Весёлое мореплавание Солнышкина

– Солнышкин! Аврал! В судне старого Робинзона пробоина!

Солнышкин вскочил на стол, потом на подставленную табуретку, раздвинул листья и увидел в потолочной доске дырку, из которой выстрелил сучок. Солнышкин сунул в дырку указательный палец, но табуретка вылетела из-под его ног, и он повис в воздухе. Палец ныл, как зуб, в который доктор залез буром, но Солнышкин держался. Робинзон нашёл сучок, завернул в кусок старой тряпки и подставил Солнышкину табуретку. Солнышкин крепко вколотил сучок в дырку кулаком и спрыгнул.

– Молодец, Солнышкин! – сказал Робинзон, и они сели допивать кофе, которого стало от дождя вдвое больше.

Буря всё усиливалась. Внизу трещали деревья, прыгали по сопке потоки. Сбоку, сквозь щель в стене, которую старый Робинзон не заделывал специально, посвистывал настоящий морской ветер, и теперь Солнышкину было так хорошо, как будто он потерпел кораблекрушение и вдруг оказался на острове, в гостях у настоящего Робинзона.

Глаза у него слипались, но он подошёл ещё к окну с подзорной трубой и посмотрел вниз. Океан бушевал.

На улицах города никого не было. Только у отделения милиции, под фонарём, приплясывали две какие-то странные фигуры. Издалека Солнышкин, конечно, не узнал Ваську и артельщика, которых лейтенант Борькин выгнал протрезвиться под бесплатный холодный душ. Солнышкин положил на место трубу, улёгся на шкуре и, хотя у него болел палец, уснул, как под хорошую корабельную качку.

Солнышкину снились жуткие вещи. Ему приснилось, что его прямо на ходу поезда вытряхивают из мешка. Он вылетает в окно, катится по скалам и с громадной высоты падает в зелёное-зелёное море. На лету он с треском цепляется брюками за нос какого-то корабля, выскальзывает из них, а сверху раздаётся голос: «Ай-ай-ай, молодой человек…»

Он приготовился ласточкой нырнуть в воду… и открыл глаза.

Над ним качал головой старый Робинзон: «Ай-ай-ай…»

Солнышкин сидел в глубокой дыре, оттого что доски под ним с треском провалились.

– Крепкая была качка, – сказал с улыбкой Робинзон и похлопал рукой по спинке топчана. – Видно, отслужил старина. Тридцать лет обеспечивал ночлег всем потерпевшим кораблекрушение. Ну, подъём, подъём!

Солнышкин вскочил, высунул в открытое окно круглую, как яблоко, голову и зажмурил глаза. Сверкало солнце, приплясывало море, свистели птицы, а под окном потихоньку булькали ручейки. Он оделся, схватил ботинки, мешок и направился к выходу. Но Робинзон надел на морщинистый нос очки и повернулся к нему:

– Куда?

– Искать пароход, – сказал Солнышкин.

– А этот тебе не нравится? – спросил Мирон Иваныч. – И команда получилась бы неплохая: Робинзон и Солнышкин!

Солнышкину очень не хотелось обижать старика. Он ещё раз посмотрел на штурвал, на иллюминаторы, на окно, обращенное к заливу, и вздохнул:

– Корабль что надо, да ведь он стоит на одном месте…

– Эх-хе-хе!.. – усмехнулся Робинзон. – Что верно, то верно. Всё на месте и на месте. Все уходят в море, а Робинзон живи один, волнуйся из-за них и шагай свои две мили в сутки!

Он подошёл к большому глобусу, к которому были прицеплены белые бумажные пароходики, повернул его, и пароходики тоже завертелись и побежали по голубым морям.

– Что ж, прикрепим сюда ещё один пароход, – сказал старик. – Пароход, на котором поплывёт Солнышкин.

Потом он остановился у полки, взял что-то с неё, положил в карман кителя и вместе с Солнышкиным вышел из этой удивительной хижины.

Привет Мирону Иванычу!

На каждом шагу Солнышкин поворачивал голову то влево, то вправо, потому что из каждого переулка то и дело раздавалось:

– Мирону Иванычу привет!.. Привет, Мирон Иваныч! А рота курсантов мореходной школы приветствовала его хором, будто старый Робинзон был сегодня именинником и одновременно командующим парадом.

Всё в городе после ливня было чисто, ярко и празднично. Пуговицы на кителе маленького сухонького Робинзона сверкали, как адмиральские ордена. Он переступал через дождевые лужи и весело помахивал всем рукой.

Вдруг из-за поворота кто-то закричал:

– Стойте! Стойте!

Робинзон и Солнышкин повернулись. По улице босиком шлёпал весь мокрый Васька-бич. Брюки у него были закатаны, в руках он держал раскисшие туфли, а с его чуба и длинного носа срывались громадные капли воды.

– Мирон Иваны-ыч!.. – заныл Васька. – Мирон Иваныч, помоги! Надоела эта тунеядская жизнь…

– Неужто? – удивился Робинзон.

– Ей-ей… – заплакал Васька.

– Чем же тебе помочь? – заинтересовался Робинзон.

– Дай мне хороший пароход!

– Так-так! – усмехнулся Робинзон. – Ну какой, например?

– Ну-у… – замялся Васька, – чтобы боцман подобрей, а компот побольше.

Васька забега?л то с одной, то с другой стороны. Солнышкин смотрел на него с презрением.

– Ну что ж, с превеликим удовольствием, – хитровато улыбнулся Робинзон и пошёл с Солнышкиным дальше.

Васька зашлёпал босиком сзади.

Они прошли по набережной мимо чугунного забора, мимо громадного памятника, с пьедестала которого двадцатиметровый красноармеец в будёновке трубил победу Красной армии на весь океан. Уже вдали поднялось важное океанское пароходство. И по улице, обгоняя друг друга, помчались на совещание капитаны, начальники и помощники начальников.

В это время из-за угла появился кто-то громадный и громогласно сказал:

– Батюшки! Вот это встреча! Мирон Иваныч, милый! Солнышкин отшатнулся и увидел капитана, который был в два раза выше Робинзона. А фуражка на голове у него была такая, что налезла бы на голову двум капитанам вместе.

– Батюшки! – повторил капитан и стал трясти руку старому Робинзону.

– Евгений Дмитриевич, дорогой, так мы, кажется, вчера виделись, – улыбнулся Робинзон. – Даже точно виделись.

– Неужели? – удивился капитан.

– И тут состоялся разговор, при котором Солнышкин весь взмок, а чубчик у него застыл от волнения.

– Евгений Дмитрич, вы помните топчан в каюте старого Робинзона? – начал старый инспектор.

– Конечно. Как же, как же! Разве можно забыть?! – воскликнул капитан и вскинул руки, сверкнув золотыми нашивками. Мужественное лицо его стало добрым и внимательным. – Да, да! Я ещё провалился тогда. И подзорную трубу помню. Я ведь в неё увидел мачты своего парохода! А помните, как я затыкал пальцем дырку от сучка в вашем потолке? Помните? – И он захохотал. – Я тогда чуть не проткнул пальцем крышу!

– Ах, Евгений Дмитрич, – лукаво сказал Робинзон, – конечно, помню. А сегодня на этом месте спал ещё один мореплаватель и смотрел в подзорную трубу на мачты вашего парохода…

– Серьёзно? – спросил капитан.

– Конечно, – развёл руками Робинзон, – конечно. – И он показал глазами в сторону Солнышкина.