Империя Ригаса

Здание Русского клуба, куда вошли вместе с Ригасом Александр и Артур Кеннен, несло на себе печать времени. Интерьер клуба был под красное дерево с налетом ностальгической старины.

В ресторане, за кадкой с пальмой, в стороне от немногочисленных посетителей их ожидал немолодой мужчина. Он был в черном смокинге и белой рубашке с бабочкой.

Подойдя поближе, Ригас рассмотрел его удлиненное лицо с аккуратно уложенным пробитым проседью волосом. Губы эмигранта были тонки и плотно сжаты, пальцы лежащих на столе рук и то ли вздрагивали, то ли отбивали такт.

– Я согласился уделить вам время, господа, – приподнявшись, произнес мужчина, – за определенную плату, поэтому будем предельно краткими. Не откажусь от спиртного и закуски.

Ригас повернулся к Артуру Кеннену, тот кивнул. Официант тут же стал накрывать на стол.

– Задавайте свои вопросы, – вяло улыбнувшись, поднял коньячную рюмку эмигрант, – свое имя предпочитаю держать в секрете.

– Откуда вы родом, если это не секрет? – спросил Ригас.

– Москва, – был краткий ответ.

– Сколько лет в Америке?

– С началом ХХI века и третьего тысячелетия пойдет тринадцатый. Здесь не любят этого числа. По-моему, и мне оно не сулит ничего хорошего.

– Кто вы по профессии? – интересовался Ригас.

– Я кандидат биологических наук и диссидент, как было принято называть инакомыслящих в Союзе.

Ригас сдержанно улыбнулся:

– Сейчас в странах СНГ обличителей больше, нежели молчащих. Почему не едете помогать им? Вы ведь за демократию боролись?

– Я свое дело сделал, роя могилу социализму. Пусть добивают его другие. Хочу пожить по-человечески.

– Удается?

– Пока нет, – с горькой усмешкой признался эмигрант. – Слишком много из бывшего Союза сволочей понаехало, не дают развернуться, что ни рыло – то в личность лезет. Если такой умный, то чего ехал сюда?

– Жалеете о Родине? – задал вопрос Ригас, наполняясь неприязнью к бывшему соотечественнику.

– Пожалел волк овцу, снимая летом с нее шкуру, – усмехнулся эмигрант. – А она меня жалела, когда выпихивала сюда?

Чувствовалось, что только щедрая оплата за «чистосердечный разговор» удерживала эмигранта от бранных слов в адрес бывшей Родины.

– Плевать я хотел на ту Родину! – все же не выдержал он. – Десять лет она гноила меня в лагерях только за то, что я боролся против коммунистического диктата и сплошной лжи, пропитавшей общество. Живущие там – это рабы коммунистической идеологии. Они не знают другой жизни, как лизать задницы своим вождям и неумеренно, подчас позоря себя, прославлять их. Брежневские времена – это лучшие годы в их хреновой жизни. Они, как скот, быстро забыли те иезуитские времена, что были при Сталине. О том, какой это был рай, знают не понаслышке репрессированные и члены их семей. Остальные, не ведая, что творят, околдованные коммунистической религией, пели с голодухи о широкой стране с множеством морей и рек и том воздухе, каким им так вольно дышалось, пока не попадали в ежово-бериевско-щелоковскую преисподнюю. Чего хотели те массы, что не поддерживали таких, как я? – спросил он и сам ответил:– Ничего не делать, жрать и пить – праздновать всю жизнь.

– А что скажете об обществе, в котором живете сейчас? – спросил Ригас.

– Везде работать нужно, но тут люди, как бегущие на стометровке, им некогда смотреть один на другого, но они проворнее наших, и черствее. Здесь всем до лампочки соседское горе. Работа есть ? живут, кредиты берут, работы нет ? крышка.

Он сказал «наших», и Ригас потеплел к нему. Значит, гложет тоска по Родине…

Артур Кеннен внимательно посмотрел на Ригаса: «Вот что значит побывать в стране варваров», – сочувствовал он внуку Майкла Уолполла, усматривая в его словах человека, заинтересованного в правде.

Ригас же, наоборот, чем больше задавал вопросов, тем больше проникался жалостью к эмигранту. Кажется, он начинал понимать его измученную, озлобленную и одинокую душу.