Светлейший

Громкое невнятное бормотание наследника отвлекло Шувалова от раздумий. Разобраться в этом странном наборе фраз было крайне трудно. Речь наследника российского престола и ранее не отличалась чистотой русского языка и внятным произношением, а сейчас была вообще малопонятна.

Ещё крепче прижимая к себе шкатулку, Шувалов, делая вид, что не понимает, с недоумением смотрел на Петра Фёдоровича. Последний вытащил платок, вытер пот со лба, немного успокоился и, заикаясь от волнения, тщательно подбирая слова, медленно, почти по слогам произнёс:

– Иван Иванович, предлагаю вместе открыть шкатулку и прочитать письмо. Давайте это сделаем в моих покоях.

Шувалов хотел возразить, но жест великого князя был красноречив: он рукой показал на свою дверь. В хрупкой фигуре наследника фаворит вдруг почувствовал угрозу и понял, что прочитать послание Елизаветы в одиночестве ему не удастся. Он настороженно посмотрел по сторонам: коридоры безлюдны. Шувалов обречённо вздохнул:

– Но, ваше высочество, как же… – однако договорить не успел. Наследник престола открыл дверь и слегка подтолкнул бывшего фаворита в залу.

В гостиной возле камина копошился старый слуга, разгребая кочергой прогоревшие головёшки. При виде своего господина старик, нисколько не смущаясь присутствием постороннего, на своём родном языке, немецком, буркнул:

– Ухожу, мой господин, только дровишек подброшу.

Привычная обстановка, тепло от камина, да и присутствие старого слуги окончательно успокоили Петра Фёдоровича.

– Сырых дров, Томас, не подбрасывай, коптят, – тоже по-немецки произнёс Пётр Фёдорович.

Через минуту слуга покинул гостиную. С неожиданной для своего хрупкого тела силой великий князь пододвинул тяжёлое кресло ближе к камину и любезно предложил Шувалову расположиться в нем. С такой же сноровкой он придвинул и второе кресло. Оба одновременно сели. Шкатулка стояла на коленях Шувалова.

Оба молчали.

«А что, если императрица изменила свою волю в отношении племянника? Тогда кто? Екатерина? Отпадает. Малолетний сын Павел? Тогда Панин возвысится. Где моё место будет?.. Нет, не годится сия диспозиция», – думал Шувалов.

Великий князь тоже напряжённо размышлял, стараясь отогнать от себя страшные мысли, руки его немного подрагивали. Он заискивающе смотрел на Шувалова. Вид наследника вызвал у последнего неприятное ощущение. Оба продолжали молчать.

Дрова в камине разгорались, пламя становилось всё ярче, жар усилился. Наконец Шувалов поднялся. Встал и наследник.

Ключ легко вошёл в прорезь, замок мягко щёлкнул, и крышка шкатулки открылась. Блеснули драгоценности: их было много. Сбоку, у самой стенки, лежало письмо. Шувалов осторожно взял его в руки. Отнеся конверт подальше от глаз, наливаясь натугой, прочитал: «Сенату. Прочитать при полном сборе. Сим есть воля моя».

Руки наследника при слове «сенат» непроизвольно дёрнулись в направлении письма. Он опять побледнел. Предательски блеснули капельки пота. Шувалов усмехнулся.

Опытный придворный, Иван Иванович уже принял решение. Он мягко отвёл от письма руку Петра Фёдоровича, посмотрел ему в глаза и тихо произнёс:

– Ваше высочество, не будем вмешиваться в судьбу России. Всё должно идти своим чередом. Не было никакого письма. Ошиблась Елизавета Петровна. Запамятовала матушка.

Плавным неторопливым движением он поднёс руку с письмом к камину, снова взглянул на наследника. Тот, как заворожённый, следил за действиями тёткиного фаворита. Взгляд Петра был устремлён на конверт. Шувалов закрыл глаза.

– Прости меня, матушка. Впервые просьбу твою не могу исполнить, – прошептал он и разжал пальцы.

Письмо императрицы полетело в камин. В потоке горячего воздуха оно на мгновение как бы зависло в пространстве. Рука Шувалова дёрнулась, словно в самую последнюю секунду он захотел спасти волю императрицы… и не успел. Края письма потемнели, бумага выгнулась, и сквозь неё вспыхнуло пламя. Шувалов горько усмехнулся.

– Драгоценности сдам в казну, – тихо произнёс он.

Смущённый наследник, ещё не вполне сознавая значение поступка фаворита, но понявший, что угрозы со стороны тётушки уже не предвидится, медленно растягивая слова, ответил:

– Да, так будет лучше. Спасибо тебе, Иван Иванович.

Смущался, правда, Пётр Фёдорович не долго. Через минуту повеселевшим голосом добавил:

– Однако надо возвращаться к тётушке.

Восторг его был настолько искренним и неподдельным, что в какое-то мгновение он странно, не то дерзко, не то робко, хихикнул.

Насвистывая одному ему известный мотив какого-то шведского марша, напоминающего весёлое время его детства, Карл Петер Голштейн-Готторпский уверенной походкой покинул гостиную залу.

Шувалов с грустью посмотрел ему вслед. Перед глазами возник образ умирающей Елизаветы. Её губы растянулись в саркастической улыбке, она грозила ему пальчиком и выговаривала:

– Ой, зря ты, Ваня, сжёг письмо, зря, касатик. И от титула графа, и от десяти тыщ душ, что ранее я предлагала тебе, тоже зря отказался… Кто теперь о тебе позаботится?..

***

Неподалёку от чёрного входа в личные покои умирающей императрицы стоял старый слуга Петра Фёдоровича, Томас. Как и хозяин, он был встревожен из-за упорных слухов, ходивших по дворцу. Кухня всегда все знает… А слухи были разные, и касались они судьбы его господина. В кулуарах поговаривали, а слуга это слышал, наверное, что императрица изменила завещание: малолетнего сына своего племянника, Павла, на престол записала, а его мать, Екатерину Алексеевну, регентшей до совершеннолетия дитёнка назначила.

«А ну как это правда?! А что с хозяином моим, куда его? – размышлял старик. – На родину, как и отца, отправят? А со мною тогда что будет на старости?» От долгого стояния на ногах ныли коленки.

– Подагра, куда денешься?! – прошептал старик и, оглядевшись по сторонам, в нарушение правил уселся на стул.

Вытянув уставшие ноги, он почувствовал некоторое облегчение. От удовольствия даже закрыл глаза, но чувство тревоги не проходило. В голову полезли разные мысли: «Когда почил в бозе мой первый хозяин, герцог Готторпский, я вместе с его сыном вернулся в Россию. Спокойные года, сытые, много не вспомнишь и не расскажешь. День за днём, день за днём, ничего интересного… Но и напастей особых не было. А вот раньше…»

Тут старик встрепенулся. Совсем неожиданно в памяти всплыл случайно подслушанный в молодости разговор. Губы Томаса растянулись в беззубой улыбке, а на морщинистое лицо будто легла благодать, какая снисходит на стариков при воспоминании о своих молодых годах.

Тогда он не придал значения разговору герцога с министром своего двора Бассевицем. О, мой Бог! Сорок лет! Как давно это было. Если он и вспоминал тот разговор, то никому не пересказывал. И правильно: у господ свои разговоры. Но сегодня особый случай – решалась судьба хозяина, а следовательно, и его, Томаса, будущее. Не грех и вспомнить…

Упрямый герцог

1721 год, Штральзунд. Швеция.

…Лестница в зале, устланная красным ковром, изящной дугой поднималась вверх. С потолка свисала люстра с подвесками из натурального хрусталя. В солнечных лучах оплывшие свечи с чёрными кругами нагара отражались в гранях подвесок, создавая иллюзию несчётного множества. Усиливало эту иллюзию высокое напольное зеркало, пускавшее на стены разноцветных зайчиков. Вошедшие в зал двое слуг от восхищения открыли рты.

– Смотри, Томас, как играет хрусталь, – прошептал седовласый слуга своему молодому напарнику. – Это я люстру вешал. Чуть не убился, помню. Главная морока с ней, когда чистишь подвески. Ты молодой, и тебе скоро предстоит этим заниматься. А я стар уже для такого дела. Пойди-ка приберись наверху.

Томас с ведром и шваброй в одной руке и со свечой в другой поднялся по лестнице, ведущей к верхним полутёмным комнатам.

Сперва он вошёл в небольшую комнатку и огляделся, поправил штору на окне, невольно задержал взгляд на внутреннем дворе, безлюдном и затихшем под уже низким свинцовым небом. В комнатке стало совсем темно. Томас зажёг свечу. Затем повернулся, собираясь протереть крышку большого сундука и вымыть пол, когда за стеной комнаты, именуемой кабинетом герцога, вдруг раздался раздражённый голос хозяина. Слуга в растерянности остановился посреди комнаты. Время уборки…

– Нет, граф, ехать в Россию, к русским, мне, Карлу Фридриху Голштейн-Готторпскому… увольте. Брр… При Клишове погиб мой отец. Русские вместе с поляками и саксонцами одолел тогда нашего генерала Марденфельда. Сколько лет прошло, но вы, надеюсь, помните об этом?(его отец погиб в 1702 г. в битве при Клишове, наши там по основным версиям не причем, так что данный кусок переиграйте).

– Помню, ваше высочество, – этот густой, вкрадчивый голос министра двора графа Бассевица был уже знаком Томасу. – Только русские-то здесь причём?.. Не было их там, ваше высочество. Но ваш отец в том бою пал смертью героя, это верно.

– Вот-вот, – не обращая внимания на слова графа, – патетически воскликнул герцог. – И после этого, да ещё в результате подлых интриг соседей, моя семья потеряла Шлезвиг и свой родовой замок Готторп. А вы предлагаете мне ехать в Петербург…

Пламя свечи в руке заметалось, будто от сквозняка. Томас замер, сжимая швабру. Мысль об отъезде с привычного места в огромную незнакомую страну тревожила, но и завораживала одновременно.

Донеслись звуки шагов по скрипящему полу. Видимо, это сам герцог нервно расхаживал по комнате. Томас представил его узкое, несколько продолговатое лицо с небольшим пушком над верхней губой, вечно выражавшее недовольство и раздражение. Затем скрип прекратился, а через мгновение Томас различил шорох и стук деревянных ножек мебели. Видимо, бросив недовольный взгляд на своего министра, герцог остановился и с тем же раздражением плюхнулся в кресло:

– И это всё, что вы мне можете предложить, Бассевиц?!

– Ваше высочество, но женитьба на дочери русского царя – единственный шанс вернуть потерянное. Царь Питер тоже не возражает против сватовства. Не зря же он настаивал на признании вас преемником на шведский престол. ?Это даже в мирном договоре, подписанном в Ништадте, отмечено. Король Швеции тоже надеется на ваше благоразумие. Швеция устала от войны с Россией. Ваш брак с русской принцессой укрепит отношения между государствами. Вы, как родственник королей Швеции, законно можете претендовать на руку царевны Анны. А там, глядишь, ваши дети получат право наследовать русский престол.