Остановилось время

Время несло Носкара сквозь жизненный период мальчика, ускорялось, замедлялось. Бездомный вставал на ноги, обретал себя. Вот он наскребает денег на учебу. Стоит с дипломом. Надевает полицейскую форму. Оказывается у заброшенного дома, перед которым висит старый, облупленный знак «Продается». Начиная с этого кадра, темп «записи» начинает идти в стандартном режиме.

– Мое любимое, – посмеялся голос в небе. – Смотри внимательно, отец.

Зик-полицейский подошел к обветшалому забору, и отворил скрипучую калитку. Дворик полностью зарос травой, которая преспокойно доставала до щиколоток. По периметру было разбросано белье, какие-то игрушки, техника, которую никто не умудрился стащить. Зик шагал по земле, усеянной кусками стекла, и старался не пробить тонкую подошву об осколки. Дойдя до дверей, он замер. Что-то мешало ему пройти, некий барьер, вот только не ясно, в голове преграда или вокруг дома. Собрав волю в кулак, и резко выдохнув, мужчина прошел внутрь. В нос сразу ударила сырая вонь и сладковатая гниль. Он прикрыл рот рукавом, включил фонарик и продолжил путь.

По имеющимся данным, здесь произошло убийство. Три мальчика: Алекс, Питер и Хэнк; и столько же девочек: Джинджер, Джоан, Диана. Проблема состояла в том, что дело запоздало на несколько лет, если быть точным, то на двадцать. Никто и думать не смел, что семейка примерных родителей, как считали допрашиваемые, окажется жестокими убийцами. Преступление всплыло внезапно, когда сумасшедший старик, выложил соседу по палате совершенно безумную историю. Он доказывал, что является богом времени – Кроносом, а его дети – преграда на пути к вечной власти. Так же старик верил, что поедая младенцев, получает их жизненный срок, в дополнение к собственному.

Сосед безумца смеялся над рассказом столько, сколько позволяла совесть, пока не услышал подробности приготовления детишек.

Преступник сворачивал хрупкие шеи, и наслаждался хрустом. Приносил трупик жене, которая точила ножи и топор для разделки. Она снимала кожу, скармливала ее собаке, а мясо резала на мелкие кусочки и тушила с овощами. И так шесть раз. Называя цифру, Носкар, так звали убийцу, почему-то грустил и плакался, что женушка предала его, не отдала седьмого ребенка, спрятала, а ему скормила молодого ягненка. Как он не отличил вкус одного от другого – одному черту известно, но сей факт огорчал людоеда. Носкар говорил, что съев последнего, его сущность возвысилась бы над всем живущим и не живущим.

Сосед не выдержал, рассказал санитарам, которые доложили полиции. И вот, нужно добыть улики, доказательства вины. Без них, история Носкара – страшилка для местных умалишенных. Искать вещдоки поручили новичку – Зику. Почему юнцу без опыта доверили дело – бог их знает, но новобранец ощущал, что дом влечет его, тянет, манит в свои глубины.

Полицейский шел по гостиной, половицы жалобно скрипели, сопровождая каждый шаг. Под ногами хрустело стекло, и Зик мог не обратить внимания, если бы под стопой не раздался треск погромче. Он нагнулся к источнику звука и поднял фотографию, торчащую из разбитой рамки. На ней Зик увидел хозяев: мужи и жену, держащую на руках ребенка лет пяти. Бородатый, статный, крепкого телосложения отец, ярко выделялся на фоне своей жены – худощавой, близкой к анорексии, домохозяйки. Сынишка выглядел чуть лучше, не такой тощий, с торчащими скулами, и блестящими здоровьем и счастьем глазами.

В эту секунду, боль пронзила голову Зика, и он выронил фото. Сердце забилось чаще, да с такой силой, что отдавало в виски, зубы, глаза. Парень потерял равновесие и попытался опереться о камин, но, как только его рука коснулась случайного кирпичика, постройка отъехала назад, и Зик рухнул на пол.

«Тайник», – подумал полицейский, кое-как подавил боль и постарался встать.

Шатаясь из стороны в сторону, он медленно топал вниз по лестнице, держась за перила одной рукой, и прокладывая себе путь фонариком в другой. Ступив на твердую землю, Зик заметил, что в подвале нет ничего такого, что стоило бы прятать. Луч света открывал предметы, спрятанные во тьме. Вот полка с банками, в которых застоялась зеленоватая вода; одинокий стул, задвинутый вплотную к столу, где лежали запылившиеся тарелка с куском камня на ней, вилка и нож. Напротив мебели, в конце стены, висел портрет старика, чьи глаза, гневно сдвинув брови, смотрели вдаль. Однако, если сесть за стол, то взгляд падет на едока. Зик подумал, что так проявляется одиночество. Хозяин явно не желал ни с кем разделять трапезу, но создать видимость живой души хотелось. Не найдя ничего подозрительного, Зик решил отправиться наверх и продолжить поиски там. У самой лестницы, он замер. Что-то шептало ему в ухо, ощущение, что тут есть нечто, стоящее его внимания. Неведомая сила подула парню в лицо холодной струей достаточной силы, чтобы свалить ослабевшее тело. Фонарик выпал из рук, закатился под стол, и осветил небольшой бугорок, еле заметный для глаз, непривыкших к темноте.

Зик поднялся и подошел к обеденному месту, с трудом откинул мебель в сторону и опустился на колени. Он провел по земле ладонью, и в голову снова ударила боль. На этот раз ее сопровождали картинки, отрывистые и яркие: бородатый мужчина сидит за столом; женщина приносит ему тарелку с мясом на кости; он жадно вгрызается в плоть, кричит, чтобы его оставили одного; кухарка убегает в слезах, а обжора, обгладывая белесую кость, со злостью смотрит на портрет, словно бросая вызов. Глаза хозяина столовой словно говорят: «Весь в тебя! Видишь?! Я ненавижу их так же, как и ты меня!» Останки сыпались на пол. Жирный рот вытирается салфеткой. Финальный плевок слюной, полной кусочков еды, в картину. Занавес. И так шесть раз подряд.

«Это здесь!» – прошипел Зик, вырвавшись из плена чьих-то воспоминаний. Ладони дрожали, воздуха не хватало, а голову мутило так, что он не выдержал и выпустил едкий ком накопившейся коричневой жижи наружу.

Вытерев рот и отплевавшись, Зик схватился за бугорок и отвернулся, почувствовав что-то твердое. Он сразу понял, что держит в ладони маленькие косточки. Швырнув их в сторону, полицейский зачерпнул пятерней еще раз, и снова останки. Парень старался думать, что это всего лишь курица, пока пальцы не пронзили два круглых отверстия, и не вытащили из-под земли черепушку. Кисло-горькая жидкость снова вырвалась сквозь зубы. Зик прокашлялся, постарался сохранить самообладание и не поддаться панике. Взяв телефон, вызвал подкрепление и судмедэкспертов. Копать дальше он не стал, пусть разбираются другие, решил парень.

Кошмар остался позади. Коп-новичок выполнил свою работу и направился к выходу. У самой двери, он случайно задел пыльную бутылку виски ногой, и она отлетела в стену. Зик смотрел на осколки, застыв посреди комнаты. Воспоминания, добрые и страшные, топили его, как в болоте: какой-то бородач ругает маленького Зика, за какую-то оплошность; злой крик эхом сверлит уши: «УБИРАЙСЯ ИЗ ПОДВАЛА, ЗАСРАНЕЦ! НЕ ТО ОТКУШУ ГОЛОВУ»; ребенок убегает к маме, плачет. Женщина успокаивает, гладит по головке, малыш засыпает. Новая вспышка. Вот Зик на плечах мужчины. Они идут на детскую площадку. Игра в царя горы, победа за ним! Отец забирает его и ведет домой. Яркий свет. Зик стоит и держит в руках горлышко бутылки. Удар. Тьма. Дом. Полиция. Сержант трясет парня, пытается привести в чувство.

– Эй, новичок! Слышишь меня!

– А? Да…да, – ответил Зик.

– Ты чего? Трупов испугался что ли? – посмеялся пухлый полицейский.

– Нет. Я…Я кое-что вспомнил.

– Чего же?

– Скажите, сэр, где сейчас Носкар?

«Хотелось бы мне сказать, что позади тебя, юнец», – послышался голос в небе, и воспоминание тут же отключилось, как надоевший фильм.

Путешественники вернулись в больничную палату. Зик отошел в угол и закурил очередную сигарету, но не для того, чтобы снять беспокойство, а скорее от предвкушения, волнения. Он прислушался к шагам за пределами комнаты. Тихо, значит пора. Путь подходит к концу, осталось провести финишную черту.

Разум Носкара бился о черепную коробку, как беспокойная обезьяна в клетке, увидевшая банан в руках посетителя. Старик сожалел о прошлом, убивался из-за того, что натворил. Именно нервы довели его до состояния овоща, они сказали организму «Стоп» с помощью инсульта. Лежа на кровати, беспомощное тело не могло шевелиться, оно было мертво, но мысль витала где-то над ним, разум жил и рвался наружу. Носкару хотелось найти сына и попросить прощения за все, что он натворил. За то, что предался фанатизму, придумал себе легенду и жил по ее указке. Религия свела мужчину с ума. Навязчивая мысль превратила в убийцу собственных детей. Вкушать их плоть и кровь, ради чего? Бессмертия?

И вот, он совершал страшные ритуалы, навязанные собственным отцом, который вел себя точно так же, как и Носкар, по отношению к своим чадам. Но убийства были напрасны. Людоед не получил ничего, кроме больничной койки в сумасшедшем доме. Лечебница стала тюрьмой, но она была не так страшна, как бездна, в которую попало сознание, гонимое ночными кошмарами и сценами, наполненными привкусом соленой крови и жареного мяса.

«Ты просто больной!», – кричал Носкар свету, к которому не мог дотянуться.

Потом он почувствовал тяжесть на животе и холодное прикосновение к горлу.

Зик сел на старика и прислонил нож. Руки парня дрожали, он не решался провести лезвием, лишить эту труху способности дышать. Бывший полицейский думал, что пройдя по закоулкам памяти, снова пережив глубоко засевшие насилие и страх, ему будет легко совершить месть, отыграться за испорченное детство и боль, которую нанес отец. Он украл не только радость и беззаботную жизнь ребенка своим ублюдским отношением, но и безжалостно отнял возможность быть братом.

Парень сделал глубокий вдох и усилил давление оружием. Закрыл глаза, потому что все равно боялся. И когда рука уже была готова дернуться в бок, чтобы оставить глубокую, рубиновую полосу на шее, Зик почувствовал легкое, теплое касание. Он с трудом сглотнул подступивший ком, и медленно посмотрел на серую ладонь. Собрав последние силы, Носкар дотянулся до сына. Пальцы тряслись, но держали крепко; веки открыты, зрачки закатились вверх; рот хватает воздух, губы шевелятся, но слова не произносятся. Второй рукой, старик пытался коснуться виска парня. Зик понял, что от него хотят и, напоследок, решил удовлетворить немую просьбу отца.

Ослепительная вспышка накрыла палату, и Зик очутился в белой пустоте. Напротив него стоял Носкар, склонив голову.

– У нас мало времени, – сказал он, – поэтому не буду тянуть. Зик, мальчик мой, я знаю, что вещи, совершенные мной – непростительны. Осознание содеянного дошло слишком поздно, и на смертном одре, я не смею просить отпустить вину. Хочу сказать лишь то, что понимаю тебя. Всю боль. Нет в мире большей несправедливости, чем упавшая на твои плечи по вине сумасшедшего, которого не любил отец. Я принимаю наказание. Надеюсь, тебе станет хоть немного легче, – Носкар поднял голову и посмотрел на сына. – Сложись жизнь по-другому, будь возможность вернуться обратно, с имеющимся багажом, уверяю, такого бы не повторилось.

В реальности, Зик почувствовал, как его рука с ножом начинает двигаться против воли.

– А теперь, пора прощаться, сынок. Не беспокойся, если после смерти есть куда идти, то дорога разведет нас разными путями. Ты больше никогда не увидишь меня, – Носкар слабо улыбнулся. – Где-нибудь, за пределами нашей реальности, мы смеемся на детской площадке и гуляем по торговому центру, как нормальная семья. Еще раз извини сумасшедшего старика, Зик, мой мальчик.

Образ Носкара хлынул на пол красной лужей и пространство исчезло. Зик очнулся, сидя на теле отца, в чьем горле торчал нож. Но оружие держал не Фулгур-младший, а сам старик. Руки парня слабо повисли в воздухе, когда он увидел, что Носкар умер с улыбкой, хоть и немного кривой от боли.

Зик слез с койки, отошел к окну, поджег сигарету и затянулся. Едкий дым щипал глаза, и невольно потекли слезы.

В коридоре поднялся шум, кто-то усиленно долбил в дверь.

«Что происходит?! Кто кричал?! ОТКРОЙТЕ!», – звучало вдали.

Когда санитары пробили себе путь в комнату, они обнаружили мертвого пациента и посетителя, чье заплаканное лицо освещал тлеющий уголек на кончике сигареты.

Они запомнили его последние слова:

«Кронос мертв. Остановилось время».

Блеснула молния, и окурок упал на пол. В палате остались только санитары и труп с застывшей улыбкой.

Врач потер веки, не поверив фокусу с исчезновением, и кое-как попросил товарища зафиксировать смерть.

– Не могу, – ответил напарник. – Часы не ходят.

Тогда они не могли предположить, что время замерло не только в больнице, но и за ее пределами, пока шла внезапно наступившая гроза.