Долгие северные ночи

Но и Таиса отступать не собиралась. Если он склонен все усложнять – не страшно, Форсов не зря говорил, что им лучше работать вместе.

– Это погрешность, а не гарантия того, что она ни при чем! – настаивала Таиса. – Мало кто мог увести его из двора так же легко!

– Кто угодно. Он в нынешнем состоянии покорен.

– А ожоги? Выглядит так, будто его толкнули – не в огонь, но точно на что-то горячее. Если бы такое сотворил незнакомец, даже нынешний добрый Гриша отнесся бы без понимания. Но мать он бы простил за все!

– Жонглируешь фактами, – вздохнул Матвей. – Но других подозреваемых у нас пока все равно нет. Елену Мальцеву стоит навестить хотя бы для того, чтобы их получить.

– Вот теперь дело говоришь! Ну разве ты не рад тому, что я сейчас с тобой?

Он был не рад. Не тому, что Таиса навязалась ему в компанию, а своей реакции на это. У него вроде как не было причин силой выталкивать ее из машины, да он и не собирался. Просто Матвей попытался прикинуть: смог бы он, если бы было нужно? Раньше смог бы. Теперь наиболее вероятный ответ ему не нравился.

Он знал, что мысли об этом его еще догонят, но сейчас у него было полное право от них отстраниться. Не важно, причастна Елена Мальцева к преступлению или нет, она все равно остается ценным источником информации.

В городе очарование зимы отступало, превращаясь в затянувшееся межсезонье. Мегаполис был таким в ноябрь – и мог не меняться до середины января. Разве что новогодние елки, мокрые от дождя и уже потрепанные ветром, потому что выставили их еще в октябре, оставались последней сверкой с реальностью, официальными амбассадорами календаря в сером безвременье.

В жилых кварталах не было и их, здесь поджидали перегруженные машинами дворы с голыми деревьями. Настроение праздника пытались создать лишь отдельные жильцы, не выключавшие на своих окнах световые гирлянды ни днем, ни ночью.

Дом, в котором жили Мальцевы, не был элитным – но и бедным его бы никто не назвал. Старое строение, отлично восстановленное капитальным ремонтом пару лет назад. Достаточно близкое к центру, чтобы от его оценочной стоимости закружилась голова у любого провинциала – да и многих иностранцев. Если бы Мальцевы однажды решились продать свою трехкомнатную квартиру, отдельным жильем без труда обзавелись бы все – и молодая семья, и Елена.

Но об этом и речи не шло, так что о причинах Матвей тоже собирался спросить. Место для парковки нашлось далековато от нужного им подъезда, однако выбирать не приходилось. Сначала они шли по дорожке вместе, потом Таиса остановилась, настолько резко и неожиданно, что Матвей по инерции сделал пару шагов вперед, ему пришлось оборачиваться на свою спутницу.

– Что случилось?

– Ты иди, я тебя догоню!

– Это не ответ на мой вопрос.

– Да ничего серьезного! Просто захотелось подышать воздухом. И зайти в магазин.

– Что тебе понадобилось в магазине так срочно?

– Всякие… женские штуки, ты не поймешь!

Она врала – и знала, что он эту ложь заметит. Поэтому Таиса и не озадачивалась сложным сюжетом, она просто давала понять, что откровенничать раньше срока не будет.

В том, что это связано с расследованием, Матвей даже не сомневался. Его спутница из тех, кто полностью сосредотачивается на деле, у нее просто не было ни шанса переключиться на «всякие женские штуки». Да и потом, он прекрасно знал это ее выражение лица – глаза чуть прищурены, взгляд немного шальной. В ночной клуб с таким видом пустят, на борт самолета – не факт. Значит, она обнаружила нечто принципиально важное, и неплохо бы вытрясти из нее ответы… Но смысла нет, Матвей не представлял ни одного сценария, при котором ей сейчас будет угрожать опасность, и решил подыграть.

– Ты можешь не присоединяться к беседе.

– Даже не надейся! Я скоро приду!

Сказала это – и тут же двинулась в сторону, перемахнула через почерневший газон, к дорожке, вившейся через дворы. Матвей мог бы проследить, куда она направилась, но не стал, у него своих дел хватало.

Они не предупреждали Елену о визите, однако это вроде как и не требовалось: на всех допросах она настаивала на том, что очень редко покидает дом, ей тяжело двигаться, только поэтому она позволяла больному сыну гулять самостоятельно. Так что либо Матвей и так ее застанет – либо получит намек на то, что она врала.

Однако попадаться так легко Елена не собиралась. На звонок домофона она ответила сразу, некоторое время выясняла, кто к ней пришел и чего хочет… Так долго, что это тянуло на спектакль, и Матвей сделал мысленную пометку не забывать о таком, но пока ни о чем не спросил напрямую. Елена его все-таки впустила, так что следовало соблюдать вежливость.

Она дожидалась его у открытой двери квартиры. Даже массивный теплый халат не мог скрыть ее худобу – не такую, как у сына, Елена все-таки смотрелась более здоровой. Отчасти это можно было списать на то, что ее лицо раскраснелось, и Матвею было любопытно, чем она занималась прямо перед его приходом. Но она сверлила его настолько враждебным взглядом, что он решил пока выбирать темы с осторожностью. Елена поплотнее запахнула халат, спрятала руки под рукавами, она будто готовилась держать оборону – и не собиралась пускать гостя на свою территорию.

– Так на чьей вы стороне? – требовательно поинтересовалась она.

– На стороне вашего сына. Я психолог, меня наняла Ольга для оценки ситуации.

– Вот теперь она озадачилась, надо же! Оценка может быть разной. В том числе и возлагающей всю вину на Гришу!

– А разве сейчас вина не на нем?

Елена мгновенно утратила часть напора, сникла:

– Я не отрицаю, что он виноват… Но я думаю, что его кто-то подговорил! А вы, может, докажете, что он опасен… Как с ним тогда поступят?

– Если так, разве вам не выгодно повлиять на мое мнение?

Она еще немного посомневалась, но в итоге уступила и все-таки позволила Матвею войти. Он с первого шага попал в квартиру, которая кому-то другому показалась бы несколько настораживающей, а профайлера не смутила, она вполне соответствовала его предварительным прогнозам.

Он попал в храм Григория Мальцева. Не в музей даже, потому что там перед экспонатами не испытывают такого благоговейного трепета, который царил в этих стенах. Дело не ограничивалось одними лишь фотографиями любимого сына. Здесь каждому диплому, каждой награде, даже самой ничтожной, уделялось особое место. И если ради такого требовалось пожертвовать другими предметами, куда более нужными в повседневной жизни… почему нет? Ничто не может быть дороже такого хорошего мальчика!

Странно, что подобное не смущало Ольгу. А может, и смущало, но не мешало, и она смирилась. В отличие от многих матерей, возводивших любовь к детям в культ, Елена не исключала из реальности невестку, фотографий счастливой пары тут тоже хватало. Или, как вариант, все это появилось уже после ухода Ольги.

Нагромождение предметов, связанных с Григорием, все равно не приносило в квартиру хаос, Елена поддерживала порядок – не идеальный, намекающий на манию, но вполне сносный, тот, при котором не стыдно пригласить гостей.

– Разуйтесь, – велела она.

Елена прошла на кухню, она не проверила, выполнит ли гость ее требование. Изображать радушие она тоже не собиралась, уселась за стол и все, демонстрируя: это максимум дружелюбия, на который сегодня может рассчитывать Матвей.

– Расскажите о своем сыне, – попросил профайлер. В том, что на такую просьбу она не ответит отказом, и сомневаться не приходилось. – Вы родили его достаточно поздно по меркам того времени.

– В сорок лет, – кивнула Елена. – Давайте без лишней вежливости: это и сегодня считается поздними родами, особенно первыми. Но если вы ожидаете душещипательную историю о том, как я боролась, не могла, а потом свершилось чудо, то зря. Я родила этого ребенка ровно тогда, когда захотела.

Матвей слезных откровений от нее как раз не ожидал – он ожидал немощи, потому что это предполагалось по всем отчетам о ней. Но Елена казалась вполне бодрой, речь лилась громко и четко… любопытно.

Рассказ, впрочем, тоже имел значение, он заполнял пробелы в сухих рапортах, составленных не самыми любознательными людьми.

Елена Мальцева всегда вела активную жизнь. Она получила отличное образование, работала, занималась спортом и путешествовала. Ей было интересно построить серьезную карьеру, и она достигла этого вопреки всему. Ее жизненный девиз был прост: делать то, что хочется.

Поэтому и ребенка она завела, когда ей захотелось. Несмотря на все байки, которыми ее запугивали, Елена забеременела сразу же, легко выносила сына и без проблем родила. При этом про его отца она не сказала ни слова, она не боялась, она просто делала акцент на том, что этот человек не имел для нее никакого значения. Именно поэтому Григорию досталась ее фамилия.

Многие матери, фанатично увлеченные собственными детьми, особенно сыновьями, невольно «душат» их, придавливают своей любовью, ограничивают контакты с внешним миром. Но судя по тому, каким вырос Григорий, Елена его не сдерживала, она давала ему ту самую свободу, которую так высоко ценила сама. Поводок преданности все равно сформировался естественным путем: для сына она была всей семьей, ему некого оказалось любить, кроме нее.

По крайней мере, пока он не женился. Это событие Елена тоже восприняла на удивление спокойно. Она видела, что невестка ей не соперница, и без каких-либо терзаний позволила сыну эту «игрушку». Однако геройствовать и объявлять, что со всеми трудностями жизни она теперь будет справляться сама, Елена тоже не собиралась. Она не скрывала от молодой пары то, что больна и нуждается в уходе. Впрочем, им несложно было уживаться в одной квартире. Может, если бы появились дети, Ольга отнеслась бы к такому соседству иначе… Но до детей так и не дошло.

– Почему он выехал той ночью? – спросил Матвей. – Насколько мне удалось узнать, было поздно, темно, накануне шел дождь. Григорий – опытный байкер, он должен был здраво оценивать риски.

– Он и оценивал. Он просто не позволял такому себя остановить. Он считал: если один раз поддаться слабости, всё, можно уже не ездить… Удача любит шальных! Это долгое время было правдой, ему везло… А потом везение закончилось.

Тут Матвей мог бы добавить, что удача изменяет только один раз, но не стал, сейчас это было бы похоже на глумление.

– Когда все случилось… Я сразу поняла: если Гриша выживет, у него останусь только я, – продолжила Елена. – Оля… Она искренне не понимала. Она же совсем молоденькая девочка еще! Ей казалось: любовь преодолеет все, главное, чтобы он выжил, и все наладится! Но я знала, что она уйдет…

– Вы злились на нее?

– Разумеется, я злилась! Но я осознавала, почему не может быть иначе. Знаете, есть то, что понимаешь разумом – и сердцем. Разумом я понимала, почему она должна уйти, почему это вопрос самосохранения, а не предательства. Но сердцем я ее ненавидела, потому что мне казалось: если она останется, обязательно случится чудо и Гриша придет в себя! Какая уже разница? Я ее отпустила.

– Почему вы не приняли ее предложение? О помещении Григория в частную клинику.

– Вы видели эти клиники? – возмутилась Елена. – Это же гадюшник! Там люди днями лежат без движения, прикованные к постели, а под ними прогнивают грязные матрасы. Не важно, в каком состоянии мой мальчик, я всегда смогу защитить его от такого!

– Вы могли лично проинспектировать клинику, в которую Ольга хотела его поместить. Уверяю вас, она крайне далека от гнетущих образов дурдома девятнадцатого века.

– Знаю я эту показуху… Дома престарелых тоже милыми и уютными выставляют – а как на самом деле? Нет, я еще вполне могу позаботиться о нем!

– Когда он был здоров, вы сами нуждались в заботе.

– Тогда у него и потребности были другие! А сейчас… Мне повезло, что Гриша очень хороший и покорный. Я могла кормить его, следить за ним, что-то он делал сам… Но того, что случилось, я точно не ожидала!

Она что-то недоговаривала, причем делала это на удивление умело. Будь она чуть глупее, она бы наверняка изображала бабушку на последнем издыхании, которую нужно срочно оставить в покое. Но Елена хранила свои секреты с большим мастерством. Она использовала правду и намеренно усиленные эмоции, чтобы отвлечь собеседника, переполнить его информацией и впечатлениями, а потом выкинуть вон. И у него даже не будет причин настаивать, что она отказалась от разговора!

Это было странно, а еще приближало ее к психологическому профилю того, кто поджег свадебный шатер. Только вот зачем, где выгода? Да и метод исполнения под большим вопросом. Матвей ведь сказал Таисе правду: у Елены просто не было способа это все провернуть, даже если бы она захотела. Если только она не привлекла сообщника… Эту версию нужно будет проверить.

Пока он размышлял об этом, Елена перешла к последнему акту своего маленького спектакля:

– Знаете, я неважно себя чувствую, да и мы все обсудили… Вам лучше уйти.

– Вызвать «скорую»? – предложил Матвей.

– Нет необходимости, мне просто нужно отдохнуть… Это старость – она не лечится!

– Вы ведь понимаете, что я не могу оставить вас одну в таком состоянии?

– Это уже переходит в абсурд! – нахмурилась Елена. – Мне что, в полицию обращаться?

Ответить Матвей не успел, его отвлек звонок в дверь. Он не сомневался, что Таиса присоединится к нему, но предполагал, что она начнет с домофона. Хотя миновать это препятствие не так уж сложно, в такое время жильцы постоянно ходят туда-сюда.

Поэтому Матвей направился в прихожую, оставив остолбеневшую Елену на кухне.

– Вы что, собираетесь принимать моих гостей? – бросила она ему вслед.

Профайлер не счел нужным объяснять очевидное. Он уже открыл дверь и действительно обнаружил на пороге оживленную Таису.

– Как вы тут? – полюбопытствовала она. – Уже признание состоялось?

– Какое еще признание? – оторопела выглянувшая в коридор Елена. – Женщина, вы кто?

– О, вы еще не в наручниках! Ну, это ненадолго. Хотя вы и не будете, если пойдете на сотрудничество. Но объясняться все равно придется: вы зачем пытались убить Ольгу и подставили собственного сына?

– Хватит, это уже слишком! Я звоню в полицию!

– Звоните! – поддержала Таиса. – Хотя с ними будет не так интересно… Нам-то чего бояться? Я смогу доказать, что вы к этому причастны!

Она не просто сказала это, она еще и помахала в сторону Елены сухим листом. Точнее, обрывками листа, почерневшего от непогоды, ничем не примечательного… Но произведшего на Елену куда большее впечатление, чем Матвей считал возможным.

Ну а потом произошло то, чего не ожидал никто, включая взбудораженную Таису. Немощная старушка, пару минут назад готовая испустить последний вздох, резко скинула халат, оставшись только в великолепно сидящем на ней спортивном костюме, рванулась в гостиную и уверенным движением выпрыгнула в окно.

Пьер не спешил нападать, да и остальные понимали, что могут все испортить, если жертва обнаружит их слишком рано. Женщина должна была пройти подальше, убедиться, что она в безопасности… Он не волновался. Все шло строго по плану, и про себя он вел обратный отсчет.

Когда он решил, что ждал достаточно, он по-прежнему был спокоен. Разве что пульс чуть ускорился, так это не от страха, это от возбуждения. Им не то что позволили сделать многое, заказчик настаивал на этом! И его требования Пьеру очень даже нравились. Да, его работа во Франции не была работой мечты, многовато рисков. Но порой даже она приносила неожиданные бонусы.

Пьер шагнул в коридор. Квартира, пусть и большая, была недостаточно велика, чтобы не заметить появление почти двухметрового мужчины, поэтому он ухмылялся, чтобы обреченная женщина впервые увидела его именно таким – этот образ ей предстояло унести с собой в могилу. Только вот когда Пьер увидел, кто на самом деле стоит у двери, ухмылка слетела с его лица, как пересохший прямо на ветке лист.

Это была не женщина.

Он знал их… Не по именам, даже не в лицо, просто знал, кто они такие. Об этом лучше любых слов говорили одинаковые татуировки, которые пятеро мужчин, стоящие в прихожей, даже не собирались скрывать. Они из этой арабской банды, как же ее… Пьер точно знал ее название, но сейчас не мог вспомнить – мешал ужас, сдавивший горло ледяной хваткой.

Эти пятеро не были удивлены появлением Пьера. Они точно знали, что он здесь, они были довольны, что он и остальные показались сами! И они уже сжимали в руках ножи… Значит, им тоже приказали не шуметь.

У тех, на кого работал Пьер, не было войны с бандами, но сейчас это не имело значения. Каждая из групп, оказавшихся в квартире, прибыла на задание, и недавние охотники просто превратились в добычу.

Пьер не хотел этого. Не хотел умирать – ни за какие деньги! Он брал только те задания, где жертва гарантированно была слабее и ему ничто не угрожало. И теперь он готов был отказаться от работы, даже заплатить этим людям готов, а потом придушить заказчика, если получится… Но ему не дали даже предложить такой вариант.

Они напали первыми. Конечно, пятеро против троих – понятно, у кого преимущество! Пьер видел, что на Карима, самого щуплого в их троице, бросился один из арабов, а Пьеру и Жану досталось по двое, чтоб уж наверняка…

Принять это он просто не мог. Ожидая жертву, он изучил всю квартиру, прикинул, каким путем женщина попытается удрать, как этому помешать. Теперь знания пригодились: он готовился воспользоваться путем отступления сам. Он слышал отчаянные крики своих спутников, но не собирался помогать, даже не смотрел в их сторону. Сейчас каждый сам за себя!

Он все силы бросил на побег, он стремился вперед, в комнату, к которой примыкал балкон. Высокие стеклянные двери, за ними свет, свобода, люди…

Он так и не добрался. Они не позволили ему. Пьера настигли у самых балконных дверей, потащили назад. Он попробовал освободиться, рванулся, как дикий зверь – и получил первый удар ножом в спину. Первый шаг к той самой яме, из которой он никогда уже не выберется.

Но прежде, чем его отволокли от балкона, он все-таки успел бросить последний взгляд наружу. Он хотел увидеть только солнце, небо, зелень листвы… А увидел еще и одинокую светлую фигуру на другой стороне дороги. Она, в отличие от обычных прохожих, никуда не спешила. Она стояла возле старого каштана и смотрела прямо на окна, за которыми боролся за жизнь Пьер, на стекло, по которому уже растекались первые брызги крови… и она улыбалась.

Та самая женщина с фотографии. Та, чьи крики Пьер уже успел вообразить, почему-то решив, что иначе и быть не может.

А эта стерва их всех переиграла.