HOMO CARCERE. Человек в тюрьме

Фактически он прав. Феназепам, который я купил ещё перед судом – по сути, совершенно случайно – и распихал в карманы, помог мне на первых порах удержаться на плаву сознания. Не знаю, справился бы мой мозг без этих таблеток с новой окружающей действительностью. Препарат меня оглушил, размыл рамки происходящего и сгладил извращённость реальности. Притопил внутреннюю боль, позволил совершать какие-то необходимые автоматические действия. Чтобы время от времени выныривать на поверхность в мутной слизи наступившего кошмара и делать пару глотков воздуха. Чтобы продолжать дышать.

Поэтому я не спорю, ребятам виднее. Главное сейчас, что в хате не какое-то сборище монстров, а вокруг меня люди, всякие, осуждённые по самым различным статьям, но люди. Можно сказать, обычные.

Вот, например, на соседних нарах дед Ваня, хрестоматийный пожилой мужик, чем-то неуловимо напоминающий мне моего отца. Простой, хозяйственный, «от сохи», ещё той, советской закалки. Ему 65 лет, а история его поистине удивительная. Он сидит за убийство по 105-й и, единственное, о чём сожалеет, что может не успеть понянчить внучат.

Пятнадцать лет назад, они с коллегами по работе – вчетвером – поехали в очередную командировку. Как водится, вечером завалились в какое-то кафе посидеть, отдохнуть. Во время одного из перекуров, зацепились в перепалке с другой компанией таких же подвыпивших ребят. Слово за слово, всё закончилось дракой. В какой-то момент увидели, что один из оппонентов не дышит. Недолго думая, скинули труп в овраг и на следующий день из города улетели. Дальнейшая судьба четвёрки сложилась по-разному. Один уехал за границу, второй умер через пять лет после инцидента, третий загремел в психушку, видимо не справившись с произошедшим, а дед Ваня жил себе потихоньку, работал, ждал появления внуков. И вот, через пятнадцать лет после той драки, один из фигурантов, тот, что коротал оставшиеся дни в дурдоме, вдруг разоткровенничался настолько, что наши доблестные служители закона возбудили дело. Следователя не смутила ни давность, ни текущее состояние заявителя: материалы подняли из архива, стряхнули с папок пыль и пустили в производство. Понятно, что в этот момент дед Ваня был уже обречён. Его быстро взяли «под белы ручки», впаяли шесть лет и отправили на соседние со мной нары.

– Одного-то успел понянчить, – доверчиво говорил он мне. – А вот внучку нет. А так хочется. Сам пожил, детей поднял, а вот с ней не успел, да и боюсь, что не успею, кто знает. А чего ещё-то желать, Виталя? Чего ещё?

Я смотрел в его открытое, «крестьянское» лицо и меня поражала простота и в то же время глубина высказанных им фраз. В заключение начинаешь совершенно иначе относиться ко времени. Каверзная, страшная субстанция – время. Невидимый, но осязаемый тёмный спрут с тысячью щупальцев, которые с чавканьем присасываются к твоему мозгу, извлекая из тебя целые куски жизни. В стенах камеры время течёт совершенно не так, как на воле.

Пребывая в заключении, я перечитал очень много «умных» книжек. Было любопытно (несмотря на окружающие обстоятельства) примерять такие советы на моё текущее местопребывание.

Например: «На всякий случай скажу: никогда не бывает слишком поздно — или, в моём случае, слишком рано, быть тем, кем хочешь быть… Можешь меняться или оставаться прежним. Тут нет никаких правил». Цитата из Йэна Ашера («Человек, который продал жизнь на Ebay»), который в свою очередь декламирует фразу из фильма «Загадочная история Бенджамина Баттона».

Актуально, учитывая какие перипетии случались со временем в этой фантастической постановке. Потому что, еще раз – в тюрьме время течёт по-особенному. И теория относительности в этом случае ни при делах. Дело в восприятии арестантом нового усечённого пространства. В искривлении прежней парадигмы такого восприятия. В ненормальности окружающих законов, как на холстах Сальвадора Дали.

После слов деда Вани я немедленно вызываю из сознания образ моей дочки Павлы и сразу же начинаю задыхаться от чувств. «Всё ради неё, – думаю я. – Моя жизнь только в ней».

Дед Ваня коротко вздыхает. В его глазах – тихая затаённая грусть.

– Может, успею всё-таки, – произносит он совсем тихо, но я слышу в его словах только обречённость.

Наш разум сопротивляется настоящему.

Несмотря на ту самую обречённость, у каждого – в своей собственной степени – мы, сокамерники, ведём себя порой парадоксально. Возможно, это неявная защита организма на физиологическом уровне. Мы отпихиваем подальше навязанные ограничения, стараясь вести себя естественно в предложенных обстоятельствах. Мы непроизвольно цепляемся за осколки обычности. Мы травим байки и иногда смеёмся над ними до самого утра. Будто, мать вашу, мы собрались посидеть в гараже за бутылочкой с крепкой. Защитная реакция. Не более того.

Мы шутим, мы балагурим, мы прикалываемся.

– Ты смотри там, – шепчет мне Макс, страшно округляя глаза. – Дедок-то не простой, «стопятый». Зенки зажмуришь, а утром не проснёшься, пришьёт.

Я отпихиваю его рукой – вот балабол!

Но, словно подхватывая правила игры, после пробуждения, окликаю деда Ваню, который уже шуршит по хозяйству в хате.

– Спасибо, Петрович, за то, что даёшь пожить.

Дед, ухмыляясь, крякает и машет рукой: ну что взять с дурачков?

Ближе к вечеру Валя Эргарт, молодой ещё парень, напяливает на голову смятую в треугольник подушку. Удерживая её в равновесии, он пытается заложить ладонь «за лацкан» и чеканным шагом идёт по хате.

– Я Наполеон, – заявляет он, высокомерно оглядываясь по сторонам. – Бонапарт, бля. Я тут главный! И буду командовать парадом! Всем ясно?

Всем ясно и все ржут. Почему-то тут очень хорошо заходят незатейливые шутки. Стоит кому-то хоть «отчебучить», и все покатываются с нар от смеха. Ещё один признак квазисвободы: мы будем смеяться, а не плакать.

Эргарт сидит по 158-й: кража. Причём у него вторая ходка. Удивительно, а так и не скажешь. Нормальный парень. Понимающий. Позитивный.

– Всё нормально будет, – поддерживает он меня. – Всё пройдёт, пройдёт и это.

И он так ко всем. Подбодрит, подскажет, поможет.

Иногда Эргарт начинает петь. Ужасно фальшиво и, судя по всему, какие-то самопальные песни.

– «…И тя-я-я-я-нется срок,

– скрипуче выводит он, встав в позу Карузо.

– Уходит в песо-о-ок.

С собой забирая года-а-а-а…

Я так одино-о-о-о-к

У трасс и доро-о-о-о-о-г

Мне так не хватает тебя-я-я-я-я…»

Восприятие запертых с тобой в одном помещении людей, обостряется. Ты начинаешь замечать то, на что не обратил бы внимания в обычной жизни.

Например, я вижу, какие по наивному добрые глаза у Алишера. Данный факт никак не вяжется ни с остальной внешностью парня, ни уж, тем более, с причиной его заключения. Алишер бывший спецназовец. Команда Альфа. Спецподразделение при ОМОНе.

Осуждён по 163-ей за разбойное нападение. Причём, он какое-то время скрывался от правосудия в Грузии, но по ряду обстоятельств ему пришлось вернуться на родину, в Осетию, где его и повязали.

Добродушный здоровяк, самозабвенно рассказывающий нам легенды про свой род, фантастические фольклорные осетеинские истории и свято верящий в эти сказки.

Ну как? Какой ещё вооружённый налёт? Что за параллельная реальность?

Часто дискутируем ещё с одним моим сокамерником, с которым мы «в теме». Его фамилия Росляков, на воле он числился начальником Волоколамского стройнадзора. Принимали какую-то ГЭС, не достроили на двадцать лямов, но ему вменили пятьсот миллионов (сметная стоимость всего объекта). Почти «коллега».

Интеллигент, отец двоих детей, интеллектуал. Начитан, вежлив, самодостаточен. Мне всегда интересно общаться с такими людьми. Мы с Павлом Андреичем главные книгочеи в хате. И порой засиживаемся за разговорами допоздна.

Андрей Садыков, мальчишка-программер, несостоявшийся хакер. По глупости своей «погоревший» на первом же деле. Компьютерный гений, сумевший взломать базу Сбера, и додумавшийся выставить её на продажу на одном из сайтов. Воистину, бытовая недалекость некоторых гениальных людей настолько же весома, насколько и их талант. Теперь Андрюшкой занимается Главное Следственное Управление Российской Федерации. Которое предпринимательские навыки Садыкова расценивает соответствующе своему безжалостному реестру.

Кстати, не раз и не два слышал и от адвокатов и заключённых, что московские суды – самые жестокие. Адвокаты всеми правдами и неправдами стараются «увести» дело из столичной юрисдикции. Хотя бы в область. Московские суды «лепят» по максимуму за очень редким исключением. Аналогичные процессы где-нибудь в Омске и в Москве – две большие разницы. В столице никакого снисхождения обвиняемому. Карающий меч правосудия не знает пощады. Вот ещё один выверт системы. О какой компетентности, а главное, справедливости может идти речь? Схема работает на государственном уровне. Все всё знают и все всё понимают. Вопрос в том, что тех, кто создал эту инквизиционную машину, такое положение дел устраивает. Потому что поддерживает их интересы. Неугоден – проследуй за решётку без шанса на оправдания. Удобно? Ещё бы!

И что пугает больше всего – тенденция к закручиванию гаек. Мы добрым шагом маршируем в средневековье. Пытки уже чуть ли не поставлены на конвейер, серые личности шныряют вокруг нас, принюхиваясь и выискивая неблагонадёжных. Осталось узаконить современную Супрему – наделить полномочиями людей в чёрных тогах и с капюшонами на головах. Добро пожаловать в правовое государство! И в общество гражданских свобод!

Я пытаюсь намылить тело. Время в душевой ограничено. Десять минут на всё про всё. Раз в неделю. Из гуся хлещет почти кипяток, никто не станет заморачиваться и подбирать тебе водичку с комфортной температурой. Я только что ошпарился, кое-как намочив свои чресла, теперь сную обмылком туда-сюда по коже. Тяжёлый пар застит глаза. Надо ведь ещё как-то смыть мыльную плёнку с себя и не обвариться. И умудриться вымыть голову. Десять минут. Раз в неделю.

После душевой нет ощущения чистоты, словно ты не помылся, а прошёл этап санитарной обработки. По большому счёту, так и есть.

После того, как мы вваливаемся в хату, розовые от экзекуции, узбек Дастан, вдруг неестественно, рывком, опускается на скамью. Глаза его тухнут, потом закатываются. Ребята, те, кто находился рядом, подскакивают, не дав телу сокамерника распластаться по полу.

– Перегрелся, удар тепловой, – бормочет Валя, пытаясь растормошить Дастана, но руки того безвольно висят, а кожа лица начинает приобретать пепельный оттенок.

Другие парни подскакивают к тормозам и начинают колошматить что есть силы.

– Помогите, суки! – срывает голос Валя. – Человеку плохо!