, а сам ранее нашёптывал государыне про принцессу Саксонскую Марианну, что, мол, за неё надо отдавать Петра. Обо мне он тогда и слышать не хотел, каналья. – Так ведь слава Богу, чем-то не понравилась Марианна матушке-государыне. Матушка наша тебя, Катя, выбрала.

– Вот то-то ж! А почему? Наверное, лучшего хотелось государыне для единственного племянника, да потом поздно стало: Марианна замуж совсем рано, в четырнадцать лет за короля Неаполя и Сицилии вышла. Тогда тётушка меня и выбрала. Господи, сколько лет прошло, а всё помнится…

В думах о прошлом обе женщины замолчали.

– Ты иди, Мария, поспи, – наконец, произнесла великая княгиня, – ночь на дворе. Даст Бог, государыня поправится…

Екатерина оглядела зал. Мысленно опять представила себя Софией Августой Фредерикой Ангальт-Цербстской, вспомнила свою взбалмошную мать, которая надоела императрице своими причитаниями и нравоучениями, скромный родовой замок в Штеттине, не всегда сытые дни и, отгоняя от себя это наваждение, слегка передёрнула плечиками. Неожиданно она также представила, что по залам вместо неё ходит Марианна, и… вздрогнула.

– Чёрт старый, тот Бестужев, – тихо прошептала она, оглядываясь по сторонам: не слышал ли кто?..

Нет, все погружены в свои мысли. С одним из братьев Шуваловых, опять же, канцлер всё враждовал. Каждый из них доказывал государыне, кого поддерживать надобно. Бестужев держал сторону австрийцев, Шувалов-старший склонялся к французам. Бестужева теперь нет, а Шуваловы, случись что, если не явно против меня будут, то во всяком случае и не за меня. В одном младшенький из братье Ваня, нынешний фаворит государыни, хорош – не корыстолюбив и не вор. Титул графа и имение предлагала государыня – отказался. Редкое качество в наше время.

Откуда-то подул сквозняк. Впереди себя великая княгиня увидела датчанина Шумахера и англичанина Кейта. Дипломаты открыли дверь на веранду, намереваясь выйти наружу. Оба церемонно поклонились ей.

Екатерина слегка кивнула в ответ и не смогла сдержать лёгкую ухмылку: больно комичную пару они составляли. Один, англичанин, – симпатичный, высокий, с правильными тонкими чертами лица, но худой, второй, датчанин, – полная противоположность, коротышка с коренастой фигурой и, как все северные люди, с грубыми чертами на широком скуластом лице.

Это немного развлекло княгиню.

И всё-таки тревога не покидала Екатерину, более того, усиливалась, и она продолжала размышлять: «Теперь про какую-то шкатулку и письмо вела матушка разговор с Шуваловым. Господи… что в письме? Не зря, видать, канцлер Воронцов войска на ночь в город вывел, не зря. Ох, когда же эта мука закончится? Ужо бы отошла императрица спокойно в мир иной…»

Резко развернувшись, Екатерина Алексеевна вернулась к умирающей императрице. От горящих свечей в спальне стало жарко и удушливо. Окна не открывали: боялись сквозняков. Екатерина расположилась в кресле, раскрыла веер, но передумала обмахиваться и отложила в сторону. Усталость напомнила о себе, она закрыла глаза. Вспомнилась недавняя мимолётная встреча с князем Михаилом Дашковым. Молодой капитан лейб-гвардии Измайловского полка пылко уверял её, что офицеры гвардейских полков готовы встать на её защиту.

– Князь, нешто меня надо защищать?

– Думаю, скоро нужно будет, матушка, – смущаясь, ответил Дашков.

Екатерина не подала виду, что ей известно о недовольствах её супругом в армии и о светских кулуарных беседах молодой жены князя в её пользу, она удивлённо взглянула на офицера и тоже смутилась. «Матушкой» её назвали впервые, и она не знала, хорошо это или плохо. Положив руку на плечо князя, тихим голосом произнесла:

– Спасибо тебе, князь. Иди с Богом! Всё в его руках! Поклон мой передай супруге своей, Катеньке. Пущай чаще в гости захаживает.

Екатерина Алексеевна открыла глаза. На сердце было тревожно.

Отворилась внутренняя дверь. С зажжёнными свечами вошли слуги. С застывшими, словно вылепленными из воска лицами они медленно двигались по спальне, привычно меняя сгоревшие свечи; с подсвечника одного из них на пол падали капли расплавленного воска. Екатерина заметила эту оплошность, но промолчала.

«Все устали…» – подумала она.

Воспользовавшись присутствием слуг, Шувалов, бережно прижимая к себе шкатулку, вышел из спальни через боковую дверь. За графом тут же последовал и Пётр Фёдорович. Екатерина со страхом посмотрела обоим вслед, сердцем чувствуя, что решается и её судьба. Ей даже показалось, что Елизавета тоже проводила мужчин взглядом и её губы попытались изобразить ухмылку. Или показалось?..

Великий князь и фаворит молча шли по полуосвещённым коридорам дворца. Пётр Фёдорович был бледен, Шувалов – хмур.

Шли долго. Но вот показались двери личных покоев наследника. Великий князь остановился и преградил путь Шувалову. Бледное лицо наследника покрылось капельками пота, губы его дрожали и что-то бессвязно бормотали. Широко раскрытые, лихорадочно блестящие, будто бы больные глаза выражали неподдельный страх и в то же время заискивающе, как-то умоляюще, по-собачьи, смотрели на фаворита. Вот-вот, и он, наследник престола, встанет перед ним на колени.

Иван Иванович растерялся. Нервный пот, трясущиеся губы, неподдельный страх в глазах возможного императора всея Руси его напугали, напугали последствиями.

«А как Пётр Фёдорович императором станет?.. Ведь потом не простит он мне эту минуту своей слабости… Не простит! В то же время наследника понять можно: шестнадцать лет он мечтал о троне и ждал. А тут… на тебе – загадочное письмо. Любого не то что пот прошибёт, а и дар речи отнимется. Вон как его колотит!»