Земля необетованная

Зато наш портной любил пофилософствовать, и тут уж он был неудержим в своих фантазиях. На какие темы?.. – Не важно, – говорил он, – были бы уши, а тема у меня всегда найдётся.

Судя по доносящимся со двора крикам его жены Руфы во время очередных семейных ссор с непутёвым супругом, женщины в селе уважаемой, дочери не менее уважаемого зажиточного еврея из соседнего села, помимо прочего владельца пивоваренного заводика, темы для пустых фантазий у Лейба действительно хватало, и они были разные. Однако, как и принято у сынов Аврамовых, жили Гершели сравнительно дружно.

В шаббат[13 - Суббота] не работают, не готовят пищу, не занимаются домашним хозяйством, а потому, заранее приготовив положенные двенадцать хал[14 - Традиционные еврейские лепёшки.], чтобы славить дарованный богом день лентяя, семейство с утра в полном составе посещало синагогу.

Руфа расфуфыривалась, втискиваясь в коричневое платье из сукна, подаренное ей родителями после рождения ещё первенца, повязывала косынку с цветочками, которую всегда одевала в синагогу на судный день и на Рош-Гашоно[15 - Еврейский Новый год.].

Лейб тоже прихорашивался. По такому случаю, он даже мыл голову, приглаживал свои вечно нечесаные пейсы, нахлобучивал на голову чёрную шляпу с широкими полями, которую, как и жена косынку, одевал только по таким праздничным дням. Ну, и в завершении наряда, Лейб напяливал на светлую холщёвую рубашку, сидящую мешком на его тощих плечах, чёрную, праздничную жилетку. После чего, Лейб, выстраивал перед собой детей на инструктаж. Пока отец собирался с мыслями, старшие сыновья за его спиной строили друг другу рожицы, младший – Семён, глядя на братьев, показывал им язык, не забывая дёрнуть за волосы совсем маленькую сестрёнку.

Наконец, отец семейства произносил соответствующую речь, согласно какого либо праздника или знаменательной даты, затем к инструктажу приступала мать. Она напоминала своим отпрыскам, чтобы в синагоге не забывали прочесть молитву «кадиш»[16 - Еврейская молитва, прославляющая святость имени Бога.] и строго настрого наказывала вести себя прилично, то есть культурно: не плеваться и не сморкаться на глазах у людей. А коль уж сморкнулись, нос не руками вытирать, а беленькой тряпочкой, что находится в кармане у каждого. Дети послушно опускали ручки в свои кармашки, доставали тряпочки, показывали матери, и засовывали обратно.

– И вообще, – просили родители, – не бегайте как оглашенные и не задавайте глупые вопросы посторонним людям: – Зачем люди умирают, когда так некогда, – столько дел? И почему летом дни такие коротенькие. А куда днём прячется луна?.. Лучше молчите – сойдёте за умных.

Как все еврейские дети, младшие Гершели старшим особо не перечили, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо выслушивали наставления.

После чего, отец вытирал сопли Семёну, и вскоре, семейство Гершелей чинно выходило из дома, направляясь в сторону синагоги.

И вот, привычно заложив руки за спину, не спеша, Лейб Гершель с гордым видом вышагивал впереди своего семейства. За ним, как и положено традициями любых религий – жена, и под её строгим надзором – дети.

Одно плохо… Иногда, после затяжных дождей, особенно поздней осенью, лужи в селе на всю ширину улицы преграждали путь семейной процессии и тут, веками рекомендованная семейная расстановка нарушалась. Лейб в растерянности останавливался перед естественной преградой. Тогда нарушая традиции, вперёд выступала супруга. Она сама снимала обувь, заставляла снять обувку детей, брала за руки двух сыновей, третий – старший, подставлял свою спину самой младшей сестричке, и все вместе они смело пересекали эту самую лужу. Не желавший мочить ноги глава семейства, осторожно крался по краю дороги, вдоль одного из заборов, перепрыгивая, словно кузнечик, с камня на камень.

Но такие семейные вылазки случались всё реже и реже: тревожное и опасное было то время.

По городам и сёлам всё чаще носились вооружённые банды, то там, то здесь устраивались еврейские погромы, отбиралось имущество, скот…

Но вот, как-то, в село попала московская газета «Беднота». И в этой газете, сельский грамотей из соседнего села Архип, прочитал, что некая еврейская организация, с согласия властей, приглашает евреев в Крым.

– Тама ить море, опять же – виноград, яблоки… Короче, рай!.. – уточнил Архип. – А кто хочет иль желает, сообщает газета, может взять себе кусочек крымской земли.

– О, как! – выпалил присутствующий на читке газеты, Лейб Гершель. – Нас приглашают! Уважают, значит!

Лейб хотел было уже развить на ходу придуманную версию уважения евреев, но его перебили.

– Хочет или желает, не один ли хрен? Объясни Архип, как это? – спросила одна из баб – Мария, разведёнка.

Архип почесал затылок, перечитал фразу, и не смог вразумительно объяснить.

– Дык это…

Все посмотрели на Гершеля.

И польщённый вниманием Лейб, изобразив на лице глубокомысленный вид, растягивая слова, дабы выиграть время, заговорил.

– Таки, шо тут думать, – ещё не придумав, что сказать, начал он. – Это, как его… У них – столичных, всё набекрень, таки я вам должен сказать. У нас проще! Ты Машка, коль желаешь – хоти, а нет, так чё желать-то. Напейся воды, и лягай спать.

Евреи задумались.

– А шо, и то, правда, – сказала Мария. – Какой ты, Лейб вумный, спасу нет. Чё твоя Руфка хвостом вертит? И то ей не так, и это… Я вот може тож мужика желаю – организм требует, а хотенье нет – привычка потому как! Уж скольки годов одна…

– Всё вы бабы на одно сводите. Тьфу… – не злобно отреагировал Архип.

Посидели сельчане, подумали, и порешили – повременить с Крымом-то.

А тут по сёлам прошёл слух, что и в Палестине евреи-крестьяне потребны.

Видя свою такую неожиданную популярность, сельские евреи приосанились. Они важно расправили плечи, кто до сих пор не носил головные уборы, нахлобучили на головы кипы, достав их из сундуков. Да, и в походках евреев появилась важная поступь, в речах величавость. И некоторые евреи решились на переезд в Палестину.

И вот, распродав свой нехитрый скарб, кой какую живность и простившись с соседями, часть евреев потянулась на обетованные самим Господом земли – в Палестину. Остальные евреи не захотели идти в такую даль.

«Ежель что, лучше в Крым податься, слухов о массовых погромах евреев тама особливо не слышно, – решили они. – Таки, а как иначе?.. Бросить хозяйство?..»

Но совсем скоро в село с шумом, с пьяными выкриками и стрельбой ворвалась очередная банда «петлюровцев». Загрузив телеги награбленным нехитрым еврейским скарбом и живностью, особо активных евреев и сельсоветчиков, что не успели скрыться, бандиты увели к реке и, выстроив их на краю обрыва, расстреляли одних, шашками зарубили других.

Вот тогда и нерешительные сельчане-евреи решились покинуть неспокойные, да что там неспокойные – смертельно опасные места.

На разведку в Крым вскоре поехал с сыном и наш философ Лейб Гершель.

Всё выше по небосклону взбиралось солнце, от ночной росы по траве стелился лёгкий парок. Синее, безоблачное небо. День обещал быть тёплым.

Глухо стучат подковы животных на пыльной дороге. Две сонные клячи с нечесаными гривами и репейниками в хвостах, понуро и невозмутимо тащили по селу телегу с двумя мужиками и мальчишкой с иссиня-чёрными кудрями лет шести-семи безмятежно, спавшим на толстом слое сена, устилавшем дно повозки.

Заложив руки за голову, рядом с мальчишкой примостился один из мужиков, знакомый нам уже Лейб Гершель, другой мужик – Архип, это тот, что грамотный, расположился на месте возницы, и нехотя, лениво постёгивал лошадей вожжами.

«Дорога длинная, спешить некуда, чего зря животных мучить», – рассуждал Архип.

На куполе медленно проплывающей мимо сельской церквушки зазвучал колокол. Звенел он уныло и больше нагонял тоску, чем возвышенные думы о Боге. А тут ещё, как по команде, с громким лаем на дорогу выбежала свора деревенских собак. Но лаяли они как-то неохотно, видимо, больше для порядка, к тому же, хриплыми, простуженными голосами.

Естественно, лай не впечатлил лошадей. С той же невозмутимостью они продолжали медленно переставлять свои натруженные долгой дорогой ноги.

Но вот крайняя изба с покосившейся изгородью осталась позади: деревня закончилась. Облаяв телегу в последний раз, собаки успокоились и с чувством выполненного долга затрусили обратно.

Сразу за деревенской околицей под кроной старого дерева показался колодец, накрытый четырехскатной крышей.

Телега остановилась. Оба мужика вышли и, разминая свои затёкшие без движенья чресла, поспешили к колодцу. За ними с телеги спрыгнул заспанный мальчишка.

Посреди колодца на цепи, продетой через центр бревна, соединённого с деревянным колесом со штырьками для рук, висело широкое ведро. Чтобы ведро не полетело вниз, под колесом торчала подпорка.

Один из мужиков облокотился на сруб и заглянул вглубь.

– Дивись Сеня, якись глубокий колодец. Воды не видно, холодом и сыростью несёт як из могилы. Брр… – произнёс он.

Услышав слово «могила», мальчишка встрепенулся. Совсем недавно умерла бабка-соседка, у которой он в её огороде тырил огурцы и сладкий горох, а она, поймав как-то его на месте преступления, знатно отодрала за уши. И вот теперь, со слов отца, «упокоилась соседка вечным сном в могиле».

Из-за своего пока ещё малого роста увидеть загадочную могилу мальчишка не мог, а потому, он подобрал с земли камень побольше, хитрюще посмотрел на взрослых, и швырнул его в колодец.

– Просыпайся, бабка, неча спать, – злорадно прошептал пацан и, на всякий случай, – вдруг выскочит и опять надерёт ему уши, отбежал подальше от сруба. Но из «могилы» донёсся только шлепок и усиленный эхом звук всплеска. «Спит крепко, старая. Устала, поди, сильно», – решил мальчишка.

Погрозив ребёнку пальцем, один из мужиков убрал подставку из под колеса и ведро с шумом полетело вниз.