Алуим

Все оборачиваются по направлению взгляда Санька. В дальней от нас части двора идёт мой бывший одноклассник Витя, держа под руку высокую блондинку. Отсюда лицо особо не разглядеть, но, вроде, симпатичная. В ярком цветастом платье, туфли на шпильке. Отличные ноги, всё при ней. Есть на что посмотреть.

– Болонка? – я улыбаюсь. Санёк в своём репертуаре.

После нескольких минут нахождения здесь ночные события кажутся бурной игрой фантазии. Передо мной реальные люди, они не прозрачные и уже не совсем трезвые. В руке реальная бутылка пива. И нас греет реальное солнце. Так что же произошло ночью? И как это вписать в тот шаблон мира, по которому мы все живём?

– Я бы сучке вдул, – продолжает Санёк. – Ноги бы подкашивались, когда бы от меня уходила.

Взглянув на него, все тоже улыбнулись. Санёк есть Санёк.

И тут начинает виснуть пауза. Замечаю, пацаны мельком бросают на меня взгляд, но потом задумчиво отводят глаза в сторону. Вопросы уже летают в воздухе, остаётся кому-нибудь их озвучить. Первым не выдерживает Вовчик:

– Влад, ну как ты там вчера… на похоронах?

– Вован, не сейчас, – произносит Бодя.

– Всё нормально, – говорю я, давая понять, что уже отошёл.

– Любил её? – спрашивает Ганс. – Честно.

– Не знаю, – прикусываю щёку, чтобы не нервничать. – Хотели летом на море поехать. Она ни разу в жизни море не видела. И в аквапарк тоже хотела.

Ухожу от прямого ответа, но даю понять, что Ира была мне не безразлична. В компании выпивающих парней сложно копаться в себе, да ещё обнажать чувства. Оказывается, я такой же, как она – скрываю переживания от всех.

– Да-а-а… – многозначительно произносит Ганс и, поочерёдно посмотрев каждому из присутствующих в глаза, прикуривает сигарету. – Вот так живёшь, никуда не торопишься… А потом оказывается, что ничего ты в этом мире и не успел.

Сплюнув, он подходит к ящику и достаёт шесть бутылок, пять ставит в центре компании, шестую открывает и делает глоток.

– Надо, короче, не булки мять, а ехать в Норвегию работать, пока возможность есть, – продолжает Ганс. – А то я тоже ничего в этой жизни не увижу.

– Что за работа? – интересуется Богдан.

– На нефтедобывающей платформе в Северном море. Ходить откалывать намерзающий лёд. Местные на такую работу не соглашаются, поэтому набирают иностранцев. Вахта – три месяца минимум. Сто десять евро в сутки, хорошее питание. Вообще, туда сложно попасть, но есть знакомый, который может помочь.

– Договорись за меня, – просит Бодя. Работа стропальщиком за небольшую зарплату его давно уже достала. Так на Хонду «Аккорд» не накопить.

– Да это на первый взгляд кажется, что всё легко и прекрасно. Там такая погода, офигеть можно. Северное море, как ни как. Весь день в трёх тулупах и наморднике ходи да лёд стучи. И лишнего перекура тебе никто не даст. Если собрался домой раньше срока, билеты назад – за свой счёт. Я и сам ещё сомневаюсь, но один раз попробовать можно. Летом всё-таки легче, чем зимой. Да и за десять тысяч евро…

– Ганс, узнай насчёт меня. За такие деньги я выдержу. Мы с тобой крепкие. Сможем.

– Да всем куда-то ехать нужно, – поддерживает разговор Олег. – В нашей средней полосе ни работы нормальной, ни денег.

– Я, наверное, в Краснодар свалю, – размышляюще произносит Санёк. – Там у бабки моей дом большой. И тёлка сисястая ждёт. Доярочка.

Все снова улыбнулись, хотя мы понимаем, что он говорит серьёзно.

– Ты умрёшь от нехватки вагинального сока в височных долях, – шучу я.

Раздаётся дружный смех.

– Чё? – непонимающе спрашивает он.

– Чё, чё? Бабы у тебя одни в голове, вот чё! – поддерживает мою мысль Ганс. – Ты только трахаешься и бухаешь.

– Да ладно тебе, – пытается возразить Санёк.

– Все мы только трахаемся и бухаем, – произносит Артур. И, чуть промедлив, добавляет: – Да, порой говорим о делах. Но только говорим. И всё. Собираемся что-то менять, но, опять же, только на словах и с пивом в руке…

– Может, мы просто копим силы, – Санёк с обречённостью в голосе пытается оправдать нашу слабость.

– Нет, Санёк, мы не копим силы – мы атрофируемся.

Наступило задумчивое молчание. Артур озвучил мысль, которую каждый из нас неоднократно слышал в своей голове. Мы тешим себя планами, а на самом деле лишь ждём какого-то чуда, прячемся от проблем в алкоголе и просираем жизнь.

Снова, как по команде, все делают по глотку из бутылок… Потом ещё… Потом открывают по новой бутылке…

Через три часа о грустном задумчивом молчании никто уже и не помнил. С появлением гитары, которую Вован оперативно «наколдовал», мы превратились в вокально-инструментальный ансамбль имени всех рокеров восьмидесятых-девяностых годов. Сидя в родных местах, вдыхая тёплый вечерний воздух, расслабившись пивом и горланя на весь двор песни, мы, слившись в единое целое, ощущали некий привкус желанных перемен. Привкус свободы, которую с детства в нас грыз червь сомнения.

Пацаны то и дело бросали осторожные взгляды, словно оценивая по выражению моего лица, не слишком ли сильно мы развеселились. Их внимание делало меня твёрже, и я отказывался думать о том, почему я такой недочеловек. На середине одной из песен Санёк прекратил играть и прижал ладонью струны. Он посмотрел на всех с таким видом, будто в его мозгу свершилось гениальное открытие.

– Мужики, я только что понял: Цой своими песнями превратил два поколения в депрессивных нытиков.

Ганс попытался улыбнуться, но у него не получилось.

– Это пиво, Санёк. Это всё пиво, – произнёс Вован.

– Ну, судите сами. Я смотрю в чужое небо из чужого окна. Захожу на кухню, но вода здесь горька. Мы не можем здесь спать, мы не можем здесь жить. Мама, мы все тяжело больны. Перемен требуют наши сердца. Весь мир идёт на меня войной. И так далее. «Следи за собой» – хоть весь текст цитируй. А единственная радость в жизни – пачка сигарет… Целые стадионы собирал. И все это слушали, слушали…

– Он пел о реальных вещах. Жизнь такая была, – вступился Богдан за творчество Цоя. – В любом случае, каждый сам выбирал, что слушать.

– Ну конечно, СССР – страна свободных, – неуместно съязвил Ганс.

– Мои братья «Кино» и «Сектор» сутками крутили. Ещё до первых «ходок», – продолжал Санёк. – Под гитару у подъезда орали. Да кругом все их орали. Теперь мы тут сидим, орём. Такие же недовольные жизнью.

– Преемственность поколений, мать её так, – констатировал Ганс.

– У меня на этаже до сих пор «Цой» и «Хой» чёрной краской написано, – улыбнулся Артур.

– Легче винить других, чем признать себя неудачником, – Бодя продолжал отстаивать своё мнение.

Олег кивнул, соглашаясь с его словами. Он переводил взгляд то на Санька, то на Ганса, и сдержанно молчал.

– Не, ну а чё? – Санёк не унимался. – Даже если забыть про Цоя, всё равно большинство рокеров поют, что жизнь – дерьмо, и всё паршиво. «И не пройти нам этот путь в такой туман».

– Если на то пошло, вообще все только и делают, что скулят, – я не смог оставаться в стороне. – В шансоне плачут о тяжёлой доле зеков. Рэперы жалуются на барыг и маленькие дозы. Попса пускает сопли от неразделённой любви. И что? Люди любят страдать. Они не ищут решений проблемы. Они ищут тех, кому так же хреново, как им. И песни хотят соответствующие. А про «телик» вообще молчу.

– Выходит, нас со всех сторон пичкают красиво поданными историями о неудачах.

Я заметил, что пьяный Санёк строит свою речь лучше, чем трезвый.