Искупление

– Это в чём же?

– В нравственности, преданности, трудолюбии и безотказности.

– Телега и сани теперь, наверное, дороже «мерседеса» стоят?

– Не приценивался, но, думаю, можно найти и дешёвые в какой-нибудь заброшенной деревне.

– Все они заброшенные, – с досадой махнул рукой Сергей. – А сани пожгли в печах.

– Надо поискать.

– Кто будет их искать? Я не буду, мне некогда. Ты не будешь, у тебя ноги…

– Ноги как ноги, – скривился Анатолий. – Ходят, как и у других.

– До ближайшей деревни двенадцать вёрст! Там пять или шесть дворов со стариками. Коней там не держат – самим бы выжить в глухомани да бездорожьи. Не знаю.

– Попросить бы Тамару Елизаровну, – предложил Толик и хитро поглядел на Сергея. – Пять минут – и мы в деревне.

– Купим телегу и сани. А коня кто нам продаст?

– Какой-нибудь колхоз тут остался ещё?

– Откуда? У нас если рушат, так под корень! До основания!

– В американских прериях стада мустангов пасутся, может, и у нас где одичалые бродят?

– Не тот край у нас. В первый же выход на зелёный ковёр лугов попадёт такая лирическая лошадка в мясорубку, потом в колбасу. Трудно у нас выжить лирику да лошадке с сантиментами сказочного Конька-Горбунка.

– Поискать, считаю, надо, – сказал как отрезал Анатолий. – В интернете, например.

В интернете совхоз «Светлый путь» выставил на продажу жеребчика-трёхлетку. Бухгалтер по поводу высокой цены сказал, что поговорит с директором, может, что и уступит. Уступил крохи, а сани и телегу с рассохшимися колёсами, сказал, что так отдаст. За бутылку. На этих колёсах можно проехать километров пять-семь, и то, если не загружать телегу. Сани? За санями потом можно приехать, когда колёса наладите.

Томка отвезла покупателей в совхоз, помогла существенно сбить цену на жеребчика, признав в нём болезнь Маркеса.

– Что это за болезнь, – спросил её в сторонке Сергей.

Она отмахнулась:

– Потом.

Сани водрузили на багажник Томкиного вездехода, колёса перетянули проволокой, обильно смазали солидолом. Хомут, седёлка и дуга были такими, что к ним без боязни было не притронуться – вдруг рассыпятся в труху. Томка умчалась, Сергей, набросав травы в телегу, улёгся, подложив руки под голову. Глядеть в высокое и широкое светло-голубое небо было блаженством. Слегка потряхивало на выбоинах и вымытых вешними водами кореньях. Возница, умело подёргивая вожжами, мурлыкал песенку, слышались еле различимые слова: «…умирал ямщик… ты, товарищ мой, не попомни зла…»

На полпути развалилось одно колесо, ещё через три километра – второе. Заменили их жёрдочками, Сергей при этом похвалил прозорливость Анатолия – он попросил у Томки топор, который был у неё в багажнике.

Солнце свалилось за макушки леса, повеяло холодком, а ехать да ехать ещё! Половину пути едва ли одолели.

– Может, напрасно связались с этой затеей? Может, надо было купить старенький трактор какой? Мороки бы не было.

– Мороки было бы в разы больше, – не согласился Анатолий. – Постепенно всё отладим, всё приведём к порядку. Я напишу списочек, что надо купить в хозмаге, и всё будет окей! Свадьбы ещё будем катать, на гармошках наяривать! От туристов отбою не будет. Деньги потоком поплывут к нам!

– Да, не до черемши нам теперь, – в унисон отозвался Сергей.

– За черемшой я завтра же съезжу верхом. Делов-то! И до района с ветерком пролететь, прозвенеть бубенцами – раз плюнуть!

С появлением жеребчика Анатолий поостыл к кухне. Исчезли изысканные закуски и салаты. Их заменили огурцы и помидоры в миске, да соль с перцем. Каждую свободную минуту проводил с Буланкой, так он назвал своего любимца. Анатолий постриг жеребчику красиво гриву и чёлку, постоянно мыл и чистил его лоснящуюся серебристую кожу. Из-за стола нёс кусок хлеба или яблоко. Буланка осторожно брал с его рук лакомство, и в благодарность касался его щеки влажными губами.

8

Долго не приходил дед Матвей. Строптивая душа протестовала, возмущалась, ершилась.

– Мне, кому почти сто лет, говорить како и дитю стыдно сказать! – бормотал он под нос, бродя по неприбранному двору. Пнул с досады старое ведро, потом подобрал его. Посмотрел на свет, нет ли дырок в дне, поставил рядом с крыльцом. Присел на тёплые от солнца порожки. Повёл головой от въездных ворот до калитки к бане и в огород – ничего примечательного. Кроме того, что полоска низенькой травки пробилась у изгороди. – Вот и до тепла дожил, думал, не получится. А весной да летом кто помират? Никому не охота. Осень ба просквозить проклятущую, а там обратно не до смерти: копать мёрзлую землю кому охота. Правда, счас машинами роют могилы, и всё равно не с руки помирать. Белый снежок, солнышко яркое, снегири под окошком, голуби на крыше, в избе тепло и чисто, с голоду не помираю – чего не жить, раз так? Потом обратно весна. Осень с дождями да холодом пережить – и живи, как кум королю, – прислушался, развернув голову вдоль улицы. – И этот чо-то глаз не кажет? Полюбился ему пришибленный, как сиротка малолетняя. Надо же было ему так свои ноги скривить! Захочешь да не сделашь, а у его раз-два и получилось. Пускай бы одна, а то обедве! Вон, с войны всяки-разны приходили, без рук, без ног совсем, но с такими кривыми не приходил никто. Не. Не приходили. Гришке Петухову обедве ноги оттяпали, и ничо! Обутки чинил, водку, злодей, пил, она ево и згубила. Но тут же, этому, знат, как испортили ноги. Можа, специально так, глаза отводят людям: дескать, урод он, чо ему быть шпиёном, и рассказывают всё как есть без утайки, жалеючи его здоровье. А он, не будь дураком, всё мотат на ус, а потом своим и перескажет. Ох, и наживёт с им беды Серёжка! Надобно ещё раз с им поговорить, не прислухается – Бог с им.

Сергея дед Матвей застал сидящим в задумчивости на крыльце. Он смолил, нахмурясь, сигарету.

– Ты закурил, чо ли? – спросил дед Матвей, поздоровавшись. – Ты, катца, не курил?

– Тут не только закуришь, но и запьёшь, – мрачно ответил Сергей, и со злобой отшвырнул окурок.

– Чо так? – уставился в глаза Сергею дед.

– Чо, чо! Через плечо да в гачу! Милый соседушка, чтоб его приподняло да шмякнуло, деньги за электричество требует. Говорит, поиздержался, дети голодные.

– Сколь ты ему должон?

– Пять тысяч. Раньше говорил, что три.

– До пятого подождёт? С пенсии отдадим ему, брюхатому борову.

– Пять тысяч долларов? – поднял глаза на деда Сергей.

– Каких таких долларов? Он чо, в своей Америке живёт? – выругался дед. – За пять столбов и моток проволоки таки деньжищи, мироед проклятый! Ох, и придёт Сталин, ох, и сунет им под хвост головёшку!

– Не придёт и не сунет. Не нужен он теперь никому.

– Как это не нужон! Этих гадов расплодилось – ступить негде! А ты говоришь, не нужон!

– Почему он должен этим заниматься, а не мы сами? Он что, палач? Почему мы ждём кого-то, кто за нас будет бороться?

– Дык…

– Дык придёт по нашей просьбе, даже не просьбе, а слезливой мольбе, сделает своё доброе дело, очистит нас от воров, грабителей, предателей. Пройдёт время, и мы забудем о его добрых делах. Хуже того, нечистая сила будет проклинать его как палача, убийцу, губителя всего святого, и ещё хуже: мы им будем подпевать и поддакивать в их гадких делах. Так что, будем звать Сталина?

– Я завсегда был за Сталина! – твёрдо высказался дед, и в голосе его была обида за того, с чьим именем он строил колхоз, шёл в атаки, восстанавливал израненное войной государство. Звучала и уверенность в их общем деле, уверенность, что и другие, кому дорога страна, не предали Сталина, не предали его идеи, которые сейчас затоптаны, оплёваны, но оживут и будут опять звать народ на подвиги. Вернутся тогда и счастье, и радость к народу, и почувствует он себя вновь хозяином страны, её защитником.

– Народу как плохо не жилось, а он завсегда защищал свою страну, – дед Матвей в прищуре всё повидавших глаз, как в фокусе, собрал всю свою жизнь, напряг память. – Кода тута зверствовал Колчак с чехами, потом всяки разны банды шлындали, и тода народ знал, куда ему идти. Наболело у ево на душе за всё время, пока над им изгалялись все, кому не лень – и помещики, и богатеи, зализанный писарчук и тот казал над мужиком свою брезгливость. Вот так жили.

– А сейчас живём не так? – краснота щёк выдала возмущение Сергея.