Гроза над Цхинвалом

– Садись, – и дверца распахнулась.

– Сколько возьмете? – спросил Светлов.

– Сговоримся, – равнодушно ответил владелец «волги».

Остались позади здание-аквариум аэровокзала и толпящиеся вокруг него люди. По сторонам мелькали добротные дома, укрывшиеся за высокими заборами. Небо начинало сереть – ночь была уже на исходе.

– Дом творчества у нас неплохой, – сказал водитель, узнавший, зачем приехал в Абхазию его пассажир, и неожиданно закончил: – Только кормят там плохо.

Перехватил недоверчивый взгляд Олега и подтвердил:

– Правда, плохо. Я знаю.

– Что-нибудь придумаю, – пожал плечами Светлов.

– Для начала заедем ко мне и позавтракаем, – предложил водитель. – На сытую голову думается лучше.

Так Олег и познакомился с Нестором. Денег со Светлова за ту поездку Джикирба тогда так и не взял. Кстати, экономные молдаване добрались до Дома творчества только к вечеру следующего дня. На теплоходе…

Давно это было. В другом государстве, в другие времена, в другой жизни.

– Значит завтра уезжаешь? – спросил Нестор.

– Да, – подтвердил Олег.

– Не лучшее время выбрал, – вздохнул Джикирба. – Постреливают в Цхинвале.

– Там уже полтора десятилетия постреливают, – махнул рукой Светлов.

– И это правда, – не стал спорить Нестор. – И все равно не пойму, что тебя туда гонит?

– Смеяться будешь, – улыбнулся Олег. – Ладно, расскажу. Когда я был мальчишкой, жили мы в небольшом двухэтажном доме на восемь квартир. Телевизоров еще не было. Вернее, были, но мало у кого. В нашем доме народ небогатый жил, но дружный. Вечером собирали ребятишек, выносили фильмоскоп и прямо на стене дома смотрели диафильмы.

– Помню такое дело, – глаза Джикирбы заискрились весельем. – И у меня в детстве фильмоскоп был.

– Ну вот… С тех пор запомнилась мне одна пленка. Вернее, строки из нее:

Говорит сказанье нартов:
«Кто отважней всех отважных?
Витязей затмив отвагой,
Всех отважней – Даханаго.

Нестор продолжил:

Всадник доблестный в походе, —
Кто девицу в нем признает?
Серебрится грудь кольчугой,
Всадником скакун гордится.
На море – непобедима,
На земле – неукротима,
Как стрела – неотвратима
В битве грозной Даханаго.
Конь ее руке послушен:
Догоняющий отстанет.
Молнией в руке оружье:
Нападающий погибнет…»

– Именно так, – подтвердил Светлов. – Заинтересовался я, кто такие нарты. Ну а дальше все просто…

– О нартах и в наших легендах рассказывают, – напомнил Джикирба.

– А еще у карачаевцев, абазин, адыгов, балкарцев, убыхов, чеченцев, ингушей. Но в осетинском эпосе есть свои, неповторимые вариации. Во Владикавказе я уже был, теперь хочу поработать в университете Цхинвала.

– Ладно, тебе виднее, как поступать, – согласился Нестор. – Поездом поедешь? Это ведь долго.

– А что делать? – спросил Олег. – Самолеты туда из Сочи не летают. Придется трястись восемнадцать с половиной часов. Все лучше, чем на перекладных.

– Это верно, – вздохнул Джикирба. – Эх, оторвать бы руки тем, кто единую страну на куски растащил! А заодно и головы. Но хватит об этом… На вокзал тебя я сам отвезу.

– А как же твои питомцы? – спросил Светлов. – Не заскучают.

– Обидятся, – рассмеялся Нестор. – Ничего, я человек опытный, знаю, как к ним подлизаться.

Вот уже много лет Джикирба работал лаборантом в знаменитом на весь свет сухумском обезьяньем питомнике. Помнил и времена его расцвета, и страшные годы военного конфликта с Грузией. Тогда перепившиеся представители «титульной нации» стреляли ради развлечения по перепуганным животным. Трех визжащих от ужаса обезьян Нестор унес домой и сумел спасти от неминуемой смерти. Эти мартышки долго еще жили в питомнике, но так и не стали прежними веселыми и беззаботными существами. Похоже, люди забывают постигшие их беды быстрее, чем братья наши меньшие…

Поезд замедлил ход, потом дернулся и остановился. Олег посмотрел на часы. Похоже, Армавир-Туапсинский. Стоять здесь будет двадцать минут.

Он осторожно, стараясь не разбудить спящих соседей, спустился с полки, покинул душное купе, прошел по безлюдному вагону и вышел на перрон. Бывать на этой станции Светлову доводилось и раньше. Помнил он и краснокирпичную водонапорную башню, и одноэтажное здание вокзала. Построили его полностью симметричным – с путей оно выглядело точно также, как и с привокзальной площади.

На перроне никого не было, только зевающая проводница посматривала на нахохлившегося Олега.

– Не спится? – добродушно улыбнулась она.

– Да, – признался Светлов. – Еще и голова разболелась.

– У меня есть таблетки. «Кетанов», – сказала проводница. – Сильное средство. Могу поделиться.

– Буду очень признателен, – улыбнулся Олег.

Сергей Комов

Сергей открыл окно. Обычно днем, когда в Рокском тоннеле скапливалось множество автомобилей, дышать здесь было невозможно – пусть внутри машины нестерпимо жарко, все равно спертый воздух салона лучше, чем выхлопные газы, заполнявшие пробитый в горах ход. Тоннель строили с запасом: когда-то рассчитывали, что он будет пропускать две с половиной тысячи машин в сутки, но через него могло протиснуться и вдвое большее количество. Правда, тогда устаревшая система вентиляции не справлялась… Но сейчас машин в тоннеле было очень мало. «Девятка», чуть покачиваясь, мчалась по неровному асфальту, на котором кое-где виднелись выбоины от танковых гусениц, точно еще не зажившие царапины от когтей на коже.

Рокский тоннель возвели больше двадцати лет назад. Он считался одним из самых длинных в Советском Союзе, это был единственный путь из Северной Осетии в Южную, строили его всей страной, да тогда иначе и быть не могло. О ходе работ снимали репортажи, которые показывали в каждом кинотеатре перед сеансом. О скальную породу обломала бы зубы любая из тех машин, которые применяются, к примеру, при строительстве метро. Породу приходилось взрывать, продвигались на считанные метры. Шли сразу с двух сторон, в течение десяти лет, а когда осталось совсем чуть-чуть, то организовали сводный отряд – точно его посылали на штурм последнего бастиона врага, на вершине которого любой ценой надо установить знамя Родины. В этот отряд вошли лучшие из лучших, именно они и встретились в месте сбойки. Радости было столько, будто прорвали блокаду… Свершилось то, о чем мечтали не одно столетие! Ведь до появления тоннеля перевал приходилось преодолевать чуть ли не пешком, по горным тропам. Без поклажи на это уходил целый день, а если был какой-никакой груз, то дорога могла занять и несколько суток.

Сергей засек время, когда «девятка» въехала в тоннель, и бросил взгляд на часы, когда они оттуда выбрались. На все про все ушло менее пяти минут. Ему показалось, что они едут слишком быстро, но, посмотрев на спидометр «девятки», журналист обнаружил, что машина движется со скоростью всего-то около восьмидесяти километров в час. Почему-то в голову пришла мысль, что, хотя внутри и установлены камеры наблюдения, никто не стал бы штрафовать их за превышение скорости…

Проскочили пост миротворцев, установленный на выезде из тоннеля. Да, это была настоящая дорога жизни… Если ее разрушить, то Южная Осетия окажется отрезанной от России и никто не успеет прийти на помощь миротворцам, вздумай грузины напасть на осетин. А они не раз пытались это сделать. В девяносто первом на подходах к тоннелю едва удалось остановить грузинский «газик», до отказа набитый взрывчаткой. Похоже, его вел смертник. Иное объяснение придумать не удавалось. Надо ведь загнать машину в тоннель, выбраться из нее, добежать до выхода (а это, как минимум, с километр), подорвать взрывчатку, при этом не попасть в руки ни миротворцев, которые охраняют тоннель, ни осетин. Эти-то точно устроят самосуд над тем, кто перерезал дорогу жизни. Нет, это не версия, слишком все сложно. Когда камеры слежения зафиксируют, что кто-то бросил в тоннеле машину и бежит прочь, намерения беглеца сразу станут ясны. Его остановят, а может, и взрывчатку в машине успеют обезвредить. Взрывать должен смертник. Но тоннель построен с расчетом, чтобы выдержал девятибалльные сейсмические колебания. Пожалуй, и «газика» со взрывчаткой окажется мало, чтобы его разрушить… И все-таки, проезжая по тоннелю, Сергей невольно втягивал голову в плечи, мысленно представляя, как после мощного взрыва обваливаются своды, погребая под чудовищной массой обломков всех, кто в нем находится. Пять метров воздуха над головой, потом слой бетона, а над ними – километр горных пород: слишком много для надгробья!