Монополия на чудеса

Вообще-то пи… (молчок! в святом храме нельзя!) уродов из нового поколения я тоже не люблю. Но здесь действительно хорошо. Вон боль в разбитом носу прошла, даже, кажется, ссадина затянулась. И ребра не ноют.

Интересно, мне через пару дней к зубному… Может, и дырка того?.. Вот здорово было бы!

Мы вышли в храмовый коридор. Я сориентировался: по левой стороне фрески изображали Аримана, сволочню всякую, друджвантов, а справа – святых, травки, огоньки. Слева – еретик и лжепророк Ницше (который «Так отжигал Заратустра» сочинил), а справа – ашо Бахрам, святой. Этому Бахраму, если честно, я бы горшок с геранью не доверил. Рожа у парня, словно тот триста лет запором страдает.

Иштвану я, конечно, ничего такого не сказал. Чего хорошего человека зря обижать? Он же не виноват, что тупой фанатик и мракобес. Тем более мы уже пришли. Иштван отправился в покои хаванана докладывать, а я остался скучать на диванчике.

Скучать пришлось недолго. Мобильник выдал трель из «God of Absolute Evil», и отовсюду попкорном повыскакивали обозленные физиономии аберетаров. Гос-споди! Кажется, я оскорбил чувства верующих. Ну что за жизнь такая!

Чтобы не нервировать бедолаг, я поспешно поднес телефон к уху.

– Алло?

– Ауво? Авекс?!

Кажется, я снова чего-то оскорбил… В храме божьем матом не разговаривают.

– Откуда у тебя мой номер, придурок?

– Не свись, Авекс! – В голосе Метрика переливалась вся гамма раскаяния. – Дево есть. На миввион дево!

– Ну?

– Мне деньги нужны… да постой ты! Сехьезно! Я гитаху пходаю!

– Гитару? – сердце радостно ухнуло в груди. – Какую?

– Мою. Ибанез. Пятьсот семидесятый!

– Да ты что?! И за сколько?!

– Двести тхидцать.

Я осторожно укусил себя за руку. Вроде нет, не сплю. «Ibanez RG 570». За двести тридцать. Не сплю. Больно. Ага.

– Ну так что? Бехешь?

– Посмотреть надо, – с деланым равнодушием отозвался я, молясь, чтобы сердце не устроило счастливый пляс на полу. – Струны потрогать, всякое такое.

– Само собой. Ты завтха можешь подъехать?

– К тебе? Давай на вокзале встретимся. Чего там!

На вокзале Ленька не хотел. Договорились сбодаться возле «Велотрека» на Свободе.

Выключив телефон, я обнаружил, что Иштван уже вышел и ждет, пока я закончу разговор.

– Вставай, сыне, – объявил он с забавной торжественностью. – Его преосвященство ожидает тебя.

Охренеть! Я пожал плечами и вытащил зад из кресла.

Нет, положительно, день сегодня удался!

От обилия огня в покоях хаванана пришлось зажмуриться. Маслянистое пламя качалось над серебряными треножниками. Крылатые быки держали чаши, наполненные «чистым» огнем; под потолком плясали золотистые облачка, похожие на бикини Люси Ли. Летом тут, наверное, ад кромешный. Хотя нет, вряд ли. Вон, я слышу, кондиционер пожужживает. И вообще, кабинет обставляли щегольски, с любовью. Шкафы красного дерева, стол на витых дулечках, автоматические кресла на колесиках – тоже под дерево. У окна кровать – простенькая, но удобная. Матрас тонкий, подушки нет, покрывало поблескивает золотыми спиральками. На столе ноутбук, в нише – телевизор и DVD-проигрыватель. А патриарх у нас ничего, прогрессивный. Интересно, у него аська есть? Вот бы сконнектиться!

Я вздрогнул.

Хаванан возник передо мной совершенно бесшумно; вынырнул из тьмы веков, древний и таинственный, не похожий ни на ратвишкар Достоевского, ни на хаванана Ришелье из «Трех мушкетеров». Невысокого роста, худой, словно высохший. Волосы белые, ломкие, неживые. Глаза смотрят в далекую даль – будто хаванан слеп от рождения. Алая ряса выцвела от времени, и сам он размыт светом и огнем.

– Здравствуйте, – неловко поклонился я.

– Благой путь, сын мой. – Священник ожил; так оживает ящерка, на которую упали солнечные лучи. – Присаживайся, где тебе удобнее.

У меня возникло искушение плюхнуться на пол. Или на кровать хаванана, тоже неплохо. Но – проклятое воспитание! – я пододвинул кресло на колесиках и устроился в нем. Сиденье едва заметно сместилось, уютно принимая в свои объятия мой зад.

– Ты программист? – поинтересовался патриарх.

– Да, ваше преосвященство.

– Зови меня отцом Никодимом. Я вижу, ты чувствуешь некоторое стеснение.

– Ну… есть немножко, – храбро признался я.

– А между тем, сыне, разница между нами не так велика. Ты хотел сесть на пол, но почему-то устроился в кресле. Моя спина желает, чтобы я принимал посетителей лежа, а приходится сидеть. Мы оба рабы приличий.

У меня словно памятник Пушкину с сердца упал. Нет, все-таки наш хаванан – замечательный дядька!

– Брат Иштван рассказывал, будто ты попал в аварию.

– Ага. Козлы одни подрезали. Они…

– Не надо, сыне, я все знаю. Аберетары починят твою машину. Пока же прошу принять мое гостеприимство. Кофе, чай? Вино?

Когда священник предлагает выпить или курнуть травки, отказываться друдж. Это древняя традиция, еще с тех времен, когда рыцари-крылоносцы отвоевывали Святую землю и огненные храмы Персии у мусульман.

Но во мне заиграли комплексы:

– Вообще-то я за рулем.

– Пустое… Попрошу секретаря, чтобы отвез тебя.

Отец Никодим вызвал служку и распорядился о винах и закусках. Я разулся и устроился на ковре. Чего стесняться-то?! Хаванан подсел рядом.

– Вижу, ты не можешь понять, зачем вызвали тебя, – вкрадчиво начал он. – А дело между тем серьезное. Брат Иштван…

Тут ему пришлось прерваться: появился служка, принес еду. Миска с рубленой зеленью, три тарелочки с разными видами сыра, плетеная корзинка с лепешками, соусы и кувшин травяного вина.

Отец Никодим разлил вино по глиняным чашкам. Пододвинул ко мне тарелочку с сыром.