За далью незапамятных времён

Смотреть по сторонам не имело ни какого смысла – снежная пелена кружила так, что ничего не было видно. От ветра и снега у неё потекли из глаз слёзы. Замёрзло лицо. Руки и ноги ломило. Вдобавок ко всему прочему – на неё напала дрожь. Зубы принялись издавать такую дробь, что ей стало страшно. Что её могут услышать волки, и она не доползёт, и не поможет любимому.

Порывы леденящего ветра усиливались, пытаясь склонить стволы деревьев к земле, а то и, вырвать их с корнем. Холодный ветер гулял в полах её заштопанной одежды, пронизывая до самых костей. Снег колко бил по лицу и таял, стекая. Управительница вытирала лицо, полами рукавов, стараясь не давать потёкам обледенеть. От холода руки и ноги продолжали коченеть, она ёжилась, но не останавливалась. Непогода продолжала свирепствовать, но Марию пугало лишь одно – как бы совсем не замело следы. Она даже принялась паниковать, по этому поводу. Не обращая внимания, на немеющие от холода конечности и интенсивно-стучащие зубы, она ускоряла и ускоряла шаг.

И тут, смотрительница увидела, два тёмных пятна. Прямо на взгорке, через ложбину, почти у самого основания возвышенности.

Изо всех сил, работая руками и ногами, преодолевая снежную насыпь, она вползла на вершину сугроба. Перед ней лежал человек и чуть поодаль – медведь. Метель утихла. Небо посветлело. Луна, выглянувшая между туч, отчётливо освещала место поединка двух существ – рода человеческого и шатуна, покинувшего берлогу.

От усиленного движения у неё закружилась голова, но состояние радости безраздельно поселилось и завладело ею.

– Слава Богу! – вымолвила Мария, и счастливая скатилась вниз, прямо в открытые объятия замерзающего Хальва. Она перевернула его на спину. Ирвинг застонал.

– Живой! – просияло внутри неё.

Глубокая рваная рана напугала её, но благодаря толстенному зипуну конунг остался в живых.

Уловив шум и запах крови, хозяин леса зарычал и, встав на дыбы из последних сил, нескладно двинулся на людей. Из пасти его торчала рукоять меча, а в шее рогатина и сломанный древко.

В пылу схватки Ирвинг вонзил рогулю в лохматую шею, но берложник переломил древко. Пользуясь длинною сломанного шеста, конунг повторно уколол шатуна рядом с первой раной. Меч в пасть он воткнул уже, когда хищник подмял его под себя и с ревом стал рвать на нем одежду, застревая когтями в плотной сермяге.

Колющий удар мечом, лишил ушкуйника прежнего ретивого порыва, и он стал оседать. Охотник прекрасно понимал – «огромный медведище задавит его заживо». Что, есть силы, он утёрся в рукоять меча двумя руками. Косолапый космач взревел от боли и привстал. В этот самый момент конунг вынырнул из под него. Тяжелая туша грузно заняла его место.

Шатун смотрел блестящими глазами на свои жертвы, но сил на большее у него уже не было. Он упал, в полуметре от людей, уткнувшись окровавленной мордой в порошу. Затих, время от времени, фыркая алыми каплями крови, на белый пушистый снег.

Мария взвалила тяжеленного Хальва на своё плечо и потащила. Она выбрасывала ногу вперёд, упираясь ступнёю в снег, и отталкиваясь, проползала вперёд с любимым на спине. При каждом её выпаде, она ощущала бедрами свой округлый выпирающий живот.

Ветер стих. Тучи исчезли. Стало подмерзать. Луна полновластно светила, осыпая округу мягким лимонным светом. Воздух стал морозен и тих.

Пробираясь по зарослям шиповника, она поцарапала себе руки и лицо, но не обращая внимания на боль продолжала тащить дорогого ей человека. Чтобы отдышаться, Мария остановилась – перевернулась на спину. Перед ней висело темное бесконечное небо, усыпанное звёздами.

Она и Хальв лежали на тропе заметённой снегом, а наверху, над ними цепью, убегала гряда голых огромных валунов. Сильный северный ветер не давал им возможности обрастать снежными шапками и сейчас, они, подмороженные набирающим силу холодом, были белые от арктической стужи. Среди камней росли, стелющиеся по склонам можжевельники. Ярусом ниже, голые кусты орешника и боярышника, такие же безмолвные, как белые истёрто-голые камни. На самой макушке сосны, в свете луны, зияло черным пятном брошенное гнездо. Воцарившееся беззвучие нарушал лишь шум ручья, доносившийся из ущелья. На встречу к нему нёсся ручей поменьше и вместе они рождали бурный поток. Через лог, после слияния начиналась усадьбы «Бурого Медведя». Это радовало, не пугал даже усиливающийся мороз. Лишь деревья, огрызаясь, потрескивали, призывая Марию в путь. Она от усталости и нервного напряжения, беспрестанно хлопнула ресницами, покрытыми узорчатым инеем, смотрела на неподвижно-лежащего любимого и была уверена, что всё будет хорошо. Осторожно, натащив на себя конунга, она возобновила движение к дому.

Попав, после жгучего мороза, в тепло, тысячи иголок набросились на тело управительницы, словно касание свежего можжевелового веника в парилке, но лишь более колко и нестерпимо больно.

Рана Хальва, оказалась гораздо глубже, чем ей показалось на первый взгляд. Положив на неё распаренный подорожник, смотрительница вышла за дом. Она откопала под снегом крапивы и, наложив полезный сорняк, поверх подорожника, перебинтовала тело – останавливая кровь. Растирая обледеневшие конечности конунга, она радовалась, видя, как краснеют его пальцы. Мария укутала ноги шкурой рыси, верх тела накрыла шерстяным овечьим одеялом, связанный ею длинными, зимними ночами. Сев рядом, она почувствовала тяжесть в низу живота.

– Что-то рано, – подумала тира. Задув сальный огарок, управительница вышла с остатками теплой воды.

– Рано, – повторила она, больше сама для себя, Хальв вряд ли мог ее слышать, да и ему до всего этого – было все равно.

– Должно быть, так Богу угодно………………….. …………..……………………………………………………………………..…………………….……роженице не терпелось знать: «Кто?..» Она подняла крохотное существо.

– Сын!.. – радостно вскрикнула она и застонала от боли, но материнское ликование продолжало бежать по телу неописуемым восторгом, (радостно) оседая в глубинах человеческого мозга.

Молодая мама перетянула пуповину. Обмыла ребенка водою из таза и завернула в лоскут. Малыш шевелил губами. Он хотел есть. Ничего не находя, он хотел вскрикнуть, но слыша: « Ш-ш-ш», – успокаивался до очередного «Ш-ш-ш».

– Кричать нельзя, – наставляла мама и серьёзным тоном и добавляла, – вдруг накричишь грыжу?.. Какой же, ты, тогда будешь конунг? Грыжа нам не нужна!..

– Какой, ты, красивый, – родительница восторженно расплылась в улыбке, – быть тебе, Хлодвигом!.. В честь первого франкского короля!

Она улыбалось, глядя в такое милое, премилое создание, которое ждала с таким нетерпением.

Поговорив, ещё какое-то время, она дала ему грудь. Покормив, не много, как учили в монастыре, она подержала его столбиком – пока не отошёл воздух, и положила на свою лежанку.

Глава III

Конунг в бреду раскрылся и беспомощно перекатывался головой по подушке. Он принялся, что-то невнятно, кричать, махать руками, призывая на приступ…

Вдруг, он вытянулся. Замер. Стал длиннее и, погаснувшим, отрешённым взглядом, уставился ввысь – сквозь потолок и все остальное…

Лицо его гневно исказилось, превратившись в звериный оскал. Губы утончились и злобно сжались. Остекленевшие глаза вырывались из орбит и пугали Марию своим отсутствующим взглядом…

Управительница, не зная, что делать, закричала. Но, он ни как не реагировал на её истерические вопли. Она принялась бить его по щекам. Окоченевшая голова безнадежно летала из стороны в сторону…

…И, он издал грудной, глубинный рык. Откуда-то издалека, как будто из другого мира. Этот «Рык», так напугал её, что она даже не могла осознать радость его возвращения, а замерев, так и оставалась, сидела на нём, всматриваясь, как его глаза наполняются рассудком, как к нему возвращается жизнь. Щеки его начали розоветь.

– Где, я?.. – спросил Хальв. Голос его звучал глухо, как и предыдущий рык, но он уже не пугал её. Она наложила ему на лоб материю, смоченную в рассоле. Это дополнительно взбодрило его, и он вновь повторил:

– Где, я??

Голос его был отчётливый и ясный, а глаза требовали ответа на вопрос.

– Ты, возвращаешься с охоты, – ответила она. – А теперь, тебе, надо поспать.

Ирвинг послушно закрыл глаза и заснул. Он, время от времени, впадал в бред, но Мария была рядом.

– Чи-и-и, – успокоила она.

Конунг шел на поправку. Время от времени приступы бреда нарушали его забытье.

– Бредишь?! Это хорошо!.. – заключала смотрительница дома. – Значит, жить будешь!

– Со вторым рождением тебя, Хальв Ирвинг, – и добавила, более радостно, – и с рождением сына!!

Надавив брусники и клюквы, Мария сделала морс. Давая питьё и, попеременно меняя на голове повязку, она возвращала его к жизни.

Жар спадал, но ненадолго. Сухой кашель рвался наружу.

– Застудил, ты, себя, – рассудила управительница. – Сколько на снегу пролежал?.. Одному Богу известно!

Как-то, Хальв с охоты принёс барсука. Шкуру велел ободрать, а внутренности выбросить воронам. Мария, ослушалась его указа, вытопила внутренний жир и теперь натирала ему грудь барсучьим салом, не касаясь ран, начавших понемногу схватываться.

Лицо Марии, при виде выздоравливающего конунга – светилось небесным светом.

Забота за больным и рождение сына переросли в любовь и преданность. И окончательно!.. На веки, связали её с Ирвингом, крепче гранитного монолита. Теперь каждый вечер, она не могла уснуть – всё, думала о Хальве. Придумывала разные планы их совместного проживания и засыпала, далеко за полночь, под оберегающим её ликом.

Ангел смотрял на неё, любовался её обворожительным, красивым лицом и не мог поверить, что это она. Сомнения, тлеившие внутри него не давали ему покоя, чтобы принять это окончательное решение и поставить точку в своём затянувшемся вопросе поиска.

Каждую ночь, смотрительница дома думала о конунге, мысленно разговаривала с ним, представляя, что он говорит ей: «Да». И была уверена, что это «ДА» свершиться. А когда, она увидела жену Хальва, её вид – несуразное подобие женщины, ещё больше вдохновил смотрительницу-хозяйку в обязательном свершении этого «ДА».