Люди, ангелы и микросхемы

– Не пойму, тебя раздражают их политические решения или их облик? – издевается Рени, и Туке понимает, что продолжать разговор не имеет смысла. Да он и не хочет продолжать, не знает, о чем говорить. Не знает, зачем в действительности наорал на Эмби.

– Эй, с тобой все в порядке? – спрашивает Рени, став серьезной.

– Наверное, мы просто либо слишком много работаем, либо слишком много отдыхаем, – говорит он.

– Так возьми отпуск, – говорит Рени и начинает строить планы о вечеринке, запланированной на ближайшие выходные.

«Эта квартира слишком большая, чтобы жить в ней вдвоем», – думает Туке, вспоминая квартиры, которые видел во время своих прыжков в прошлое. Потом он вспоминает первое неписанное правило хронографа: «Прошлое развращает». Поэтому в год происходит не больше трех-четырех прыжков. Поэтому хронографов так много. И поэтому каждый из них занимается чем-то одним. Насчет последнего всегда идут споры. Хронограф привязан к своему промежутку прошлого. Привязан к героям. Он знает детали, подмечает мелочи. Нейронные реконструкции пестрят подробностями. В последние годы небожители пытались изменить этот порядок, решив, что будет лучше, если хронографы будут меняться своими временными отрезками.

– Так будет лучше для хронографов, – заверяет прессу небожитель по имени Шук.

– Откуда вы знаете, что хорошо для хронографа, а что нет? – спрашивает его в прямом эфире Луиза Белоу, возглавляющая отдел хронографов.

– Согласно отчетам психологов… – начинает небожитель Шук, но Луиза обрывает его и спрашивает, откуда психологи знают, что хорошо, а что нет для людей, которые прыгают в прошлое. – Ну, на то они и психологи, – снисходительно улыбается Шук.

– Пусть хоть один из них придет к нам в отдел и прыгнет пару раз в прошлое, – говорит Луиза. – Тогда, возможно, они и смогут что-то понять о хронографах. Не раньше.

Интервью становится бомбой, демонстрацией превосходства средних ярусов над небожителями. Его крутят по всем каналам. Оно пользуется спросом в низах. И каким же становится ответ небожителей? Запрет трансляции? Провокация? Дезинформация? Нет. Они просто ставят на повестку дня вопрос о том, чтобы вознести отдел хронографов на пару ярусов выше, сделать их самыми низкими небожителями. И пусть закон на первом слушании терпит крах, никто не дает гарантий, что через пару лет средние уровни не лишатся отдела хронографов. И так с небожителями всегда – если они не могут что-то понять, то пытаются доказать, что это неважно, а если доказать не получается, то они просто забирают соперников к себе, и противник становится союзником.

– Интересно, что будет с нашим браком, если это случится? – спрашивает жену Туке.

– Так ты поэтому в последнее время такой нервный? – хитро прищуривается Рени. – Боишься потерять меня?

– Нет.

– Значит, мечтаешь сбежать?

– Я серьезно.

– Я тоже… – она обнимает его за шею и несильно кусает за щетинистый подбородок. – Тебе нужно побриться, – говорит Рени и ставит в пример их общего друга Клифтона Андерса, частично избавившегося от волос на теле, заплатив в кошерном салоне за процедуру, которой подвергают себя все небожители. У Андерса остались ресницы, брови и коротко постриженные жидкие светлые волосы на голове. Все остальное кануло в небытие. – Выглядит очень эротично, – говорит Рени.

– Выглядит так, словно скрестили жабу с крысой, – говорит Туке.

В комплексе «Galeus longirostris» нет ни крыс, ни лягушек. В мире вообще осталось мало животных, и если бы не синтетические продукты питания, то люди давно стали бы есть друг друга, как это случилось на нижних ярусах в первом жилом комплексе «Hexactinellida». С тех пор нижние ярусы получили название Ад.

В «Hexactinellida» жило около миллиарда человек и времена те канули давно в небытие, но некоторым нравится вспоминать о тех событиях. Туке слышал, как Луиза Белоу использовала историю «Hexactinellida» в споре с небожителями, отстаивая право хронографов оставаться на средних ярусах. Но остаться хотят не все. Это как желание некоторых избавиться от волос на своем теле. Когда ты небожитель – это норма. Когда житель средних ярусов – странность. Ну а если ты в Аду – то это отклонение.

– В стране слепцов и одноглазый – калека, – говорит Клифтон Андерс о таких людях.

– По-моему, это звучит немного не так, – говорит Туке.

– Услышал это в прошлом? – смеется Андерс.

Туке не понимает шутки, но Рени уже смеется вместе с их другом, и ее подруга и еще пара их друзей… Смеется даже Нова Арья, которая работает вместе с Туке. Она такой же хронограф, как и он, только специализируется на более позднем историческом периоде. Ее последняя нейронная реконструкция рассказывала об инках и человеческих жертвоприношениях. Когда Нова говорит о проделанной работе, то Клифтон Андерс тут же вспоминает комплекс «Hexactinellida». Его шутки об инкарнации жрецов в комплексе веселят всех. Смеется и Нова Арья.

– Сейчас людей так много, что все эти жрецы растворятся в обществе, как капля в море, – говорит Туке, стараясь не налегать на синтетический псилоцибин.

Шумная компания оживляется, пытается вспомнить, сколько всего в мире жилых комплексов класса «Animalia». Рождается какой-то непонятный спор. Кто-то хвастает, что был под нижними ярусами платформы «Galeus longirostris».

– Технические полости кишат крысами! – кричит Клемент Алев, который работает вместе с Рени в органах правопорядка.

Нетрезвая компания оживляется.

– Кто-нибудь пробовал настоящее мясо?

– Синтетика стала уже не та.

– Кто-нибудь сверните мне еще один косяк!

– А почему мы никогда не пользуемся нейронными наркотиками? – спрашивает как-то не к месту Нова Арья.

Все смолкают. Почти все. Нова Арья мнется, сжимается, краснеет. Девушка, которая прыгает в прошлое, видит, как приносят в жертву людей, не может вынести критику друзей.

– По-моему, это как-то неправильно, – вступается за коллегу Туке. – Чего вы на нее накинулись? Синтетический псилоцибин тоже запрещен, но его здесь целые горы. Алкоголь, сигареты, кокаин… Черт, да нам всем и без нейронных наркотиков уже грозит срок, если сюда нагрянут представители служб правопорядка…

– Мы уже здесь, – хмуро говорит Клемент Алев.

Все нервно смеются. Почти все. Рени отводит Туке в сторону и спрашивает, как давно он спит с Арья.

– А как давно ты спишь с Клифтоном Андерсом? – спрашивает Туке.

Они расходятся, решив, что в этот раз лучше засчитать ничью. Тем более что большинство этих романов начинаются и заканчиваются в нейронных социальных сетях, так что фактически причин для ссоры нет.

– Я слышала, что у небожителей подобные контакты вообще заменили воскресные посиделки, – говорит Нова Арья. – Они собираются все вместе, включают нейронный модулятор и…

– Ага, теперь понятно, почему внешне они все выглядят такими стерильными, – говорит Клемент Алев.

– А кто-нибудь вообще занимался хоть раз сексом с небожителем? – спрашивает Рени. – Я имею в виду настоящий секс, не нейронную программу или социальную сеть, а глаза в глаза, кожа к коже. – Она обводит друзей нетрезвым взглядом и вспоминает Лею, о которой рассказывал ей Туке. – И вот сейчас я сижу здесь и спрашиваю себя, – машет рукой Рени, – если бы мой муж переспал с небожителем, как мне к этому нужно было бы отнестись? Ревновать или гордиться?

– И ревновать, и городиться, – говорит Клемент Алев.

Рени смотрит на него как-то растерянно, затем фыркает презрительно и уходит куда-то прочь, благо в этой огромной квартире не так сложно спрятаться ото всех, сбежать. Туке рад, что она ушла. Рени не любит музыку, а на песни прошлого у нее вообще аллергия. Но сейчас Туке хочет именно этого. Музыка помогает отвлечься. Особенно когда ты знаешь, откуда она, кто ее создал и как. Музыка становится чем-то личным. Редко, конечно, работа становится жизнью, но в случае с хронографами это норма.

Нова Арья живет инками и человеческими жертвоприношениями, а Туке – музыкой и песнями второй половины двадцатого века. Хотя первая половина ему тоже нравится. Музыка первой половины похожа на ребенка, который взрослеет, становится подростком и расцветает ко второй половине, чтобы потом зачахнуть, но последнее было проблемой всех хронографов – видеть рождение и знать, какой будет жизнь и какой смерть. И чем чаще хронограф прыгает в прошлое, тем менее реальным кажется ему настоящее.

– А что если в то время как мы наблюдаем за прошлым, кто-то из будущего наблюдает за нами, потому что мы для них тоже прошлое? – любит спрашивать Нова Арья.

Никто не воспринимает ее всерьез. Реальность монолитна. Будущее не наступило, а прошлое – это лишь эхо. К тому же ученые убедили всех, что время и материя нераздельны, нерушимы. Прошлое – это всего лишь фильм, который можно перемотать вперед или назад, но нельзя войти в контакт с персонажем, потому что он не одушевлен. Вы можете хоть тысячу раз поздороваться с любимым персонажем, хоть голос сорвать, пытаясь докричаться до него – реакции не будет. Так и прошлое – всего лишь след, эхо. Каждый хронограф знает это. Знает и Нова Арья, но любит поговорить о парадоксах, где настоящее, эхо которого они изучают сейчас, становится для кого-то в будущем прошлым.

– Может ли эхо иметь свое собственное эхо? – спрашивает Нова Арья, закинувшись следующей порцией синтетического псилоцибина.

Туке тоже не брезгует психоделиком. Вот только он не ищет ответ на вопросы о том, есть ли у эха эхо. Впервые он начинает принимать псилоцибин, потому что ему интересно просто попробовать, понять чувства людей из прошлого, за которыми он наблюдает.

– Ну если ты так это себе представляешь… – говорит Луиза Белоу, когда ей становится известно о странном увлечении одного из сотрудников.

Она будет наблюдать за работой Туке пару месяцев, а затем сама даст ему адрес, где он сможет связаться с одним из представителей банды «Двухголовых драконов». Девушка скажет, что ее зовут Анакс, и будет держаться так, словно является центром мира. Их встречи будут проходить в прослойке ярусов, разделявших центральные и нижние части комплекса.

– Мне плевать, кто ты, плевать откуда, и как ты достаешь деньги, – скажет Анакс, как только они представятся. Вернее, представится она. Имя Туке ей станет известно лишь на третьей встрече. Да и то, лишь потому, что Туке будет заказывать большую партию.