Планктон и Звездочёт

– На самом деле всем насрать, что чувствует китаец на берегу Припяти, – неожиданно серьёзно включился Тюлипин. – Всем нужно только продемонстрировать собственное «я», а не любоваться чужим. Короче, даже если бы твоя Матрица была возможна технически, – она никакого отношения не имела бы к глобальному разуму, от которого всем стало бы хорошо. Люди остались бы ровно теми же, просто не надо телефон в кармане носить.

– Есть принципиальная разница между совокупностью индивидуальных сознаний и коллективным разумом, – Валентин стоял на своём. – Вот представь, есть куча отдельных компьютеров. Если их подключить к серверу, это будет сеть. Это принципиально больше, чем куча отдельных компьютеров. Матрица, о которой я говорю – это люди, подключенные к единому серверу, объединенные в сеть. Они больше не думают, как отдельные люди. Это просто периферийные устройства, подключенные к серверу. Что сервер решит – то они и будут делать.

– Даже если рассмотреть вариант, что всё население планеты морально готово к переходу в Матрицу, – не соглашался Тюлипин, – люди просто не успеют настроить всего необходимого, чтобы каждый мог бы отключиться от реальности и заняться какой-то фигнёй в сети. А если он не будет отключаться от реальности – то какая тогда разница с нынешним миром? Сейчас тебе для выхода в сеть нужен, например, телефон, а через сорок лет не нужен будет. И в чем матричность? Матрица невозможна. У человечества ресурсов не хватит для полноценной Матрицы, а неполноценная развалится, как только какая-то более-менее значительная часть населения туда уйдет.

– Какие, к чёрту, ресурсы? Ты себе представляешь Матрицу из фильма? Не, совсем другое. Никаких терминаторов на гусеничном ходу… – доказывал Бордовских.

– Ну окей, все полезут в Матрицу, очень хорошо, – продолжал спорить Тюлипин. – А кто будет делать стулья, кто будет чинить водопровод, кто будет жарить яичницу? Супер-мега-роботы на матричном управлении? Ну то есть это как раз вероятно – будут какие-то чуваки сидеть в сети и управлять этими роботами. Но ведь есть куча дел, которые надо делать руками. А кто будет обслуживать серверы? Полуграмотные арабы или негры? А что мешает им воспользоваться ситуацией и тупо перерезать продвинутых европейцев, пока они блуждают по сети?

– Да ты не понял! – рявкнул Бордовских. – Совершенно не нужно всем лежать в ванночках с физраствором, как в фильме. Вполне можно ходить по улице, работать на заводе, вообще всячески функционировать. Но при этом быть подключенным к единому разуму человечества и выполнять именно те действия, в такое время и в таком количестве, как коллективный разум сочтёт нужным. Например, вовремя собраться и самим перерезать полуграмотных арабов или негров. Кстати, если подсоединить к коллективному разуму полуграмотных негров и арабов, то они не захотят никого резать. Потому что не будет больше ни негров, ни арабов, ни белых, ни чёрных. Даже баб и мужиков не будет, и всё к этому идёт – поэтому сейчас столько пидоров. Будет единое Человечество.

– Стулья будет делать тот, кто хорошо умеет делать стулья. Он будет делать именно такие стулья, какие нужны. Он будет делать именно столько стульев, сколько нужно, ни штукой меньше, ни штукой больше. Его не будет заботить, как продать свои стулья. У него даже не будет желания делать больше стульев и впаривать их тем, кому они на самом деле не нужны. Каждый будет знать, что ему делать, и не нужны будут никакие регуляторы вроде экономики, денег, рекламы и прочей херни, которой мы сейчас все занимаемся. Аналогично с водопроводом и яичницей. И каждая баба будет рожать две целых три десятых ребёнка.

– Почему две целых три десятых? – не понял Бронницкий.

– Чтобы население не убывало и не росло, должно быть две целых три десятых на бабу, – пояснил Бордовских.

– А давайте выпьем? – снова предложил Сидоров.

– Наливай! – согласился Валентин, а остальные сдвинули рюмки.

– Ну, с Новым годом! – поднял тост Тюлипин.

– С наступающим! А теперь ещё с третьей стороны зайду, – Бордовских с удовольствием опрокинул рюмку и аппетитно зажевал красной рыбой. – Я вот читал «Происхождение видов» Дарвина. Кстати, рыбка охрененная, очень рекомендую под водочку. Хочу сказать, что зубодробительная книжка. Я все мозги сломал, но прочитал. И вот, что я из этого понял: любой биологический вид стремится занять всё имеющееся пространство, максимально расплодиться, насколько позволяет место. А потом, когда место закончится, начинается внутривидовая борьба. Это базовый закон, хоть для бактерий, хоть для приматов. Его нельзя отменить, потому что это основной инстинкт: каждый капитан хочет стать майором, каждому бездомному хочется комнату, а у кого есть комната – хочется отдельную квартиру, и так далее… В общем, именно поэтому коммунизм и прочие эксперименты не получились.

– Да всё получилось, – разозлился Сидоров. – Если бы не эти сраные пиндосы…

– Не перебивай, пожалуйста! – Бордовских бесцеремонно прервал младшего лингвиста. – Так вот… единственный случай, когда не происходит внутривидовой борьбы – это когда происходит переход на следующий этап эволюции и множество одноклеточных становятся одним многоклеточным организмом. Ты понимаешь? Вот миллиарды бактерий в пробирке всегда будут адски друг с другом бороться, а в человеке такие же миллиарды клеток живут в полной гармонии. Это следующий шаг эволюции: многоклеточный организм. Внутри него не происходит внутривидовой борьбы между отдельными клетками. Мозг не борется с сердцем и печенью.

– Зато печень иногда борется с мозгом, – пошутил Бронницкий.

Сорокин уже давно молчал, иногда тряс головой и что-то бормотал по-английски. Предмет дискуссии явно не вписывался в его блочную картину мира.

– И у нас произойдёт так же: миллиарды людей объединятся в единое Человечество посредством прямой связи сознания с единым информационным пространством всех людей! Такой коллективный разум Человечества. И тут действительно наступит идеальное общество, как ни назови. От каждого по способностям, каждому – по потребностям. Наступает полный коммунизм, но только на совсем другом техническом уровне, новый этап эволюции.

– Я на такое не подпишусь! – задумался Бронницкий. – От меня же ничего не останется.

– А у меня тоже есть своя теория! – неожиданно вступил Сидоров. – Насчёт происхождения Вселенной. Я лично думаю, что наша Вселенная – капля на хрене Божественного Существа. Оно божественно поссало, произошел Большой Взрыв и образовалась наша Вселенная. Потом Существо божественно стряхнуло, и наша Вселенная начала расширяться…

– Это очень интересно, но дай мне закончить, пожалуйста! – взмолился Бордовских. – Что я говорил? Это всё произойдёт, конечно, за счет стирания личности. Разумеется, будут какие-то маргиналы, отшельники, которые не подключатся к Матрице, которые не захотят… Для них построят какие-нибудь резервации, например. Я скорее всего там окажусь, если доживу: буду кататься на своём «Урале» курам на смех. Но большинство людей уйдёт в Матрицу совершенно добровольно и даже не поймёт, что произошло. Поэтому я говорю, что через сорок лет закончится история людей и начнётся история Человечества.

Мужчины задумались: никто не ожидал таких вселенских тем на корпоративе. Пока все молчали, Валентин налил себе внеочередную рюмку и сразу же выпил залпом.

– И в принципе, мы всю историю к этому шли, вся наша история – это история объединения. Сначала люди небольшими племенами кочевали по планете, и большинство в лучшем случае знало пару соседних племён и понятия не имело о всех других людях. Потом мы всё время объединялись: в государства, нации, империи. Открыли Африку, Азию, Америку. Сейчас вот – глобализация, весь мир открыт, в каждой стране всё примерно одинаково, одна и та же хрень: «Кока-Кола», «Макдональдс», можно куда хочешь приехать и, если знаешь английский хоть немного, – общаться с местными.

– Как говорил товарищ Сухов: «Это точно!» – неожиданно высказался Сорокин.

– Но это ещё не всё… – продолжал Бордовских. – Коллективный разум Человечества – это, конечно, здорово, но… Понимаете, люди ведь вообще… Зачем хранить информацию на мясных носителях, которые спят, болеют, бухают, стареют и умирают? Можно ведь записать эту всю информацию, этот коллективный разум на более надёжный, даже вечный носитель…

– На такую большую чёрную дискету, как в «Космической Одиссее»? – Тюлипин вспомнил фильм Стэнли Кубрика, который Сидоров и Бронницкий в силу возраста не смотрели.

– Ну, например, – согласился Бордовских, ровесник Тюлипина. – Или на радиоволну, или даже на свет записать всё это коллективное сознание Человечества, чтобы оно вечно летело через Вселенную. И так мы станем Богом, ну или вольёмся в того Бога, который уже существует…

Валентина заметно развезло, глаза блестели… Планктон Антонович вспомнил, что у коллеги как раз был в разгаре бурный роман с французской сноубордисткой. В этот момент полуголая гимнастка упала с качелей на слона, и тот от неожиданности навалил кучу.

***

Под конец корпоративного праздника Планктон Антонович танцевал с Семёновой медленный танец: оркестр играл Scorpions. В гардеробе галантно подал пальто. Из здания гостиницы вышли вместе, но на дистанции, стараясь не привлекать внимания коллег. Матильда завела свой Lexus в бензиновом режиме, чтобы прогреть двигатель, и принялась счищать снег с машины, отвергнув услуги Бронницкого – девушка не подпускала чужаков к своему любимцу. Молодой человек не растерялся и очень удачно заскочил в продуктовый через дорогу, прихватил с собой пару бутылок шампанского.

Утро было поздним, хмурым и зябким. Планктон Антонович проснулся по привычке рано и уже час лежал тихо, стараясь не разбудить спавшую рядом женщину. Как ни странно, он неплохо себя чувствовал после вчерашней пьянки. В тусклом утреннем свете Бронницкий разглядывал интерьер маленькой съёмной квартиры: советские обои в цветочек, ламинированную мебель, утеплённые поролоном рассохшиеся оконные рамы, пузатый старый телевизор. Через щель под дверью балкона за ночь намело кучку снега.

Бронницкий вспомнил, как ночью Матильда страстно, на всю квартиру звала его по имени. При общей стройности фигуры у неё обнаружились неожиданно большая натуральная грудь, кубики пресса и три татуировки, причём одна большая, на спине, в виде крыльев. Узор из перьев анатомично вписывался в рельеф мускулатуры, переплетающей спину: когда мышцы напрягались, Бронницкому иногда казалось, что перья шевелятся. «А так ведь и не скажешь! В офис ходит вся такая скромная, в тёмных водолазках, как серая мышка, – подумал Планктон Антонович. – Интересно, она всех мужиков так громко по имени зовёт? Вот, наверное, соседи удивились!» Молодой человек беззвучно хихикнул.

Он медленно, стараясь не разбудить девушку, сполз с кровати: Семёнова громко всхрапнула. Бронницкий аккуратно запер дверь миниатюрного санузла, постарался как можно тише слить воду в унитазе и направился на тесную хрущёвскую кухню. Огляделся, открыл крохотную «Бирюсу»: решил приготовить завтрак, чтобы произвести на подругу хорошее впечатление, да и просто проголодался. В пустом холостяцком холодильнике обнаружилась пачка творога и несколько яиц. «Если найду муку и сахар, то можно сделать сырники! – подумал молодой человек. – Сырники нравятся женщинам. Мужчина, который готовит сырники, просто не может быть плохим».

***

После затяжных праздников офисный народ медленно приходил в себя. Работы не было, клиенты и внутренние заказчики ещё не вышли из спячки. Сорокин в своём отдельном кабинете-аквариуме читал Moscow Times, положив ноги на стол и периодически яростно ковыряясь в носу.

Тюлипин под конец новогодних каникул успел съездить в родное Кемерово, где встретился с одноклассниками, напился до потери сознания и чуть не опоздал на поезд. Его несли втроём, спешили, бежали и уронили лицом на перрон, но успели в последний момент забросить тело в вагон. Где-то по пути из кармана Дмитрия Владимировича выпал дорогой новый сотовый телефон, и Тюлипин сидел теперь за рабочим столом очень грустный и тихий, стараясь поворачиваться подбитым глазом к стене и лишний раз не привлекать к себе внимания.

Сидоров и Бордовских громко и сочно обсуждали подробности праздничных похождений, пьянки и каких-то женщин. Планктон Антонович их не слышал, уперев взгляд в экранную заставку на мониторе: треугольная заснеженная вершина возвышалась над азиатским городом. Мыслями молодой человек был где-то далеко: он вспоминал проведённые с Семёновой праздничные дни, новогоднюю Москву, бурный секс, бары, заснеженный Нескучный сад. Каждое утро, когда Бронницкий просыпался без Матильды, она засыпала его эсэмэсками: хорошо ли он спал, как себя чувствует, чем занят? Вот и сегодня молодой человек уже успел ответить на пару десятков сообщений, пока у Матильды не начался напряжённый рабочий день.

Планктон Антонович, как всякий хороший мальчик, конечно же всегда мечтал, что у него будет семья: жена, дочка и обязательно – собака. Бронницкий осознавал всю ответственность перед предками и понимал, что должен быть ещё сын Антон. Свои фантазии он старательно дополнял маленьким мальчиком, но образ получался каким-то размытым, ускользающим, а девочку он представлял вполне живо, с косичками и бантиками. Впрочем, для начала нужно было найти спутницу жизни: с этим у Планктона Антоновича как раз не ладилось.

Бронницкий, бесспорно, был интересным молодым человеком с хорошим гуманитарным образованием и неплохо подвешенным языком, симпатичным, вежливым и внимательным, к тому же с прекрасными карьерными перспективами: женским вниманием он никогда не был обделён. Тем не менее, ряд его романов и недолгих попыток сожительства закончились ничем. Планктон Антонович несколько лет назад съехал от родителей и снимал квартиру недалеко от метро Дмитровская, уже долгое время откладывая все премии и планируя накопить на первый взнос, чтобы в наступившем новом году взять наконец ипотеку: по мнению молодого человека, это должно было окончательно решить его проблемы в личной жизни.

Самая первая детская любовь пришла к Бронницкому в шесть лет, зимой последнего дошкольного года. Мальчик не выговаривал букву «р» и родители отвели его к логопеду, оказавшемуся крупной еврейской женщиной, проживавшей на соседней улице вместе с русским мужем и черноглазой дочкой Риточкой, пышной и кучерявой ровесницей Бронницкого. Дети стали много гулять вместе и у Планктоши возникло чувство: они катались с горы на санках, держались за руки и даже поцеловались. Юный Бронницкий мечтал, как они с Риточкой поженятся и она будет печь пироги, а он изобретёт и построит дом в виде облака, который будет летать по небу. Люди на земле будут смотреть вверх и не догадываться, что это не просто облако, а дом, в котором живут Планктон и Маргарита. Планктоша так размечтался, что даже рассказал о своих планах родителям и они долго смеялись, а отец стал доказывать, что летающий дом в форме облака построить невозможно. Планктоша спорил, спорил и горько плакал ночью от отчаяния.

Весной, когда Планктону Антоновичу почти исполнилось семь лет, у него случился острый аппендицит и неделю он провалялся в больнице: стало не до свиданий и домов в облаках. Все соседи по палате оказались мальчиками на несколько лет старше. В первые дни они изо всех сил старались рассмешить беспомощного Планктошу: рассказывали анекдоты, шутили и щекотались. Бронницкий смеялся, от смеха натягивались швы и он корчился от боли, а мальчишки, в свою очередь, смеялись над ним. Когда на третий день Планктон Антонович стал уверенно ходить сам, нянечки перестали кормить его на койке и отправили в столовую, где заклятые соседи отбирали у него самую вкусную еду. Планктоша ходил полуголодный, но никому не жаловался: ни врачам, ни нянечкам, ни даже родителям и Евдокуше, которые поочерёдно навещали его каждый день. К своему удивлению, он даже не плакал.

Домой Планктоша вернулся как раз к своему седьмому дню рождения, а на следующий день после праздника бабушка случайно опрокинула на стол чайник с кипятком, который обварил Планктону Антоновичу живот и ноги. Мальчик громко кричал от страха и боли, мама одной рукой снимала с него горячие мокрые колготки, а второй звонила в скорую. Мама попросила: «Да не кричи ты так громко! Не слышно!» И Бронницкий стал кричать тише, сам тому удивляясь, слыша свой крик как бы со стороны. Вместе с мамой они снова уехали в больницу на «скорой» с мигалками, всего на одну ночь, а потом Планктон Антонович долго лежал дома и ждал, когда заживут ожоги: было не до Риточки. Планктоша беспокойно спал, за ночь бинты часто сбивались, а ноги без кожи слипались между собой: утром их было ужасно неприятно расклеивать.

На время семейной трагедии между мамой и Евдокушей установилось хрупкое перемирие, и бабушка иногда приезжала ухаживать за Бронницким. В один из визитов она подарила ему дедушкины именные позолоченные часы марки «Луч» и его же Sheaffer с золотым пером. На обратной стороне часов была выгравирована надпись «П. А. Бронницкому от редакции газеты «Правда» 1968 г.» – молодой человек потерял их ещё в школе, а ручку – уже в институте, когда забыл на лекции по теории лингвистики. Он всегда страшно жалел об этих утратах.

Ожоги зажили, наступило последнее лето перед школой. Однажды на прогулке Планктоша подружился с Максимом из соседнего дома, на год младше. Мальчики стали гулять во дворе и на пустыре за домом, оставшемся от заброшенной стройки: когда-то вся перерытая бульдозерами, строительная площадка поросла кустарником и тонкими берёзками, а канавы и котлованы наполнились дождевой водой и заросли камышом.

Новоиспечённые друзья лазали по разбросанным железобетонным плитам и лестницам, ведущим в никуда, жгли костры из разломанных ящиков и паллет, ловили бабочек, стрекоз и лягушек. Можно было переплыть котлован на плоту, отталкиваясь палкой от дна. Можно было по очереди катать друг друга внутри катушки от кабеля. Можно было оторвать палку камыша, поджечь кисточку и выстрелить ей в воду из самодельного лука, представляя себя индейцем. Это было радостное время. Планктон Антонович часто возвращался домой, когда уже начинало темнеть – а темнело в июле совсем поздно, и Бронницкий думал о том, какой он стал взрослый, раз ему разрешают ложиться спать в полночь.

А потом началась школа и новая жизнь. Первого сентября после торжественной линейки Планктон Антонович задержался в раздевалке и потерял из виду свой класс. Какой-то старшеклассник увидел его, рыдающего, в коридоре и решил отвести в кабинет, но Планктоша от потрясения не смог даже вспомнить, в «А» он или в «Б», и зарыдал ещё безутешнее. Так юный Бронницкий узнал, что он – «бэшка». Планктон Антонович больше никогда не видел Риточку. Через много лет мама случайно узнала от общих знакомых, что её семья уехала в Израиль и Маргарита даже отслужила в армии. Вспоминая толстую кудрявую девочку из своего дошкольного детства, Планктон Антонович никак не мог представить её в форме, с оружием в руках.

В следующий раз крыло Амура коснулось Планктона Антоновича в восьмом классе, когда появилась новенькая Маша, правнучка известного революционера, чьи родители приехали в Москву на несколько месяцев в командировку. Отец девочки был влиятельным человеком из силовых структур, и Марию посреди учебного года взяли в класс без всяких проволочек. Планктону Антоновичу новенькая сначала не показалась особенно привлекательной, но девушке он приглянулся: в сквере рядом со школой Маша научила Бронницкого целоваться с языком. Планктон проводил одноклассницу до гостиницы, громоздкого мрачного здания сталинской эпохи, где девушка жила с родителями в двухкомнатном люксе. Маша задёрнула шторы, разделась и легла в постель.

Планктон Антонович стал регулярно провожать подругу домой после уроков. Днём Машины родители вечно отсутствовали и парочка могла часами изводить друг друга глубокими ласками, доходя до полного изнеможения. Несмотря на свою недетскую раскрепощённость, Мария упорно берегла невинность и формальное взаимное лишение девственности у подростков так и не состоялось. Планктон Антонович удивлялся, как Маша может часами целоваться и ласкаться с ним, так и не произнеся ни единого слова. Ему казалось, что в её голове не было ни одной мысли, только желания. Через несколько месяцев, когда командировка отца закончилась, Мария навсегда исчезла из жизни Бронницкого.

Он очнулся от того, что кто-то похлопал его по плечу.

– Планктон Антонович, о чём задумался? – спросил Бордовских. – Небось, о бабах опять думаешь? Обедать пошли?