Штрафной удар

– Глушат, – отметил Андрей. – Надо перебежать дорогу и идти на запад, куда намечали.

– Парой побежим или все вместе?

– Давай рискнем парой. Наши увидят – поймут.

Группку шоферов скрывали две последние машины, и поэтому разведчики, согнувшись, выбрались на дорогу, выглянули из-за машины и, убедившись, что все шоферы смотрят вперед, двумя прыжками преодолели остаток дороги, юркнули в бурелом и ползком скрылись в зарослях. Только отметив, что все тихо, опять выползли к дороге. И вовремя. Ее стремительно перебежала вторая пара.

Они опять встретились и двинулись строго на запад, перекатами. По-прежнему летали самолеты, а с передовой иногда доносилась артиллерийская перестрелка. И тем не менее лес принимал в себя тяжкий натруженный гул. Кто бывал на войне, тот ошибиться не мог – шла мощная моторизованная колонна. Скорее всего танки вперемежку с бронетранспортерами и автомашинами. Она была еще скрыта сплошной стеной леса, но уже близка, от гула трепетали листья осин.

Разведчики теперь не перебегали, а ползли, осторожно, чутко прислушиваясь к каждому треску и шороху. Но гул все нарастал, и, когда неожиданно резко, словно совсем рядом фыркнул танк, они поняли, что дорога близка.

Матюхин поднял руку, приказывая остановиться, жестом подозвал Сутоцкого.

– Прикройте, выползу к дороге.

Он полз один, полз легко, успевая и прислушаться, и осмотреться, и даже принюхаться – чувства были обострены до крайности. Теперь он знал, что рядом проходит еще одна, не отмеченная на карте дорога, которая как бы вливается в другую, открытую ими раньше. И по этой дороге движутся самые дальние резервные части. Именно части – Андрей был уверен в этом. Противник решил сразу, одним броском перевести оставшиеся части к месту погрузки. Для этого он и затеял артиллерийскую дуэль, для этого пустил самолеты. Поэтому вдоль дороги прошли группы прочесывания. И то, что они были в полном боевом снаряжении, показывало – назад они возвращаться не собирались. На станции они погрузятся в вагоны и поедут дальше.

Дорога открылась сразу. Собственно, это была не дорога, а всего лишь просека. Вероятно, накануне этого марша саперы позаделали вымоины, кое-где наложили бревен, сделали настил, и теперь по нему шла и шла техника. Танки тянули автомашины и бронетранспортеры. Автомашины тянули пушки и кухни, а часть машин проходила по перегонному: передок второй лежал в кузове первой. Что ж… понятно. Пехота ведь пошла пешком, прочесывает…

Егор Грубый не обманул. Эсэсовцы следовали на погрузку. Но вот погрузятся они или нет?

Андрей вернулся, и все отошли в глубь леса, расстелили карту и стали держать военный совет. Просеки на карте не оказалось. Танкисты выдвигались явно из-за границы обведенного синей линией овала – видно, предыдущая разведка не слишком точно определила их месторасположение. Да и го сказать – такая махина, как танковая дивизия, могла и должна рассредоточиться на большей площади.

И только теперь подумалось: а может быть, и погрузочная площадка не одна? Может, танки грузятся и в других местах, а они об этом не знают? Эта догадка взволновала Андрея, но он сейчас же успокоил себя:

«Ну и что, если в разных местах? Скорее уберутся».

Как ни прикидывали ребята, а выходило, что к железной дороге они смогут выдвинуться только после того, как пройдут механизированные колонны. Ясно, что разрывов в них не дождаться: самолеты долго летать не будут. А без шумового прикрытия колонны могут выдать себя.

Андрей разрешил отдых по очереди. В относительном покое и тишине лучше думалось. Карта подсказывала, что впереди поднималась покрытая лесом высота. А Матюхин терпеливо коротал свою смену с Грудининым. У каждого свой сектор наблюдения, свои обязанности. Потом поспали и они, а колонна все не кончалась. Только далеко за полдень прогремели последние танки, и все стихло. Зато издалека слышались уже привычные выстрелы и пулеметная бестолочь. Теперь-то они знали, что к чему, и потому без особой опаски вышли к просеке, осмотрелись и пошли вперед, на запад, к железной дороге.

Высота оказалась вырубленной – внизу стояла лесопилка, и бревна, вероятно, легко скатывались вниз. С этой лысой, обезображенной высоты просматривалась и железная дорога.

По опушке они прошли к нетронутой стене леса, нашли густые заросли, и Грудинин, сняв сапоги, первым полез на высоченную сосну. После разведки местности влез на сосну и Матюхин. Слева виднелись узкие полоски полей. Правее виднелось большое село с приземистой церковью, выгонами, переходящими в луга. Прямо перед ними, в выемке между залесенными пологими скатами, проходила железная дорога.

В иное время она была бы незаметна, скрыта за лесом. Но, опасаясь партизан, немцы вырубили лес по обе стороны, и дорога лежала как на ладони. Уже через полчаса в сторону станции, возле которой грузились танкисты, прошел состав порожняка, а минут через десять от станции на юг проследовал эшелон. Впереди – закрытые красные вагоны, за ними платформы с лесом, с грузом, покрытым брезентом, и стоящими одна на другой машинами. Потом снова платформы с лесом и специальные крытые машины, украшенные свежей хвоей. Все правильно…

Часа через полтора прошел еще один эшелон, но часть платформ была замаскирована уже круглым лесом – вероятно, пиловочника не хватало, и немцы рубили лес прямо у погрузочной платформы.

Они наблюдали и слушали до самого вечера, и до самого вечера вдали слышались взревы моторов, стрельба, и до самого вечера время от времени проползали то порожняк, то эшелоны. Но порожняка было больше. Теперь сомнений не было – эсэсовцы действительно грузились и уходили.

В сумерки разведчики возвратились обратно и точно в двадцать четыре часа и в три часа ночи дали по две ракеты. Первая – красная. Вторая – зеленая.

Теперь им можно было забиться в чащобу, залечь и ждать наступления, чтобы выйти ему навстречу и доложить о выполнении обоих заданий: эсэсовцы выслежены, насадки проверены.

Но Матюхин помнил приказ командарма: если танкисты уходят – сигналить каждый день, вернее, каждые сутки. А это значило, что нужно проверять и проверять. Мало ли на какую хитрость может пойти противник. Вот почему, так и не дав ребятам отдохнуть, Матюхин опять перевел группу через просеку к лысой горе. Они постояли на опушке и услышали далекие пулеметные очереди. Немцы, кажется, обнаружили убитых Грудининым собачников и начали прочесывать лес. Однако Матюхина это уже не волновало.

На этот раз они отправились по опушке в сторону села, поближе к станции я месту погрузки.

Как и всякое порядочное село, и это огибала река – извилистая, тихая, с древними ивами по берегам, с куртинами берез и дубов на чистых, с крапинками поздних цветов на выкошенных лугах. От них уступом поднималась высота, по склонам которой шли разведчики.

Было тихо, покойно – ни выстрелов, ни гула моторов. Гафур вздохнул и сообщил:

– Воскресенье.

– На войне без выходных, – хмуро откликнулся Сутоцкий и тревожно взглянул на Матюхина.

В эти сутки Сутоцкий как бы сник, держался скромно и помалкивал, Андрей старался не глядеть в его сторону, и старшина чувствовал это жесткое отчуждение.

На северо-западных склонах высоты пошел разнолесок, сосны пропали. Тянуло прелью и грибами. Они попадались на каждом шагу – сытые, подбоченившиеся белые, красноголовые, ровные, как стрела, подосиновики. Иногда выпадали россыпи рыжиков и лисичек.

– Вам не кажется странной такая тишина? – спросил Матюхин у товарищей. – Даже погрузка не ведется.

– Воскресенье… – опять вздохнул Гафур.

– Ну и что?

– Так у них же всегда в воскресенье потише.

Матюхин задумался. Гафур прав – немцы дисциплинированно соблюдают воскресный отдых, особенно утренний: молитва, жирный завтрак, некоторое расслабление. Но позднее словно спохватываются и делают те дела, которые остались от недели. Делают быстро, четко, но как бы скрывая от самих себя работу, переводя ее в удовольствие.

– Что ж… подождем, пока они отдохнут.

К полудню на выгоне за рекой стали собираться солдаты, потом начали подъезжать машины. Стало шумно и крикливо. Появилась походная автолавка. Возле нее толпились солдаты, солнце засверкало на бутылках.

Начался солдатский отдых – с песнями, лихими выкриками и танцами Странно было смотреть на этот, словно бы и бесшабашный, но тщательно отрегулированный разгул: ни драк, ни пьяных, ни ругани. Все хоть и шумно, а очень-очень прилично и дисциплинированно. Лучшее место – старшим по званию, первый стакан пива или рюмка шнапса – им же. Должно быть, за это старшие по званию не замечали расстегнутых мундиров, закатанных рукавов – свобода на отдыхе есть свобода…

Машин становилось все больше, но гомон улегся, я отдыхающие немцы чинно расселись на траве вдоль давнего, видно еще колхозного, стадиона – на нем еще сохранились футбольные ворота. Конечно, офицеры уселись на принесенные, специально сколоченные, оструганные скамьи – солнце бликовало на них желтыми, масляными пятнами. Конечно, нашлись фотографы, которые уселись за обоими воротами.

За машинами уже прыгали футболисты в трусах и сапогах. Но матч не начинался Ждали, видимо, начальство.

Оно появилось как раз вовремя – футболисты вышли на разминку. Каждая команда бежала со своей стороны поля. Бледные, незагорелые – с левой половины поля, где зрителей было побольше, а смуглые – с той, где среди зрителей, пятная зеленый травяной фон черными выходными мундирами, сидели эсэсовцы.

Начальство подъехало с двух сторон и одновременно, как по команде, стало занимать свои места, серо-зеленое, армейское, – на одной стороне поля, шиковатое, со стеками, черно-белое, – на другой. Минуты ушли на приветствия и устройство, еще минуты – на сосредоточение внимания и проводы размявшихся команд. Судья, конечно же, плотный, с пучочком, дал свисток, и команды вышли на поле.

Что-то несерьезное проступало в этом так тщательно организованном матче. Странно было смотреть на людей в сапогах с широкими голенищами, мечущихся по зеленому полю, на зрителей, которые свистели, орали, иногда вскакивали и трясли над головой кулаками. Странно и непривычно. Может, и потому, что крики не умолкали и тогда, когда ничего особенного на поле не случалось. Зрители кричали потому, что им разрешили кричать, потому что так принято.

Начальство на обеих сторонах поля изредка косило по сторонам, словно прикидывая – не переходят ли зрители установленные нормы поведения, не пора ли навести порядок? Но все шло хорошо – кричали и свистели, стучали бутылками и консервными банками в строгом соответствии с установленными нормами, в рамках той дисциплины, которая предусмотрена для подобных зрелищ.

До стадиона от разведчиков, залегших на опушке разнолесья, было метров триста – триста пятьдесят, и они видели матч так, как видели такие же матчи в детстве, когда их, голоногих, загоняли на скамьи за ворота. Сутоцкий сразу же искренне увлекся игрой и даже вскрикивал, когда загорелые пробивались к воротам бледных – он по привычке болел за армейцев Гафур почти не смотрел на игру – не понимал ее. В его местах в футбол играли редко Матюхин сдерживал бешенство. Он вспоминал лагеря, игру сытых охранников, их полупьяные вопли. Матчи кончались экзекуцией провинившихся пленных. Возбужденные футболом охранники били с особенным упоением. Из наказанных выживали немногие…

И только Грудинин, отползший в сторонку, под куст жимолости, и наблюдавший за игрой и зрителями через оптический прицел, был собранно-спокоен. К середине первого тайма он подполз к Матюхину и доложил:

– Генералов там нет, но полковники…

– Оберсты? – почему-то резко спросил Андрей.

– Ну оберсты… Они имеются. Не пустить ли их в расход?