Вариант

– Что у них с Калецией? – спросил сенатор, кивнув в сторону дверей.

– У них… – загримасничал от боли писец, в то же время пытаясь усмехнуться. – Хи-хи…

Крон оттолкнул от себя писца. Слушать дальше не было необходимости. По ухмылке писца все было ясно.

– На сегодня ты свободен, – объявил сенатор. Писец, поминутно кланяясь и благодаря, исчез

со двора. И тут же из дверей печатни стали выскакивать заспанные стражники, на ходу застегивая доспехи и приветствуя сенатора. Крон пересчитал их взглядом, затем махнул рукой, отсылая домой. Когда дверь на улицу захлопнулась за последним стражником, он расслабленно опустился на ступеньки.

– Садись, – предложил он Гирону.

Мастер молча сел рядом.

– Мне бы не хотелось, чтобы мое хорошее отношение к тебе изменилось, – просто сказал Крон и положил руку на колено Гирона. – Но в последнее время я не узнаю тебя. Раньше у тебя не было ничего, кроме рваной туники и массы идей в голове. Я дал тебе звонды, и половину своих идей ты смог воплотить в жизнь – подарил Пату производство бумаги, печатный текст… Но это и все. Обилие звондов притупило твои мысли, ты перестал работать головой, а теперь не хочешь и руками. Ты увлекся женщинами и вином – у тебя сейчас все есть. Нет только идей в голове.

Сенатор встал и отряхнул тогу.

– Мой тебе совет на прощанье – работай. Мне будет искренне жаль, если твоя светлая голова, способная столько дать для усиления могущества и расцвета Пата, сгинет в кабаках в окружении низкосортных гетер. Поэтому, ради нашей дружбы и уважения к тебе, я сделаю все, чтобы этого не случилось. Вплоть до того, что оставлю на тебе одну рваную тунику.

Крон повернулся и пошел прочь. У самых дверей он остановился и поднял в прощальном приветствии руку:

– Я дал твоей голове пищу. Работай!

К зданию Сената Крон подошел как раз в то время, когда жрец-прорицатель начал жертвоприношения. Меж колоннами в ожидании начала заседения небольшими группками стояли сенаторы и парламентарии. Внизу, перед ступенями в Сенат, расположились телохранители и рабы. Крон отстегнул короткий меч, передал Атрану и, оставив его в толпе, сам поднялся по ступеням.

«Немногие же явились в Сенат после празднества», – отметил Крон про себя. Впрочем, ничего серьезного сегодня не предвиделось. Консул должен был подвести итоги Севрской кампании, а казначей Сената отчитаться о расходах на триумф Тагулы.

Господа сенаторы и парламентарии обсуждали прошедшие праздники. Крон медленно шествовал между группами, отвечая на приветствия знакомых и разыскивая глазами Артодата. Политических разговоров никто не вел, искусства тоже не касались. Говорили в основном о том, кто, как, где и с кем провел праздники, у кого чем угощали, кто сколько выпил, о женщинах, ристалищах, лошадях. Грубые шутки, претенциозно именовавшиеся здесь подвигами, наподобие таких, как украсть одежды у купающихся в термах и устроить из них погребальный костер, привязать дико орущего овцекозла на самый верх триумфальной стелы, прыгать по деревьям и крышам, вдребезги разбивая черепицу, свои и чужие головы, – считались здесь в порядке вещей, и в них принимали участие люди всех возрастов и положений, начиная с простолюдинов, граждан первого поколения, не имеющих прав голоса, и заканчивая высокопоставленными аристократами, чьи родословные корнями своих генеалогических древ уходили к основателям Пата. Временами то из одной группы, то из другой доносился взрыв дружного смеха – политические противники с юмором обсуждали свои и чужие промахи во время «подвигов». Трудно было поверить, что эти добродушные, веселые люди, беззлобно подтрунивающие друг над другом, в Сенате превращались в заклятых врагов и, тыча друг в друга указующими перстами, выливали на головы соперников ушаты словесных помоев. Иногда дело доходило даже до побоищ седалищными подушками и кулачных потасовок между группировками приверженцев – оружие сдавалось у входа в Сенат, – но за стены Сената дрязги и распри старались не выносить, сохраняя у рядовых граждан хотя бы видимость единства республиканского правительства. Что, впрочем, не исключало устранения при помощи яда или кинжала особо неугодных, маскируемого под разбойничье нападение или гурманское пристрастие к грибам и крабо-устрицам, среди которых попадались ядовитые.

Артодата Крон нашел в группе сенаторов, окруживших заику Бурстия и весело пародирующих его заздравную речь на пирушке в доме Краста. Крон вставил пару остроумных фраз в разговор, а затем, мягко взяв Артодата под руку, неторопливо отвел его в сторону.

– Не делайте постного лица, друг мой Палий, – проговорил Крон, – это портит вашу аристократическую внешность. Что нового вы мне сообщите?

Однако Артодат явно не владел качеством, весьма необходимым сенатору наряду с деньгами и твердыми политическими убеждениями, чтобы иметь положение в Сенате: улыбку из себя он еще выдавил, но глаза по-прежнему продолжали насторожено бегать.

– У меня для вас неприятные новости, Гелюций, – сказал Артодат и сглотнул слюну. – Зачем вам понадобилась статья о событиях в Паралузии? Разоблачением корыстолюбивых намерений посадника Люта Конты вы разворошили осиное гнездо Кикены и его приспешников. Мягко говоря, вы поступили несколько опрометчиво, рискнув написать подобное до окончания инцидента. Я бы не хотел сегодня сидеть на вашей подушке в Сенате.

– Спасибо. Я не нуждаюсь в советах, – надменно проговорил Крон. – Что еще?

Лицо Артодата вытянулось, взгляд застыл.

– Консул увеличил регламент. Третьим вопросом добавлен проект скрижали о мерах веса, объема, расстояний и времени.

Крон рассмеялся.

– Если вы думаете, что это плохая новость, то ошибаетесь. Палий, вы же знаете, что я целиком и полностью поддерживаю это предложение. Давно пора. Или, быть может, у вас есть сведения, что его забаллотируют?

– Нет. Кикена тоже заинтересован в принятии скрижали.

– Так в чем же дело? – Крон заломил бровь. – И улыбайтесь, что вы смотрите на меня, как бастурнак. На нас уже обращают внимание.

– Сейчас и у вас, Гелюций, пропадет желание улыбаться, – пробормотал Артодат. – Утверждение скрижали послужит поводом для нападок на «Сенатский вестник». Сейк Аппон обвинит вас в субъективистских взглядах на политические акции Сената, которые вы распространяете среди граждан Пата, подрывая тем самым авторитет властей. И в заключение потребует запрещения издания «Сенатского вестника». Конечно, они прекрасно понимают, что голосование еще неизвестно в чью пользу закончится, поэтому консул, вроде бы для умиротворения бушующих страстей, найдет такое решение вопроса чересчур жестким и предложит передать издание «Сенатского вестника» в ведение Сената.

«То есть в свои руки, – подумал Крон. – Ловок Кикена! И „Сенатский вестник“ заполучить, и заслужить славу миротворца…»

– Да? – Он вдруг весело рассмеялся. – Прекрасный анекдот, прекрасный!

Крон кивнул двум парламентариям, проходившим мимо, и лишь когда они отошли на достаточное расстояние, спросил:

– И вы, конечно, подготовили достойный ответ?

– Да, Гелюций. Нас хоть и мало, но…

Крон предостерегающе поднял руку.

– Никаких действий не предпринимать. Я отдам им «Вестник». Но!… – Он многозначительно поднял палец. – По окончании моей речи вы… Впрочем, нет. У Ясета Бурха это получится лучше. Пусть он предложит меня куратором «Сенатского вестника». Все?

Артодат растерянно кивнул.

– Идите и успейте предупредить Бурха раньше, чем жрец разрешит заседание.

Крон снова рассмеялся и сильно хлопнул Артодата по плечу.

– Что мне в вас особенно нравится, друг мой Палий, – громко сказал он, – так это умение рассказывать анекдоты. Вы сами никогда не смеетесь!

Речь Кикены выглядела унылой и скучной, впрочем, как и все хвалебные торжественные речи. Сенаторы откровенно зевали, шепотом переговаривались. Наверное, только один Тагула, сидя на почетном месте, слушал с вниманием, ерзая по каменной скамье при каждом упоминании его заслуг перед Патом. А так как свою речь Кикена целиком и полностью посвятил ему, то ерзал он постоянно. Впрочем, Артодат шепнул на ухо Крону другую причину непоседливости дважды императора. Тагула забыл взять подушку и теперь боялся застудить седалище.

Наконец консул сказал «дикси» и возвратился на свое место. Неизвестно, кому из коммуникаторов пришло в голову ввести латинское «я сказал» в обиходную речь, но оно прочно вошло в язык Пата, причем именно в латинском звучании. И это слово стало своеобразным мостиком между Древним Римом и современным Патом.

Речь Кикены слабенько поприветствовали.

Затем Пист Класт Дартога, казначей Сената, доложил о состоянии казны и расходах на триумф Тагулы. Несмотря на явно завышенную сумму, постановление о списании расходов приняли благосклонно, хотя и без особого энтузиазма. Казнокрадство в Сенате считалось обычным делом, вопросов по расходам не поступало, и казначей сел на свою подушку, с удовлетворением отдуваясь.

Когда слово взял сенатор Труций Кальтар, среди присутствующих пронесся оживленный гул. Проект о введении новых общепатских мер веса, объема, расстояния и времени вызывал много толков, поскольку существовавший в империи полиморфизм системы мер стал своеобразным камнем преткновения на пути расширения влияния Пата. Так, только различных величин и названий измерения расстояния насчитывалось более ста (причем все они имели равноправие), что создавало немалые трудности в экономике Пата, торговом и даже военном деле. Известен случай, когда шедшая из Пата в форт Лидеб в Севрии военная шреха со сторожевым полулегионом попала в бурю, дала течь и полулегион был вынужден высадиться на берегу Камской пустыни. Разузнав у местного племени, что до форта Лидеб около пятидесяти тысяч шагов (на патские шаги – чуть более тридцати километров), молодой самонадеянный посадник Вербоний Сатур двинул через пустыню полулегион налегке, лишь с суточным запасом воды. В форте он надеялся составить обоз и вернуться к кораблю, чтобы забрать припасы и снаряжение, поскольку местные племена оказались сплошь рыбаками и вьючных животных не имели. В конце второй недели к форту вышло только четверо изможденных, черных от солнца и полидипсии солдат. Трое из них скончались, и лишь один после сорока дней бреда и горячки смог поведать историю этого похода. Откуда было знать самонадеянному юнцу, посаднику Вербонию, иссушенной мумией оставшемуся лежать вместе со своим полулегионом в песках Камской пустыни, что шагом на побережье считали шаг исполина Боухраштахраша – доисторического ящера, по прихоти природы и времени запечатленный на окаменевшей глине Амалийского плато.

Необходимость введения в стране единых измерений возникла давно, но первая же попытка коммуникаторов обсудить этот вопрос в Сенате встретила неожиданное сопротивление со стороны Кикены. Объяснялось все до вульгарности просто. Предложение шло не от его сторонников, и поэтому честолюбец не давал ему хода. Только ценой огромных усилий, подкупов, льстивых обещаний и, самое главное, прозрачного намека на то, что нововведение будет приписано мудрой политике Кикены во времена его консульства, вопрос сдвинулся с мертвой точки.

Труций Кальтар, пожилой мужчина с венчиком седых волос на крутом загривке и необычайной тучности – его непомерный колыхающийся живот не могла скрыть даже широченная тога, степенно сошел вниз. С минуту он стоял, размеренно сопя носом, вытирая краем полы жирные складки на шее и тяжелым внушительным взглядом оглядывая сенаторов. Затем, наконец, развернул манускрипт.

– Сенатский коллегиум, – начал он неожиданно тонким голосом, – в составе трех сенаторов и трех парламентариев совместно с сектумвиратом жрецов Сабаторийского холма разработали и выносят на утверждение Сената следующие, эталоны мер.

Литера Аль. За эталоном меры веса считать вес консульского жезла и присвоить ему название «пат-ский вес». («Массой в один килограмм», – улыбнулся про себя Крон. После долгих споров и дебатов Комитет решил внедрить в Пате метрические меры, для чего настоящие эталоны подменили искусными копиями. Правда, при этом трое действительных членов Комитета демонстративно вышли из его состава, подвергнув такое решение обструкции, как проявление земного шовинизма. И это обвинение было бы справедливо, если бы среди множества патских мер не существовало идентичных земным. Поэтому такое упорядочение патских мер нельзя было характеризовать как жесткую волю Земли, и его признали не только благоприятными для Пата, но и для будущих далеких контактов между цивилизациями).

– «…Из золотого слитка, – продолжал Кальтар, – равного весу консульского жезла, лить сто одинаковых по весу монет и признать их равными стоимости в один звонд каждая. Меру веса каждой монеты назвать „малый патский вес“. Из одной монеты лить сто равных гранул. Меру каждой гранулы назвать „зерно“, и пусть оно служит мерой веса драгоценных камней.

Литера Бис. За эталон меры объема принять объем жертвенного кубка в храме бога торговли Ферта и назвать его «патским единым гектоном». («Объем один литр», – отметил Крон).

Литера Гем. За эталон меры расстояний принять высоту постамента под статуей громоразящего бога Везы в Сабаторийском храме и назвать его «пат-ская грань». (Здесь Крон даже зажмурился от удовольствия. Заменить постамент под шестиметровой статуей – это не кубок или жезл. Кроме того, статую поставили раньше, чем возвели затем вокруг нее стены храма, так что замена постамента представлялась весьма трудным делом – он просто не проходил через небольшие врата. И тогда, месяца два назад, под прикрытием облачной ночи, четверо коммуникаторов и девять резервистов приступили к операции. Вначале гипноизлучателем усыпили близлежащие районы, а затем грузовым гравилетом сняли свод храма. Вторым гравилетом приподняли статую и произвели попытку извлечь постамент. И тут оказалось, что за прошедшие годы он настолько глубоко ушел в землю, что подготовленная копия, сматрицированная чисто визуально, в расчете от пола, просто полностью скрылась бы в образовавшейся яме. В то же время и оставить на месте старый постамент, приподняв его на восемь сантиметров, они не могли, поскольку при попытке захвата у него откололся угол. Пока тянулись переговоры с Комитетом, время шло, и решение вынесли только перед самым рассветом. Старый постамент срезали у самой земли и на него установили новый. Боясь привлечь внимание, огня не зажигали, работали в нокт-линзах и в спешке, стремясь закончить все затемно, поставили статую, повернув ее несколько под другим углом к выходу. Хорошо еще, что жрецы восприняли это как хорошее предзнаменование. Но Юсеф Кро-ушек, руководитель работ, получил за это взыскание и был отозван на Землю).